Истории, нашёптанные Севером - Микаэль Берглунд

пытается написать письмо, но слова и фразы получаются такими, как будто она маленькая девочка, не знающая, что хочет сказать. Или что он ей ответит. Ведь это она ушла. Она приклеивает к письму засохший цветок, светло-голубую незабудку. Но письмо не отправляет. Оно слишком жалостливое, умоляющее. Здесь нужно что-то другое.

Идут годы, и у нее появляется мечта стать высокой и ужасной. Холодной, неприступной, могущественной. И она мечтает о дне, когда он в конце концов приползет к ней на коленях. Она даже ухом не поведет, когда он войдет, а только допишет очень длинное предложение, спокойно отложит ручку и взглянет на него с каменным лицом.

— Да?

И все, больше ничего, хотя отец столь долго ехал, чтобы взглянуть на своего потерянного ребенка. «Да?» И он задрожит перед ней, растревожится и одновременно восхитится ее преображением. Из десятилетней малявки с тяжелыми от слез ресницами в это «существо» — такое деловое, опасное. Пока он выступает со словами примирения, она будет спокойным взглядом смотреть на него и даст договорить, не перебивая, а потом скажет сладким как мед голосом:

— Такие, как ты, не заслуживают пощады.

Она все тщательно продумала, вот это «такие, как ты», потому что так она демонстрировала, что знает о его принадлежности к определенному «типу» — к людям, которые всегда больше заботятся о себе, чем о своем ребенке. Одного этого предложения будет достаточно, чтобы он все понял и раскаялся. И тогда пыль рассеется, колючие заросли вокруг его дома иссохнут и развеются по ветру. Все изменится.

Вот так все должно закончиться.

Однако идет время. А он не едет.

Все идет не по плану.

В конце концов она сама едет к нему, тайком, переодетая. В этот раз она едет одна, взяв в аренду автомобиль, который может быстро разгоняться. Отец устроился на новую работу в клинике в одной из серых высоток в центре. Но город изменился. Он выглядит как любой другой, с торговым центром, и крытой парковкой, и прудом с фонтаном посередине. Она никого не интересует, никто ее даже не узнаёт. Она снимает капюшон и осматривается в тусклом вечернем свете.

Она узнает две вещи: он приобрел новую машину и новую семью. Новую жену и маленькую дочь. На самом деле на него она едва смотрит, ведь как только она видит его нового ребенка, которого он вытаскивает из детского кресла на заднем сиденье и за руку ведет в магазин игрушек, она больше никого не замечает. Девочка — маленькая и светловолосая с завитушками и кукольными глазами — совсем не похожа на Коре. Словно какой-то дядька-извращенец она стоит в укрытии и пялится на милую девочку. Которую она при первой возможности засунет в черный мешок и утащит в лес. Отрежет ей волосы. Утопит в луже. А потом, когда они будут прочесывать лес и найдут маленькую девочку мертвой, она будет совершенно побелевшей и измазанной грязью, вместо кудрей — уродливые проплешины.

Но это тоже не то, что нужно. Ведь папа бы заплакал и вознес руки к небу. И он бы держал мертвого ребенка на руках и укачивал, как будто девочка просто спит, но ее синие невидящие глаза смотрели бы прямо вперед.

Коре будет все видеть, спрятавшись на корточках за пнем или буревалом, и понимать, что лучше от этого не стало, потому что теперь он вечно будет оплакивать любимого ребенка, дочь, которая всегда была ему верна. А когда Коре потом взглянет на свои руки, то увидит, что они покрылись сероватыми хлопьями, слизью и землистыми пятнами, вместо ногтей выросли грубые когти.

Она открывает рот, пытаясь закричать, но не издает ни звука. В горле щелкает, как у рептилии, и все. Когда новая жена ушла по делам, а папа уехал с дочкой, Коре отправилась вслед за автомобилем, через весь город к отцовским владениям. Река блестит серым металлом, безжизненная и пустынная. Вот она снова около его дома, как просто это оказалось. Он стоит у входа и ждет, как будто ждал ее все это время.

— Заходи, поздоровайся, — первым делом говорит он, когда она осторожно вылезает из машины.

Он едва заметно машет рукой и Коре следует за ним, как делала это всегда. Потом он проводит ее в дом. Там сидит младшая сестра Коре и играет с ее старыми игрушками. С черной пластмассовой лошадкой, куклой, колесом, браслетом, коробочками. Со стеклянными шариками, пазлами и другими зверьками.

— Приехала, наконец! — кричит папа, так громко, что девочка вздрагивает.

Коре просит его прекратить, говорит, что он ее пугает, но он лишь смеется. Потом они стоят и смотрят, как ребенок расставляет своих пластмассовых зверей вокруг себя под идеальным углом. Звери смотрят на девочку испуганными пластмассовыми глазами, пока она не выходит из себя и не пинает их всех, так что они падают на пол. Папа тянет Коре за собой в гостиную и наливает ей сок, хотя она предпочла бы кофе, но ему все равно.

Он не изменился.

И вот когда она уже сидит там, на самом краю кресла, косясь на детскую, судорожно сжимая стакан пальцами, так что отцу видно, что она по-прежнему грызет ногти, прямо как раньше, он говорит: «Когда я родился, мой папа посадил дерево, которое будет расти вместе со мной, а потом, когда я умру, это дерево срубят, чтобы посчитать кольца, и тогда станет известно, сколько в моей жизни было счастливых лет. Потому что только в такие года дерево растет, говорил отец».

— Дерево на месте? — спрашивает Коре.

Но тут его лицо проваливается в черную дыру, засасывающую все вокруг, рот-присоска рвет на ней одежду, раздирает кожу. С дырой вместо лица отец начинает расти, становится серо-голубым и раздувается до потолка, пока его шея не загибается в угол комнаты. Он выталкивает Коре наружу, ей нужно бежать, чтобы увернуться, чтобы ее не засосало обратно в дыру. Что-то поднимается у Коре в горле, что-то обжигающее, дыра высасывает маленькую черную горошину у нее из тела и та исчезает, когда Коре в последний момент хватается за дверной косяк и вытаскивает себя из комнаты. Захлопывает входную дверь и оказывается на улице.