Город Солнца - Альберто Виллолдо

Поезд в Пуно отправлялся в семь утра. Это то, что нужно. Я устал, как пес, но не позволил себе отдохнуть, пока не записал события последних трех дней и двух ночей. Что-то происходит. Такое чувство, словно все ускорилось, часы тикают быстрее, чем обычно. Поезд Куско-Пуно — самый отвратительный способ передвижения в Перу. Мы, разумеется, едем третьим классом. Пишу в студенческой тетради, купленной в Куско, так как дневник я забыл в Калифорний. В вагоне нет никаких столиков, пишу на колене. Впервые появилась возможность осмыслить то, что произошло и происходит.

Три дня тому назад мы с Антонио возвратились туда, где хранится его tesа, — на холм на краю аltiplanо. Я не догадывался, что у него на уме. Я решился пойти налегке — привязал спальный мешок к рюкзаку, где было только самое необходимое да пара чистых носков.

Мы достигли руин перед закатом, разожгли костер, Антонио приготовил теш и совершил незамысловатый обряд обращения к духам. Итогом нашей работы этой ночью был рассказ о моих приключениях. Я рассказал ему обо всем, что происходило в каньоне Шелли, о Пути Инков, Хуайна Пикчу, джунглях. Он прервал меня лишь однажды, чтобы уточнить, что именно сказал мой попутчик, прежде чем покинул меня в Мачу Пикчу.

Я завершил рассказ поздно ночью, мы оба устали. Антонио подвел итог, на этом наша ночь закончилась. Я Улегся спать под стеной в углу. Я чувствовал удовлетворение, какого мне еще не приходилось испытывать: мой рассказ как будто избавил меня от необходимости Понимать его смысл, от ответственности за его истолкование, за осмысление опыта моих чувств. Когда я засыпал, у меня не было представления о том, как Антонио воспринял все это, я знал только, что он меня слушал и что для него это было важно.

Я проснулся от боли в животе. Чувствовал себя отвратительно. Возвращение в Куско заняло целый день, но мы не доехали, а сделали остановку, чтобы повидать друга Антонио — индианку из племени кьеро (я узнал, что Антонио тоже кьеро), Ла Маскадору де ла Кока, шаманессу, которая живет в обыкновенном домике на окраине Куско, но «существует» также в хижине на заснеженной вершине одной из великих арus.

Это была древняя старуха, с которой я встретился лет десять-двенадцать тому назад, когда умирал Еl Viejo. Она же была старухой из моего времени-сновидения на Хуайна Пикчу. (Подсаживаются новые пассажиры. Проезжаем ухабистый участок дороги — индианка огромных размеров сама перегораживает проход да еще тащит две сумки quiпоа и шестилетнюю девочку с привязанным к спине младенцем — они приближаются — Антонио смотрит на меня, и я чувствую приближение… Меня спасает маленький мальчик в третьем ряду. Он уступает мне место. Антонио улыбается.)

Ла Маскадора лишь мельком взглянула на меня, открывая двери. Пряди седых волос, одна из которых сбоку заплетена в косичку, стянуты лентой, невероятно сморщенное лицо, редкие брови и горящие черные глаза. Да, несомненно, это она. На ней была простая хлопчато-бумажная одежда, выглядевшая нелепо, — она гораздо лучше смотрелась бы в нескольких шерстяных юбках и платках среди снегов или в оранжевом свете сделанных ею же свечей из топленого жира. Ее губы и зубы были испачканы llibtа (она улыбалась Антонио), и если он был знаком с ней с тех пор, как по ее совету покинул сejа dе sеlvа, то она должна быть старше его как минимум лет па десять. То есть ей совсем недалеко до ста. Ее жилище состояло из двух комнат — большой гостиной и кухни. На утрамбованном земляном полу лежали циновки из пальмовых ветвей, стояла какая-то деревянная мебель. В доме явно не было электричества, лишь керосиновые лампы да свечи, которые зажигаются вечером. В кухне был столик, заваленный пучками лекарственных трав и уставленный разнообразными бутылками и флаконами.

Там же стояла старая армейская раскладушка и большая глиняная печь — она называла ее huаtia, — похожая на печи для приготовления картофеля — шарообразная, с отверстием в верхней части. Антонио принес с собой бутылку рisсо и небольшую сумочку с листьями коки в качестве традиционного подарка. Ла Маскадора приняла его, откупорила бутылку, наполнила доверху кружку и плеснула несколько капель на земляной пол как радо — жертву Пачамаме. Затем предложила кружку Антонио; он выпил за наше здоровье и передал кружку мне. Сладкая, прозрачная жидкость обожгла внутренности, я почувствовал, как она достигла желудка, и с трудом подавил возникшую рвотную судорогу. Я передал кружку Ла Маскадоре. Она выпила и принялась заворачивать глиняные батончики в листья коки — готовила llibta. Потом мы сидели вокруг стола, жевали коку и попивали рisсо; они с Антонио беседовали на чистом кечуа. От горького сока коки и llibtа мой рот онемел, а желудок взбунтовался.

Я почти не поспевал за их беседой, все же понял несколько слов, в том числе «Титикака». Несколько раз, когда она бросала на меня взгляд, я замечал ярость в ее горящих глазах. Когда рisсо несколько раз обошел круг, хозяйка отправилась на кухню и начала разжигать маленький примус.

Антонио объяснил, что она собирается подготовить нас к путешествию и очистить, попутно вылечив мой желудок. Далее я помню, что меня втиснули голым в глиняную печь, где я сидел скорчившись, прижимая колени к груди, а моя голова торчала из верхнего отверстия. Хозяйка поставила на примус скороварку, от патрубка которой внутрь печи тянулась резиновая трубка. Скороварка засвистела и печь наполнилась едким паром, в котором я узнал tое — кроме воды она положила в скороварку ветки, листья и цветки дурмана. Печь выполняла роль сауны.

Я сижу на корточках в печи около часа, а Антонио с хозяйкой за столом жуют коку и болтают. Густота пара, его температура и въедливый запах, клаустрофобия тесной печи почти невыносимы. Я чувствую, что пар toe очищает мои поры, понимаю, что поглощаю экстракт растения кожей, глубоко вдыхаю пар, и у меня начинает кружиться голова. Затем хозяйка входит в комнату, наливает немного прозрачной жидкости из стеклянной бутылки янтарного цвета. Входит Антонио и объясняет, что это настойка tое для внутреннего и внешнего очищения.

Это то, что мне нужно. Начинаю понимать, что наступает самый главный момент. Я обильно потею, и пар пощипывает кожу, как будто я катаюсь в постели из ядовитого плюща. В любой момент я могу потерять контроль над своим желудком, — и тут мне дают настойку дурмана. Помню, что я выпил ее. (В этом поезде холодно. Утренний туман или дымка все еще стелется призраками над аltiplanо.) Проходит ещё десять минут, Ла Маскадора стоит возле меня, держит мою голову в руках и нежно напевает на незнакомом диалекте. Ритм напоминает песни джунглей, которые обычно пел Рамон. Возможно, это влияние toе, но скоро я оказываюсь в самой чаще джунглей: влажный воздух, мои глаза закрыты, я слышу журчанье ручья, её песни и голоса птиц сливаются. Затем она легонько дует мне на макушку, я чувствую запах ее дыхания, благоухающего кокой и llibta. Слышу ее слова «Иди со мной» по-испански — не Антонио ли говорил, что она не говорит по-испански? Не важно. Я позволяю своему телу и мыслям идти за ней, моя шея расслабляется, я откидываю голову назад в ее руки и начинаю парить.

Это было самое короткое из ощущений, такое неожиданное, что оно вернуло меня на землю. Я открыл глаза и увидел, что в комнате темно, единственным источником света был отраженный медью огонек примуса. Антонио сидел напротив, опустив подбородок на грудь, и медитировал под звуки ее песен. Но в следующий момент я уже снова лечу над джунглями, над хижиной Рамона, снижаюсь к лагуне и вижу там себя стоящим и пристально глядящим в воду. (Еще одна остановка поезда — нет, пожалуйста. Антонио хочет подняться и — ложная тревога.) Опять у Ла Маскадоры. Хозяйка проводит ладонями по моему лицу, закрывая глаза. Она все еще дует мне на голову, медленно выдыхая, — ее дыхание напоминает низкий равномерный свист. Я снова закрываю глаза и вижу, чувствую, полностью ощущаю овал, разделенный посередине и раскаленный добела, с золотистым нимбом или аурой вокруг. Он возникает совершенно отчетливо там, в абсолютной темноте. Кажется, что его свет льется изнутри, как маленькое солнце, и я совершенно уверен, что вижу его. Хозяйка все еще рядом, моя голова у нее в руках, и неожиданно у меня возникает уверенность, что я вижу свою голову, свой мозг со стороны ее глазами.

Снова слышу ее голос, она что-то одобрительно говорит Антонио. Даже в состоянии рассредоточенности я вижу этот раскаленный предмет, и когда наклоняю голову вперед, то он тоже перемещается. Хозяйка убирает руки, и я открываю глаза. Антонио все еще сидит напротив, а Ла Маскадора погружает деревянную миску в ведро с ледяной водой. Она подходит и выливает воду через отверстие на мою потную спину. «Дыши!» — говорит Антонио, и я с трудом вдыхаю вместе с воздухом свой собственный крик. Еще трижды меня подвергают этой пытке, и я еле сдерживаюсь, чтобы не вскочить на ноги и не разрушить при этом глиняную печь. Затем я вылезаю из печи и хозяйка передает мне старое чистое полотенце, которым я обертываю поясницу. Она указывает мне на раскладушку, укрытую шерстяным одеялом, велит лечь и заснуть. Я закрываю глаза и вижу другие глаза, глаза животного, пристально глядящие на меня. Я открываю глаза, когда Антонио и хозяйка выходят из комнаты.