Хомуня - Анатолий Лысенко

Хомуня включился в игру. Кое-как пристроив поданные ему вещи у седла и на коленях, прижав к груди деревянную голову и высоко подняв горящий витень, он пустил коня на взгорок.

Музыка грянула еще громче, веселее. Хомуня оглянулся и увидел, что следом за ним двинулись музыканты и русалки. Раздалась песня:

Еще ходит Ярило по погребу,Еще ищет Ярило неполного,Что неполного, непокрытого,Еще хочет Ярило дополнитиСвою братину зеленым вином…

Радостными криками и танцами встретили Ярилу у Перунова колеса. Вперед выскочили старухи, молодые женщины и девицы, они так же, как и русалки, были с яркими венками на голове, с большими букетами в руках. Букеты эти они бросали Яриле и под ноги его коню. Сопровождаемый веселыми песнями, Хомуня-Ярило медленно приближался к ясеневому столбу, на котором желтоватой сосновой смолою блестело огромное колесо. Женщины уступали Яриле дорогу, образуя узкий, усыпанный цветами проход.

В конце прохода, у самого столба, на пути у Хомуни стояла юная темноволосая дева, круглолицая, как само солнце, с большими зелеными глазами. На ней не было, как у всех, праздничного платья, грудь ее и бедра прикрывали лишь связанные между собою венки из белых, красных и голубых цветов.

Сразу смолкла музыка, люди перестали петь и плясать. Наступила тишина, и только кто-то вдали мерно ударял в бубен, будто вторил сердцу могучего Ярилы.

— Кто ты? — спросила дева у Хомуни и подошла ближе, положила маленькую горячую руку на его босую ступню, опиравшуюся на стремя.

Хомуня растерялся, не мигая смотрел в ее зеленые глаза и молчал.

Дева чуть-чуть смежила веки, улыбнулась. От нее повеяло чем-то удивительно теплым, родным.

— Кто же ты? — повторила она и снова улыбнулась.

— Я бог твой, — Хомуня поднял голову и окинул взглядом толпу. — Я тот, кто одевает поля муравою и леса листьями. В моей власти плоды нив и деревьев, приплод стад и все, что служит на пользу человеку. Все это я дарую чтящим меня и отнимаю у тех, которые отвращаются от меня.

Сказав эти, известные всем слова, Хомуня снял со своей головы венок, вырвал из него самый большой красный цветок и воткнул его в пышные волосы девы.

— А ты кто? — спросил он и заглянул ей в глаза.

— Горислава я… — негромко сказала она, но тут же поправилась, чуть ли не выкрикнула: — Я — Лада! Великая богиня плодородия и покровительница свадеб. Это я даю любовь и счастье мужьям и женам, помогаю рождаться на свет человеку.

Последние слова Гориславы утонули в песне, которую запели женщины:

Прекрасный Ярило дарит цветы,Тебе, Лада, святая богиня.Лада! Слушай нас, Лада!

Песни, Лада, поем мы тебе,Сердца наши склоняем тебе.Лада! Слушай нас, Лада!

Под общее ликование Хомуня возжег Перуново колесо и отдал пеньковый витень старшинам братчин, чтобы те от живого огня запалили праздничные костры. Прошло несколько минут — и по всему лугу рассыпались пылающие языки священного огня. Люди пели и танцевали вокруг костров.

Горислава взяла коня Ярилы под уздцы и вместе с другими девицами повела его на ржаное поле. Хомуня важно восседал сверху, в правой руке держал человечью голову, в левой — ржаные колосья, подпевал девушкам и любовался Гориславой.

Где ступит Ярило ногою —Там жито копною.А куда он ни глянет —Там колос цветет.

На обратном пути Хомуня спешился, снял и забросил коню на спину белый охабень, надетый на него еще русалками, и пошел рядом с Гориславой. Ему было хорошо с ней, легко. Горислава без умолку рассказывала о селении, в котором жила с отцом и матерью да братьями своими старшими. Маленькая, она часто поднимала голову, пристально смотрела ему в глаза, улыбалась все той же своей обворожительной улыбкой, от которой у Хомуни млело в груди.

Они вернулись на луг, когда женщины, собравшись огромной толпой, уже подняли «плач» великий, хоронили соломенное, с большим, вырезанным из дерева детородным членом, чучело Ярилы. Все это означало, что нивы, огороды, сады получили плодотворное семя, старое ржаное зерно полностью сгнило в земле, пришло время наливаться новому колосу.

Во время похорон Ярилы — а этот обряд проводился в основном женщинами — Хомуня и потерял Гориславу. Он долго бродил в одиночестве, горько сожалея, что не смог уследить за нею. И только перед вечером, когда солнце уже поворачивало к закату, нашел Гориславу около леса, где отроки и девицы выстроились парами, начинали играть в горелки.

Игра у них никак не ладилась. Никому из парней не хотелось «гореть» первым, каждый крепко держал свою подругу, словно боялся, что отнимут ее.

Горислава — теперь на ней было белое платье, но волосы все так же украшал венок из свежих цветов — впереди всех стояла с высоким чернобровым юношей. От этого Хомуне стало невыносимо тоскливо и одиноко. Он хотел было уйти к Днестру, где люди уже начинали плескаться, но, встретившись глазами с Гориславой и ободрившись ее улыбкой, подбежал ближе, повернулся спиной к ней и ее напарнику, ко всем играющим.

— Горю, горю пень! — крикнул Хомуня.

— Чего ты горишь? — тут же услышал голос Гориславы.

— Красной девицы хочу!

— Какой?

— Тебя молодой!

Быстро обернувшись, Хомуня увидел, как Горислава и чернобровый побежали в разные стороны, чтобы в конце вереницы пар снова сойтись вместе и взяться за руки. Хомуня бросился за Гориславой и сумел поймать ее руку, прежде чем успел это сделать его соперник.

Чернобровый, огорченный неудачей, на Хомуню взглянул лишь мельком, но зато Гориславу долго, так показалось Хомуне, сверлил глазами, будто хотел заколдовать ее, приворожить. А может, просто наказывал ждать, пока ему подойдет очередь ловить ее.

И в самом деле, тот чернобровый «горел» беспрестанно. То ли действительно ему не удавалось поймать девицу, или не очень старался, ждал, когда придет черед Гориславы. Если так, то делал он это довольно умело.

Пары менялись быстро. Впереди оставалось всего шесть или семь. Хомуня боялся потерять Гориславу, заволновался, крепко сжал ее маленькую теплую руку. Но Горислава никак не ответила, увлеченно следила за игрой и, казалось, не замечала того, кто стоял с нею рядом.

— Красной девицы хочу!

— Какой?

— Тебя молодой! — который уже раз выкрикнул чернобровый.

И тут Хомуня заметил, что соперник его, прежде чем кинуться за рыжеволосой девицей — ей досталось на этот раз убегать — метнул быстрый взгляд в сторону Гориславы. Очевидно, это заметила и рыжеволосая. Она нахмурилась, от волнения запуталась в своем длинном платье, неловко подпрыгнула и упала. Чернобровый проскочил мимо, а когда вернулся, девушка уже встала и, подобрав подол, побежала к Днестру.

Теперь ее догоняли сразу двое: и тот, кто раньше держал ее за руку, и соперник Хомуни.

Строй играющих на минуту сломался, все дружно закричали, засвистели, захлопали в ладоши, подбадривая соперников.

Хомуня еще крепче сжал ладонь Гориславы, наклонился к ней и шепнул:

— Давай убежим в лес.

Горислава — она стояла немного впереди — удивленно вскинула брови и обернулась к Хомуне.

— Зачем? — спросила она и снова улыбнулась точно так же, как в тот раз, когда остановила его коня у Перунова колеса.

И опять повеяло на Хомуню теплотой, ему страстно захотелось поцеловать эти улыбающиеся, чуть повлажневшие губы.

— Потом скажу, — сглотнув слюну, тихо сказал Хомуня и решительно увлек Гориславу к лесу.

Они так и не увидели, чем закончилась погоня, кому удалось поймать рыжеволосую девицу.

Когда забрались далеко в глубь леса, Горислава остановилась, подошла к старому раздвоенному дубу, присела на широкую развилку между стволами.

— Что ты хотел мне сказать? — успокоив дыхание, спросила она.

Хомуня поднял голову к вершине дуба, послушал, как вверху шумят его ветви, похлопал ладонью по стволу, опустился на колени, взял Гориславу за руку и пристально посмотрел ей в глаза.

— Я скажу. И не только тебе. Всему свету скажу. Буду бога просить, добрых и злых духов, которые живут в этом лесу, чтобы ты полюбила меня так же сильно, как я тебя, ясочка моя, звездочка ты моя полуночная.

Горислава рассмеялась. И смех этот, добрый и мягкий, делал Хомуню счастливым.

— Знаешь ли ты, красная моя краса, что в восточной стране есть высокие горы, на тех горах стоит сырой дуб кряковатый? Он всем дубам дуб, такой старый, что Перун только ему да брату его родному, такому же древнему и кряковатому, доверяет свои тайны, отдыхает на их сучьях. Вот он, — Хомуня снова погладил по стволу изогнутого клюкой дерева, на котором сидела Горислава, — брат того старшего дуба, и может быть, сейчас грозный Перун, невидимый нами, притаился за листьями. Слышишь, как поскрипывают ветви?