1945. Год поБЕДЫ - Владимир Бешанов

Ненавистью оправдывались самые дикие преступления:

«Переехав невзрачный мостик, — вспоминает А. B. Пыльцын, — через не менее невзрачную речушку, мы увидели большой стенд с такой, кажется, надписью: «Вот она, проклятая Германия!», и сразу же за мостом, на повороте дороги бросился в глаза стандартный столб с уцелевшим еще немецким указателем: «Berlin…km» и привязанной уже кем-то из наших дощечкой с броской надписью по-русски: «На Берлин!!!»

Проехали еще немного и вдруг перед въездом в какое-то селение увидели несколько стоявших машин и около них группу военных. Остановились и мы. Пошли с Ритой и Ферманюком узнать, можно ли ехать дальше. Подошли ближе и… остолбенели от страшного зрелища: поперек дороги уложены пять или шесть обнаженных людских трупов, среди которых были женщины, подросток и даже ребенок лет 6–7. Видимо, это была семья. Лежали они лицом вверх, строго в ряд, и их тела были вдавлены в землю. Судя по следам танковых гусениц, какой-то наш танкист таким образом отомстил Германии за фашистские злодеяния на нашей земле, а может, и за погибшую от рук гитлеровцев свою семью…

…Рита отвернулась, уткнулась мне в плечо, ее тело стало содрогаться в едва сдерживаемых рыданиях. Я отвел ее к нашим машинам и постарался успокоить. А она сквозь всхлипывания все повторяла: «Ну, зачем же так! Ну, зачем!!!»

А в танкисте этом, совершившем такое злодеяние, подумал я, говорила, наверное, не просто ненависть, а злоба нечеловеческая, которую понять еще можно, но оправдать — нельзя! Конечно, война прошлась по каждому из нас тем самым, окровавленным немецким сапогом. Всякий знал и помнил, как эсэсовские живодеры и головорезы истязали женщин и детей, сжигали живьем и вешали, умерщвляли их в душегубках. Забыть этого нельзя и через века. Простить — тоже. Но мы же не фашисты, нельзя же уподобляться им.

Да, конечно, мы ненавидели фашистов беспредельно. И высоту накала этой ненависти трудно было как-нибудь снизить, особенно когда вступили на землю врагов наших…

И еще помнили мы клятвы над могилами друзей боевых — отомстить!»

Старший лейтенант Л. Н. Рабичев, командир взвода связи управления 31-й армии: «Траутенау… Заходим в дом. Три больших комнаты, две мертвые женщины и три мертвые девочки, юбки у всех задраны, а между ног донышками наружу торчат Пустые винные бутылки. Я иду вдоль стены дома, вторая Дверь, коридор, дверь и еще две смежные комнаты, на каждой из кроватей, а их три, лежат мертвые женщины с раздвинутыми ногами и бутылками.

Ну, предположим, всех изнасиловали и застрелили. Подушки залиты кровью. Но откуда это садистское желание — воткнуть бутылки? Наша пехота, наши танкисты, деревенские и городские ребята, у всех на Родине семьи, матери, сестры».

Насилия, совершаемые советскими войсками над гражданским населением, убийства пленных укрепляли решимость солдат Вермахта сражаться до последней возможности, до последнего патрона, до последней капли крови. Потери Красной Армии резко выросли и сравнялись с потерями 1941 года — 23,2 тысячи человек, 105 танков и 102 самолета ежесуточно.

Тем больше было поводов для мести. Из листовки политотдела 5-й гвардейской танковой армии на смерть майора П. П. Редько: «Тов. Редько со своим подразделением был грозой для немецко-фашистских захватчиков. Он уничтожал «тигры» и «пантеры», громил живую силу врага и его технику. Он бил фашистов на Украине, в Прибалтике и Восточной Пруссии. Он был смел и храбр в бою, не знал страха, никогда не отступал…

Отомстим за смерть майора Петра Прокофьевича Редько!»

И никакие беженцы, «плотно забившие коммуникации», не могли помешать танкистам выполнить поставленную задачу. Всего лишь несколько из множества эпизодов, собранных в архивах немецким историком Иоахимом Гофманом:

«В Западной Пруссии, в неуказанном населенном пункте, в конце января длинный обоз беженцев был настигнут передовыми советскими танковыми отрядами. Как сообщили несколько выживших женщин, танкисты (5-й гвардейской танковой армии) облили лошадей и повозки бензином и подожгли их: «Часть гражданских лиц, состоявших в большинстве из женщин и детей, спрыгнули с повозок и попытались спастись, причем некоторые уже походили на живые факелы. После этого большевики открыли огонь. Лишь немногим удалось спастись». Точно так же в Плонене в конце января 1945 г. танки 5-й гвардейской танковой армии напали на колонну беженцев и расстреляли ее. Всех женщин от 13 до 60 лет из этого населенного пункта, расположенного под Эльбингом, красноармейцы беспрерывно насиловали «самым жестоким образом». Немецкие солдаты из танковой разведроты нашли одну такую женщину с распоротой штыком нижней частью живота, а другую молодую женщину — на деревянных нарах с размозженным лицом. Уничтоженные и разграбленные обозы беженцев по обе стороны дороги, трупы пассажиров, лежащие рядом в придорожном рву, были обнаружены также в Майслатайне под Эльбигном».

Согласно донесению группы армий «Центр», 22 января в районе Велау танки 2-го гвардейского танкового корпуса, расчищавшие путь 11-й гвардейской армии, «настигли, обстреляли танковыми снарядами и пулеметными очередями» колонну беженцев 4 километра длиной, «большей частью женщин и детей», а оставшихся «уложили автоматчики». Генерал Галицкий, рассказывающий, как он старушек через дорогу переводил и переправлял их через водные преграды, «перепутал» корпус Бурдейного с «Германом Герингом».

Геббельс очень точно подметил, что советским солдатам исподволь внушалось такое же чувство превосходства над окружающим миром, как, в свое время, немецким: «Они представляют себя великими спасителями мира; примечательно, что большевистская пропаганда привила им некий комплекс превосходства над остальными людьми, и в результате они совершают самые бессмысленные кровопролития».

Кроме того, Верховный Главнокомандующий разрешил Германию грабить, фактически узаконив мародерство. С 1 января 1945 года вступил в силу знаменитый приказ № 281 «Об организации приема и доставки посылок от красноармейцев, сержантов, офицеров и генералов». Раз в месяц «хорошо исполняющим службу» солдатам и сержантам разрешалось бесплатно отправлять домой посылки весом до 5 кг, офицерам за небольшую плату — вдвое больше, генералам — до 16 кг.

К вопросу подошли серьезно, по-государственному. На каждом из девяти фронтов, «освобождавших» Европу, было сформировано по одному специальному военно-почтовому эшелону в составе 16 вагонов и 25 человек охраны и обслуживающего персонала. На каждой из сотен военно-почтовых станций были открыты дополнительные офицерские штаты для организации отделов и отделений посылок. Всему сержантскому и офицерскому составу, занятому на приемке и доставке посылок с фронтов, установили повышенные на 25 % оклады. При крупных войсковых частях создавались склады для хранения награбленного, виноват, «бесхозного имущества». Командиров соединений для доставки ценного груза к железной дороге обязали выделять транспорт и охрану. Поскольку войска Ленинградского фронта воевали на советской территории, где взять было нечего и отправлять нечего, кроме собственных портянок, то для них формирование «специального поезда» и не предусматривалось.

Почин нашел горячий отклик в сердцах как рядового, так и начальствующего состава. Материальное положение родственников «освободителей» в тылу, разоренном войной, было катастрофическим. В конце 1944 года 40 % рабочих и служащих получали на день 500 граммов хлеба. В деревне было еще хуже. Там ежедневная норма потребления хлеба покрывалась лишь на 80 %, потребность в потребительских товарах удовлетворялась на четверть. Посылки и денежные переводы солдат позволяли их семьям хоть как-то сводить концы с концами. Армия с увлечением начала «трофеить». Домой отправляли все, что помещалось в ящик или чемодан, «не превышающий 70 см в каждом из трех измерений»: обувь, одежда, ткани, белье, продукты, мыло, чай, шоколад, забытые сладости…

Вспоминает Константин Симонов: «Я стоял вместе с Мехлисом и Исаевым, и у нас, уже не помню с чего, зашел разговор о солдатских посылках с фронта домой. Исаев рассказал о том, что многие солдаты посылают домой стекло — обивают стекло досками и приносят, — потому что им из дома написали, что стекла нет. А на почтовом пункте посылку не принимают — нельзя, не подходит по габариту, а кроме того, бьется.

— Давай принимай! — говорит солдат. — Давай принимай! Немцы мне хату побили. Принимай посылку, а то ты не почта, раз не принимаешь.

Многие посылают мешки с гвоздями, тоже для новой хаты. А один принес свернутую в круг пилу.

— Ты бы во что-нибудь завернул ее, — сказали ему на почте.

— Принимай, принимай, чего там! Мне некогда, я с передовой.

— А где ж у тебя адрес?

— Адрес на пиле написан, вот, видишь?

И действительно, там, на пиле, химическим карандашом был написан адрес».