Набат-3 - Александр Гера

— Не задавай глупых вопросов, брат, — отвечал правая рука. — Кончил в тело, гуляй смело. Где большие деньги, там короткая жизнь. Не забывай про это.

Студеникин похолодел. Собеседник расхохотался:

— Не трясись, не про то базар. Сто тысяч баксов — это не деньги, вот у Мастичных пошла короткая жизнь.

— Может, повременить? — озаботился Студеникин. — Надо бы еще вторую часть шифра получить.

— Это другая часть разговора, брат. Тебе до нее дела нет. Мы хоть воры, но не лохи. Как ты там про пентиумы намекал? Опять похолодел Студеникин. — Не боись… Дело выгорит.

Только теперь Студеникин вспомнил кличку правой руки Гены Крокодила Палач. Не надо ему давать советов.

Пока Лаптев давал советы в Красноярске, к чему в компьютер забрались молодые и красивые, выудили вторую половинку шифра.

На всякого мудреца довольно простоты. Пошла торговля за эту часть шифра.

— Клюнут? — поинтересовался у Палача Новокшонов.

— Куда денутся! — ржал Палач в ответ. — МВФ прогнал почти пять миллиардов баксов в Россию, и элитная братва уже присосалась к сосалову. Сучонка-имиджмейкерша замок в Баварии покупает, вороватая семейка готовится ноги уносить…

Собирался и дорогу и Мастачный-младший. Пора. Шахтеры повылазили из земли, Борька-алкаш туда еще не сошел, жареным запахло крепко, с мордобоем и лозунгами о счастливой доле. Вскоре семейство Мастачных взлетело в небо к этой самой доле, пока не началось.

— Ну вот, началось, — проворчал недовольно Мастачный-папа, откладывая газету в сторону.

Что там? — отставил стакан с персиковым соком пасынок. Они сидели на лужайке своего замка под Экстоном.

— Пишут, будто бы мы с тобой сорвали Ельциным покупку замка Гармиш-Патирхен в Альпах.

— Boт сволочи! — снова взялся за стакан Мастачный-младший. — Вор у вора дубинку украл! Не можется!

— А я тебе вот что скажу, — привлек его внимание отчим. — Ты грамотный, радуешь меня, однако запомни хохлацкую истину: не зевай на шляхе, будет две рубахи; прозеваешь, свою потеряешь.

Они спокойно коротали вечер, попивая каждый свой любимый сок, их мало заботили теперь наветы и поклепы из другой жизни, на зеленой ухоженной лужайке резвились ротвейлеры. Это успокаивало, как шуршание дензнаков в кармане, и одновременно освежало, как прохладный сок.

Как считаешь, отец, — спросил на всякий случай Мастачный-младший, — нас не застукают здесь?

— Пока нет, — уверенно отвечал Мастачный-старший. — Там не до нас. А вот месяца через два-три возьмутся. Шутка ли, поболе миллиона зелени скосили. Тогда не зевай. Мой батя, царство ему небесное, в военное лихолетье полицаем служил. Опосля его искали долго и не нашли. В Аргентине он укрылся, где душу в спокойствии отдал Творцу. Так я и думаю потому: а не наладить ли связь с тамошними Мастачными? Раньше в мыслях такого не держал, а теперь в самый раз. Как считаешь?

На миг Мастачный-младший задумался, прокручивая вариант.

— А чего ж? Давай, отец, списывайся, созванивайся. Там нас не найдут. Я тебе интересную вещь еще скажу: в тамошних колониях бывших нацистов десятка два наших партийных бонз укрылись. На одном языке говорят.

— Шутишь! — не поверил Мастачный-папа.

— Святая правда. Я ведь в Интернет регулярно заглядываю и в компьютерных штучках толк имею. Когда я взялся нашу половину дискеты обрабатывать, многое прояснилось. Нашел удивительные совпадения почти в двадцати случаях: самые крупные счета находятся в филиалах известнейших банков в Буэнос-Айресе. Что, если поискать все же вторую половинку шифра, не копнуть ли глубже кротовьи норы?

Сынок, на этот счет есть другая пословица: играй, не заигрывайся, воруй, но в меру, — мудро присоветовал папаня.

— А как же тогда — не съем, но понадкусываю? — насмешливо спросил любознательный сынок.

— Это с Украины завезли жиды тамошние, а мы с тобой хохлы истинные, — вразумлял папаня. — Я тебе больше скажу: русских, москалей, значит, никаких не осталось, репаных и нерепаных извели. Мордва осталась, репаные хохлы остались, евреи да Дьяченки.

— И Мастачные еще, — рассмеялся сынок.

— Эй, репаные! — раздался в ланкаширской тишине голос зычной мамаши Мастачной. — Борщечку поснидаете?

Съемо! — разом ответили папа с сыном и немедля отправились в столовую, где по каменным стенам висели оленьи рога от прежнего хозяина, а на полу лежали шкуры русских медведей. У хохлов оленей и медведей давно не водилось, они сели хлебать украинский наваристый борщ, разлитый в тарелки тонкого саксонского фарфора.

Альберт Васильевич черпал борт медленно и ел задумчиво, односложно отвечая на вопросы родителей. Его оставили в покос: сынок задачу решает на благо семьи.

А блуждал мысленно Мастачный-сын в пампасах Аргентины. Хохол он или нет, а лежащие подспудно чужие деньги дразнили.

Когда стемнело, Альберт Васильевич вышел на променад перед сном, выискивая в парке уединенные, затемненные уголки, будто его мысли могли украсть или подслушать. Его догадка о партийной кассе в Аргентине стоила многого, и пока никто другой не додумался до этого. Дай Бог, действовать надо споро…

— Эй, животный! — окликнул он лежащего на освещенной лужайке ротвейлера. Хлопнул по ноге: — Ко мне!

«Животный» не шевельнулся.

«Странно», — успел подумать он и ощутил неприятный запах.

Все остальное подернулось густым туманом. Лишь изредка мгла рассеивалась, в промоинах возникали видения скоростной трассы, салон аэролайнера и почему-то бизнес-класса, где он давно отвык летать. Мистика.

Она развеялась странно.

— С приплывом! услышал он живой голос, мистика отступила, видения приобрели подлинные очертания. Перед ним, прикованным к трубам парового отопления, стояли двое парней в черных рубашках, с красными повязками на рукавах. Приветствовал его третий, постарше, стоявший за спинами парней.

«Боже мой! — ужаснулся он. — Фашисты! Накаркал папаня».

— Где я? — спросил Мастачный-младший. — В Аргентине?

Мания величия, — со смешком ответил ему третий.

Все там же, в немытой матушке-России. Ну-ка всыпьте ему, хлопцы, чтоб быстрее в себя пришел.

— Не надо! — опередил всех Альберт Васильевич.

На все вопросы отвечу! Его тучное тело затряслось даже от возможности побоев. — Пожалуйста, спрашивайте…

— У казачков, союзников наших, ты с папаней деньги спер?

— Не дай Бог! — взвыл Альберт Васильевич. — Давайте спокойно разберемся! Деньги украл Яшка Зельцман, клянусь! А кто у него, знать не знаю.

Тогда всыпьте ему погорячей, — скомандовал старший чернорубашечник, и, едва резиновые дубинки взвились над головами. Альберт Васильевич предупредительно заверещал:

— Клянусь, не брал, но пропажу покрою!

— А сколько? — осадил подопечных старший.

— Сколько скажете, назовите цену!

Мысль работала четко в острой ситуации. Альберт Васильевич понимал, что ни одной цифры называть нельзя, торг уместен.

— Казачкам пятьсот штук, нам за беспокойство столько же.

— Согласен! — без зазора ответил Альберт Васильевич. — Только я их честно заработал, все знают.

— А дискетки-конфетки?

— Друзья мои, — чувствуя отступающую беду, сказал, передохнув, Альберт Васильевич, ваши враги меня наказали, за что от вас пытки?

У врагов отнимем, друзья сами отдадут. Где дискеты?

— Друзья мои, — вновь наполнился духом Альберт Васильевич, — не гоняйтесь за этими дискетами, много там не найдете, я вам подскажу место и счета, где раз в сто больше лежит, — решился поведать о своей догадке он.

— Если ты такой умный, что ж сам не взял? — насторожился старший чернорубашечник.

— Вы меня взяли, когда я обдумывал план… Честное слово.

— Деликатный, — цокнул языком старший. — Говори.

— Только мне компьютер нужен и эти самые дискеты. Подлинная у. атамана Новокшонова. Я с казаками честно.

Секунд десять размышлений.

— Разберемся, — промолвил наконец старший чернорубашечник. — Развяжите его пока, постерегите, а я с начальством свяжусь.

Он вернулся через полчаса:

— Пошли…

Альберт Васильевич горячо возблагодарил про себя Бога.

Скромненький «Москвич» вывез всех на шоссе, и Альберт Васильевич, сжатый между двух парней в черных рубашках с портупеями, всматривался в бегущую навстречу трассу, пытаясь определить, куда его везут. Смертушка отступила, а по приметам он узнавал Подмосковье, трассу на Нижний Новгород.

Вскоре «Москвич» въехал на территорию воинской части и, вильнув по узким асфальтовым дорожкам, остановился у двухэтажного дома. Альберту Васильевичу предложили выйти, и он молча последовал за провожатыми в дом. От вскидывания рук в приветствии, от щелканья каблуков он вздрагивал, пока не очутился перед портретами Гитлера и Сталина. Застыл от опупения.