Чума - Александр Мелихов

— Что ты так долго? — спросил Витя уже практически без укора — так велико было его облегчение.

— Что ж делать, если у них один баян на всю колоду… один шприц на всю тусовку. — (Витя оценил всю деликатность этой самопоправки.) — Следишь за ним, как за рулеткой, — ну когда, когда до меня дойдет!..

— А что там за обстановка, в этом… в притоне? — зачем-то полюбопытствовал Витя, и Юрка ответил, ничему не удивляясь:

— В кухне нормально, мамаша с ребенком гулять собирается, а в комнате свалка — бутылки, банки… Обертки.

— А эти твои… сопровождающие — кто они такие?

— Они сами торчки… то есть наркоманы, шакалят за дозняк… за дозу.

— А сколько стоит доза?

— Это смотря у кого какая торба… норма. Она все время нарастает, в этом главная проблема. Но в среднем…

Юрка назвал сумму, не показавшуюся Вите очень уж непомерной: если употреблять только по праздникам, вполне можно себе позволить.

— Знаешь, — решился высказаться Витя, — я в таких делах тебе больше не помощник. Сдаюсь. — Он даже вскинул руки кверху. — Когда ты стараешься выкарабкаться, я готов тебе помогать до бесконечности. — Он было дернулся прижать руки к груди, однако чувствительности в нем поубавилось. — Но помогать тебе… — Он запнулся, не в силах выговорить слово «колоться».

— Да я вмазываться… колоться больше и сам не хочу. Я теперь на коле… на таблетках перебьюсь.

Юрка произносил какие-то названия, но Витина душа отталкивала их с такой силой, что он был не в состоянии их запомнить — что-то вроде релодорм, радедорм, феназепам… Однако сам Юрка был настолько ласков, предупредителен и говорлив, что Витя почти поверил: самое страшное позади.

«Лишь бы не героин», — повторял Юрка, и эту формулу Витя хорошо усвоил. Под этим лозунгом и протекли ближайшие недели.

Хорошее было время — можно было черпать душевные силы в лозунгах…

Назавтра Юрка был немногословен, тускл — кажется, у него и волосы как-то потускнели, поредели, наметилось что-то вроде залысин, — и Витя, желая его подбодрить, ласково напомнил ему, какой он вчера был веселый, разговорчивый…

— На базар пробило, — ответил Юрка с кривляющейся ухмылкой.

Он снова начал находить удовольствие в этих мерзких оборотцах — и уж не потому ли, что родителей от них передергивало? Он становился все более отрывистым, взрывчатым, и Витя уже с полной обреченностью принял его затравленно-злобное предложение отправиться на Апрашку за колесами. Формы ради Витя все-таки предложил Юрке потерпеть, но тот сразу же вызверился: «Ты что, хочешь меня снова на героин подсадить? Я бы на него и не… ну, баловался бы, как раньше… если бы план можно было достать!..»

Во всем была виновата израильская полиция, а теперь, похоже, и сам Витя претендовал занять место рядом с нею.

На этот раз нужные колеса удалось приобрести довольно скоро перетаптываться на солнцепеке у Апрашки пришлось всего минут сорок реального времени и всего часа два по внутренним Витиным часам: Витин ужас перед надвинувшимся на них чудовищным миром обрел более или менее определенные размеры и очертания. Витя, например, уже сообразил, что покупка с рук официально выпускаемых лекарств, уж во всяком случае, не может караться тюремным заключением.

Когда Витя увидел обширную пластину со стройными рядами белых кнопочек и блистающей нетронутостью фольгой на обороте, он даже испытал что-то вроде радости — надолго хватит. И вообще по карману. Так что он на несколько часов впал в оторопь, когда мгновенно взрытая гладь фольги взлохматилась рядами беспомощно поблескивающих лепестков над пустыми глазницами. Есть таблетки горстями — а Витя-то думал, что это только фигура речи…

Казалось бы, от снотворных таблеток человек должен впадать в беспробудный сон, а не в развеселую дурашливость, но Юрка… Разумеется, этого быть не могло, но у Вити осталось полное впечатление, что Юрка шел по улице вприпляску, жонглируя невесть откуда взявшимися шарами размером с теннисный мячик — желтый, зеленый и красный. Это называлось — пробило на шустряк.

Спал он, правда, до тревожного долго, но, проснувшись, сразу же потребовал — если не в грубой, то в очень мрачной форме — новую порцию чего угодно, однако — цените! — не героина.

День, однако, на этот раз выдался неудачный — они топтались в строю у раскаленной Апрашки часа четыре (по Витиным часам — восемнадцать), тем не менее ничего, кроме героина, им не предлагали. Нет, какие-то колесики мелькали, только от них был слабый кайф и крутой отходняк. «Вот так и сажают людей на героин», — с выражением бесконечной старческой обиды повторял Юрка. Наконец строй жаждущих ожил и заволновался — вдоль него, отдуваясь, решительно хромал одутловатый молодой человек, чья правая нога не гнулась до такой степени, что он обносил ее стороной, как ножку циркуля. «Чего надо?» выдохнул он жаркой собачьей пастью, тараща глаза от спешки и замотанности. Юрка с недоверчивой надеждой начал перечислять. «Давайте за мной», — обнося ногу полукругом, избавитель захромал прочь как человек до крайности занятой и постоянно куда-то опаздывающий. Кроме Вити с Юркой за ним заспешил еще один бебельского обличья крепыш с девственным пушком первых усиков, обтянутый белой рубашкой с закатанными рукавами.

Провожатый прихромал в какой-то уже почти привычный унылый геометрический двор и торопливо заорал кому-то наверх: «Оля! Я ща буду! тут же шикнув на своих клиентов: — Встаньте ближе к стенке, чтоб вас из окон было не видно». Получив от Оли какой-то сигнал, он еще больше заторопился: «Лавэ, лавэ!..» Витя, догадавшись, что речь идет о деньгах, полез в карман, но Юрка вдруг начал торговаться, пытаясь сбить цену, и Витя, движимый единственным желанием поскорее выбраться из этой мерзости, разорвал у Юрки перед глазами и бросил на пыльный асфальт купюру среднего достоинства. «Ты что?..» — дернулся было Юрка, но тут же снова пустился в препирательства, что лавэ он отмаксает только по получении колес. «Да мне же самому только под наличку дают! — Одутловатый молодой человек в невыразимой искренности еще сильнее выкатил глаза и облился новым потом. — Дурак я кидать — у меня одна голова и одна ж…», — в подтверждение своих слов он шлепнул себя по мясистой ягодице.

Это убедило. Даже когда все разумные сроки уже истекли (у Вити так через две минуты), Юрка не сразу решился признать: «Развели…» И обратился к Вите со скорбным упреком: «Кто же заранее засылает?..» Но Вите было почти все равно, что их обманули, — лишь бы как-то кончить всю эту муть поскорее.

Уже понимая, что это бессмысленно, искатели химических наслаждений вошли в убогий серый подъезд, и крепыш в белой рубашке с легкостью огромной кошки взлетел на один пролет, на следующий… Витя с Юркой едва поспевали за ним, и Витя отметил уже без особой тревоги (чтобы напугать его, теперь требовалась все большая и большая порция страха), что Юрка задыхается сильнее, чем он, будучи младше как-никак примерно четвертью века.

Крепыш удостоил их внимания только у отсутствующей двери в темные чердачные пространства: «Он у меня точно на вторую ногу будет хромать».

В краю, где царствует чума, надежнее черпать душевные силы не в высоком, но в плоском, не в многосложном, но в примитивном. У Вити с Юркой внезапно выдался потрясающий вечер — вечер взаимного распахивания и приятия сердец друг друга. Именно: друг открывался другу и принимал друга. Минута за минутой, а потом час за часом они упивались откровенностью и чаем, уже спитым, но безупречно горячим, как их сердца. Ты, наверно, думаешь, с нежным, но горьким упреком говорил Юрка, что к наркотикам приобщаются в каком-то грязном притоне, — нет, это происходит под классную музыку, с кайфо… с обаятельными девчонками, и протягивает их тебе твой лучший друг. Давно миновавшие упоительные разговоры в общежитии были только слабым подобием — ведь здесь собеседником был наконец-то вернувшийся в собственный облик любимый сын, у которого — невероятно — снова ожило лицо, заблестели глаза…

И если в общежитии только последний зануда мог напомнить, что завтра утром ему нужно на лекцию, то в облезлой кухоньке пропащего дяди, обратившейся в уютнейший уголок мироздания, эту несколько унизительную роль неожиданно взяла на себя Аня: завтра утром ей нужно было отправиться к «мальчику» из их класса за рецептами на снотворные (мальчик ныне возглавлял психдиспансер). Аня начала с тона добродушной ворчливости (Витя вновь испытал мимолетную гордость, что он почти единственный из смертных, кто удостоен возможности видеть Аню в неполной причесанности), вдруг вгляделась в Витино лицо и напустилась на Юрку: «Ты бы хоть отца пожалел — посмотри, какой он бледный». Но не успел Витя вступиться, что никакой он, мол, не бледный, как вдруг у Юрки запрыгали пухлые детские губы, глаза налились слезами: «Ну зачем обламывать?..» Это прозвучало до того беспомощно, что у Вити, только было собравшегося заголосить октавой выше, голос внезапно сорвался, а из глаз полились самые настоящие слезы. «Не надо его обижать, ему и так не повезло», — заговорил он, плача. Аня всплеснула руками: «Видишь, — почти с ненавистью обратилась она к Юрке, — до чего ты его довел!» — «Это не он довел, — как ребенок, всхлипывал Витя, вскинув очки на лоб и поспешно удаляя слезы из глазных впадин костяшками больших пальцев. Это ты довела, это ты его обидела…»