Осколки - Дик Френсис

Прайам всегда был не прочь похвастаться. Сейчас он принялся объяснять, почему никто, кроме него, не мог бы привести эту лошадь к победе. Он заявил, что лучше всех знает, как подготовить лошадь к данной конкретной скачке.

Прайам пригладил жидкие седые волосы, сквозь которые просвечивал розовый череп, и снисходительно признал, что Мартин, конечно, тоже отчасти содействовал его успехам.

Он расположился на диване и прихлебывал виски, сильно разведенное содовой. Я сидел в кресле Мартина и перебирал мелочи, лежавшие на столе. Я вспомнил, как Прайам внезапно разрыдался в Челтнеме, и не в первый раз задумался о том, действительно ли Прайам настолько уверен в себе. Возможно, если удастся докопаться до какого-то глубинного уровня, могут всплыть кое-какие истины – и на этот раз обойдется без шлангов.

– Кстати, – спросил я как бы между прочим, – а вы хорошо знаете Эдди Пэйна? Ну, бывшего помощника Мартина?

Прайам удивился:

– Ну, не то чтобы мы были близко знакомы – если вы это имеете в виду, – но временами мне приходится ему сообщать, в каких цветах будут выступать жокеи, так что да, я с ним иногда разговариваю.

– И с Розой тоже?

– С кем, с кем?

– Ну, с дочерью Эдди Пэйна. Вы ее знаете?

– А почему вы спрашиваете?

Прайам, похоже, был озадачен, но на вопрос не ответил. Я подумал, что под черными масками прятались Эдди и его дочь – но не мог ли Прайам быть тем самым недостающим Номером Четвертым?

Я с признательностью сказал:

– Как любезно было с вашей стороны привезти обратно в Бродвей кассету, которую я так неосторожно забыл в кармане плаща в машине Мартина! Помните, в тот злосчастный день, когда он погиб? А ведь я так и не поблагодарил вас как следует. – Я помолчал, потом добавил так, будто вторая мысль была никак не связана с первой: – А знаете, ходят дурацкие слухи, будто бы вы подменили кассету. Будто бы вы взяли ту, что была в кармане плаща, и положили взамен другую.

– Чушь собачья!

Я улыбнулся и кивнул:

– Конечно, конечно. Я вполне уверен, что вы привезли в Бродвей ту самую кассету, которую я получил в Челтнеме.

– То-то же! – Прайам явно испытал облегчение. – А зачем тогда вообще упоминать об этом?

– Потому что в «логове» Мартина – вот в этой самой комнате – кассеты валялись повсюду. Вы могли сунуть кассету, которую я забыл в машине, в магнитофон Мартина – из чистого любопытства, посмотреть, что на ней. И то, что было на кассете, оказалось таким скучным и непонятным, что вы снова завернули ее в бумагу, заклеили сверток и отвезли его мне в Бродвей.

– Это всего лишь догадки.

– Разумеется. И насколько они верны?

Прайам не собирался признаваться в своем любопытстве. Я указал ему на то, что, если я буду точно знать, что было на кассете, пропавшей из «Стекла Логана», то это к его же выгоде.

Прайам поверил мне на слово и расслабился было, но я тут же вновь выбил его из колеи, спросив, кто был тот человек, которому он, Прайам, сообщил в тот же вечер или на следующее утро, что кассета, которую он привез в Бродвей, не имела никакого отношения к античному ожерелью.

Лицо Прайама окаменело. Он явно не горел желанием отвечать на этот вопрос.

Я без нажима спросил:

– Роза Пэйн, что ли?

Он упрямо молчал.

– Если вы скажете, кто это был, – продолжал я все тем же небрежным тоном, – мы сможем унять слухи о том, что вы подменили кассеты.

– Правда еще никому не вредила! – возразил Прайам. Но он, конечно, был не прав: правда еще как может повредить, и к тому же правде далеко не всегда верят.

– Так кто же? – повторил я. Возможно, именно мое кажущееся равнодушие в конце концов заставило Прайама расколоться.

– Когда Мартин погиб, – сказал Прайам, – я привез его вещи сюда, а потом, поскольку моя машина была в ремонте – помните, шины… э-э… полетели…

Я внимательно слушал и кивал.

Ободрившись, Прайам продолжал:

– Ну вот, Бомбошка сказала, что я могу взять машину Мартина – ну, она тогда согласилась бы на что угодно, она была совершенно не в себе, – поэтому я съездил на машине Мартина к себе домой, потом обратно в Бродвей с сумкой Бакстера и вашим плащом, а потом снова поехал домой. А утром, когда я вернулся с тренировки после того, как отработал с первой группой, мне позвонили. Это был Эдди Пэйн… – Прайам ненадолго осекся, но, видимо, таки решился рассказать все до конца. – Ну вот… Эдди спросил, уверен ли я, что кассета, которую я привез обратно в ваш магазин, – та самая, которую он отдал вам в Челтнеме. Я сказал, что кассета точно та самая, и все. Он повесил трубку.

На этом рассказ Прайама закончился. Он единым духом допил виски, и я подлил ему еще, покрепче, чтобы подбодрить беднягу после исповеди.

Эдди тоже ходил исповедоваться. Эдди не решился прийти на похороны Мартина. Эдди боится своей дочери Розы и надел черную маску, чтобы наломать мне бока. Кто знает, если бы не Том с его доберманами, возможно, Эдди пришлось бы исповедоваться в куда более тяжких грехах.

Раз ответ на мой простейший вопрос отнял у Прайама столько сил, значит, возможно, он видит какие-то вытекающие отсюда последствия, которых я не вижу?

Мог ли сам Прайам быть черной маской номер четыре? Тем самым икс-фактором?

Вероятно, Эд Пэйн сказал Розе, что кассета, похищенная из «Стекла Логана» в канун Нового года, имеет отношение к ожерелью. Это не значит, что Роза ему поверила. Роза знала, что такое ожерелье существует, но не отдавала себе отчета, что кассета сама по себе стоит не так уж много, и уж, во всяком случае, никак не миллион. А потому сочла, что дело стоит того, чтобы усыпить циклопропаном всех обитателей дома Бомбошки и украсть оттуда все видеокассеты.

Я был уверен, что человек, который выскочил из-за двери и стукнул меня по голове баллончиком, был мужчиной. Но теперь я понял, что это вполне могла быть и сама Роза. Роза женщина ловкая, сильная и решительная, и, уж наверно, она не остановилась бы перед тем, чтобы напасть на мужчину. Это я знал наверняка.

Я задумчиво спросил у Прайама, словно бы забыл, что уже задавал этот вопрос:

– Вы хорошо знаете Розу Пэйн?

– Я ее не знаю! – немедленно ответил он, но тут же поправился: – Ну, точнее, видел ее пару раз…

– А как вы думаете, хорошо ли она знает Адама Форса? И как вам кажется – хватило бы доктору Форсу глупости снабдить ее баллончиком газа из частной клиники, где он работает?

Прайам был так ошеломлен, словно я пырнул его мечом, но, к сожалению (к моему сожалению), он не проявил никаких признаков вины. Прайам не чувствовал себя виноватым – почти никто не чувствовал себя виноватым.

Бомбошкин «ужин» оказался обычным семейным ужином. Прайам был разочарован. Он предпочел бы торжественный обед. Но мы попросту расселись на кухне за большим обеденным столом: Мэриголд, Уортингтон, ребята, Бомбошка, я и сам Прайам. Я исполнял также обязанности официанта. Дэниэл, старший из детей, помогал мне убирать грязную посуду.

Когда я подал на стол очередное блюдо, Дэниэл преградил мне путь и спросил:

– Джерард, кто такой Виктор?

Я сразу понял, что к чему.

– Это мальчик. Расскажи, что ты о нем слышал.

– На тех же условиях? – уточнил Дэниэл. – Сокровища будут?

– Нет, конечно! – одернула его Бомбошка. – Это была просто игра.

– Игра, игра, – сказал я. – И сейчас тоже. Правила прежние.

Я порылся в карманах и нашел несколько мелких монеток. Даже удивительно, что у меня осталась мелочь – в тот раз ребята все выгребли.

– Ну, так что там с Виктором? – спросил я, выкладывая на стол денежку.

– Это две вещи! – предупредил Дэниэл. Я добавил вторую.

– Чему вы детей учите! – возмутилась Мэриголд.

В принципе она была права, но Дэниэл неожиданно возразил:

– А Джерард говорил Уортингтону и одному его другу, что за все надо платить!

Недовольство Мэриголд обратилось на шофера. Но Дэниэлу было не до бабушки. Он стоял и терпеливо ждал, пока я буду готов его выслушать.

– Рассказывай, – сказал я. – Вот тебе два золотых. И берегись, если твои сведения не стоят этих денег!

Я состроил жуткую гримасу. Дэниэл накрыл монеты пухлой ладошкой и сказал:

– Он хочет открыть вам тайну.

Прочие взрослые расхохотались, но я принял это всерьез.

– Когда он это сказал?

Дэниэл проворно сцапал один из «золотых». Вот же корыстный чертенок!

– Он звонил сюда, – продолжал Дэниэл. – Мама была на улице, в саду, и трубку снял я. Он сказал, что его зовут Виктор. Я сказал, что позову маму, но он не хотел говорить ни с кем, кроме вас. Вас не было, но я сказал, что вы приедете ужинать, и он сказал, что позвонит попозже, если получится.

Рука Дэниэла выжидающе зависла над второй монетой. Я философски кивнул, и монета исчезла в мгновение ока.

– Ужас какой! – сурово выговорила мне Мэриголд. – Вы портите мне внука!

– Это всего лишь игра, – повторил я. Да, вполне подходящая игра для мальчишки. Дэниэл хорошо потрудился.

Ужин завершился в половине восьмого – за полчаса до того, как младшим детям пришла пора ложиться спать. В Мэриголд снова пробудилась ее неуемная энергия. Она простила Дэниэла, обняла его на ночь, окутав мальчика полами своего халата, попила кофейку, хлебнула «Гран-Марнье», поболтала по телефону с Кеннетом Трабшоу насчет спонсорства золотых призов и наконец выплыла к своему «Роллс-Ройсу», окутанная клубами благодушия, и позволила Уортингтону водворить себя на заднее сиденье и увезти домой.