Боже, спаси президента - Стефан Кларк

— Тенью ее собаки? — Я не мог в это поверить. — Исполнитель не очень-то походил на страстного любовника.

— Да, ты прав, — согласилась она. — Типичный француз заявил бы: ну и вали куда подальше, все равно я давно уже сплю с твоей лучшей подругой.

Потом она объяснила, почему эта песня такая нетипичная. Жак Брель был вовсе не французом, а бельгийцем «с самодеструктивной комбинацией французской поэтики и фламанской неуверенности в себе».

Теперь, неделю спустя, я мысленно возвращался к этому разговору в Коллиуре. Я только что позвонил М. и сообщил ей, что возвращаюсь обратно в Бендор. Она все еще была обижена на меня за то, что я велел ей не приезжать в Сен-Тропе, и отреагировала без особой радости.

Проблема в том, что во мне не было ни капли бельгийской крови. Так что очень сомневаюсь, что сумею уговорить М. не покидать меня.

На утро в понедельник, после драматических событий в бастиде, Элоди разбудила меня заявлением, что я должен отвезти ее как можно ближе к Марселю. Там она собиралась сесть на скоростной поезд до Парижа.

— По дороге поговорим, — сказала она.

Большинство Боннпуаров разъехались либо ночью, либо на рассвете, так что завтрак прошел в интимной обстановке. Бабуля была в сносном расположении духа, но чувствовалось, что гости ей надоели до чертиков.

Валери и Элоди долго прощались, как и положено влюбленным. Я отошел в сторону, чтобы не мешать им. Валери оставался, вероятно, чтобы решить вопросы, связанные со свадьбой.

Наконец они оторвались друг от друга, и мы с Элоди выехали на прибрежное шоссе. Чувство было такое, что мы в одном из фильмов шестидесятых годов, когда юг Франции подавался как самое шикарное место на Земле.

Конечно, в подобных фильмах спортивная машина с открытым верхом беспрепятственно летит вперед, обгоняя лишь «роллс-ройсы» и смешные малолитражки наподобие «Ситроен 2CV». В реальности же мы с Элоди встали в пробке за немецким трейлером километрах в пяти от бастиды. Пробка двигалась еле-еле. При желании можно было пересчитать все камушки на обочине. В конце концов Элоди не выдержала и ударила кулаком по рулю, вызвав протяжной гудок.

— Connards! — заорала она. — Придурки!

Я рассмеялся, но она зло велела мне заткнуться.

— Что с тобой такое? — спросил я. — Ничего не понимаю. Бабуля дала согласие на свадьбу, а ты не в настроении. Ты же не ожидала, такого исхода. Но вообще я тебе не завидую. Боюсь, тебе придется дорасти до их уровня высокомерия. Ты ведь не надеешься, что они спустятся с небес? Такие люди живут исключительно на большой высоте. Как орлы-стервятники.

— Ты круглым счетом ничего не понимаешь во Франции, — огрызнулась Элоди. — Неужели ты не заметил, что они все еще не принимают меня? Старая карга по-прежнему обращается ко мне на «вы».

— Разве это не символизирует уважение?

— Не в этом случае, дурачье. Если бы она считала меня равной Валери, то говорила бы «ты». Тогда, возможно, некоторые из родственников Валери тоже начали бы обращаться ко мне на «ты». А я, может быть, смогла бы и им говорить «ты». Но уж, конечно, не Му-Му. Фу!

Мы проехали сквозь труднопроизносимый город, напоминавший о супе, но даже это не вызвало у Элоди улыбки, и последующие несколько километров она провела в полном молчании, нарушив его, лишь когда вереница машин снова встала.

— Merde, — выругалась она. — Обязательно было выбрать самую дурацкую дорогу? Почему ты не поехал по автостраде?

— А почему ты не попросила Бабу тебя подбросить? — проворчал я в ответ.

— Этот бастард!

— Ты хотела сказать: бастид, — пошутил я, и тучи наконец-то разошлись.

— Прости, что разозлилась на тебя, Пол, — сказала Элоди. — Это все потому, что есть кое-что, о чем ты не знаешь. Я пообещала Валери ничего тебе не рассказывать, но придется. По поводу даты свадьбы. Это на самом деле важно. Очень важно. И старая стерва об этом знает.

Я продолжил езду, переключая скорости каждые двадцать ярдов, и она рассказала мне, в чем дело.

— Видишь ли, Валери узнал, что существует некий договор. Ему об этом рассказала одна из его теток — жена Мими. Она в меньшей степени верна семье, потому что не урожденная Боннпуар. Она из…

— Договор? — напомнил я, пока моя подруга не отвлеклась окончательно.

— Да. Валери должен жениться до своего тридцатилетия. В случае если этого не произойдет, его часть donation — это дар, который делается с тем, чтобы избежать налогов…

— По-моему, это называется прижизненная дарственная.

— Так вот, его часть дарственной, отписанная дедушкой, вернется к Бабуле. Дедушка умер десять лет назад, и Бабуля отказывается что-либо раздавать. Она хочет владеть всем. Когда она умрет, это будет полное merde fiscale — налоговая задница.

— А когда Валери исполняется тридцать?

— На следующий день после того дня, на который мы назначили свадьбу.

Я был вынужден рассмеяться:

— То есть он женится на тебе ради своих же собственных денег? Это что-то новенькое.

Раньше я никак не мог понять, почему Элоди, весьма цинично настроенная по отношению к браку, так стремится породниться с этой кучей снобов. Теперь все встало на свои места.

— Дело не только в деньгах, — защищалась она, — но и в независимости. Дарственной хватит на то, чтобы купить фантастическую квартиру в Париже и сбежать из семейного гнезда.

— Валери все еще живет дома с родителями? — Я-то думал, что вешал полицейским лапшу на уши, когда говорил об этом.

— У него есть квартира в их доме в Шестнадцатом округе. Но все равно это их дом. С деньгами он будет свободным. Мы сможем быть свободными.

Пробка поехала поживее, и я не смог посмотреть в глаза Элоди. Немного помолчав, я задал довольно жесткий вопрос, состоит ли она в процентной доле. Согласен, не лучший вопрос для невесты, только что ворковавшей со своим женихом, но Элоди и не была типичной невестой. Она была дочерью Жан-Мари, такая своего не упустит.

Вместо того чтобы дать мне по морде, она принялась издавать звук, который можно было бы принять за рыдания. Но Элоди не умела рыдать. Когда жизнь наносит ей удар, она всегда дает сдачи.

— Ох, Пол, ты попал в точку, — наконец проговорила она. — Я стала слабой. С Валери я обнаружила, что во мне скрывается очень чувствительная женщина…

И хорошо скрывается, подумал я.

— Знаешь, — продолжила она, — я поняла, что на самом деле хочу выйти замуж. В конце концов, это так романтично быть соединенным с кем-то узами брака, а не только сексом.

— Да, весьма романтично, — согласился я.

— Я так долго была свободна — мы зовем это les quatre cents coups. Можно перевести как «четыреста тяжелых времен» или как «четыреста трахов». В моем случае мужчин, конечно, было не четыреста… — она задумалась, будто производила мысленный подсчет, — но смена партнеров понемногу начинает вызывать скуку. Завязывать отношения, встречаться, расставаться — все это дерьмо. Я хочу остаться с Валери. С ним весело, он меня любит…

— Он богат…

— Да, согласна, он богат, но никто не в силах отказаться от своего происхождения. Моя семья тоже богата. Я физически не способна жить в бедности. Я деликатный цветок.

— Который нужно поливать шампанским.

— Да. Я роскошный цветок.

— А ты не хочешь выйти замуж за Валери просто для того, чтобы отомстить этим снобам?

Элоди задумалась.

— Ладно, — согласилась она. — Я действительно хочу бросить им вызов. Но, понимаешь, мы хотим пожениться… Все настолько просто. И если вдобавок к этому мы можем получить деньги Валери, то почему нет? Это большая сумма, хороший подарок на свадьбу. Такой подарок, которого может хватить на всю жизнь, даже такой вот девушке, как я, с платиновой кредитной карточкой.

Дорога огибала залив, застроенный прекрасными виллами. Каждая из этих вилл кому-то принадлежит… Мне была понятна точка зрения Элоди. А если Валери действительно любит ее, оставалось искренне пожелать ей удачи.

— Ну что ж, — проговорил я. — Тогда мы должны придумать, как помешать Бабуле изменить ваши планы или найти способ заставить ее разрешить вам пожениться в назначенный день.

Элоди невесело рассмеялась:

— Это так же просто, как заставить Му-Му вытатуировать «Трахни меня вот сюда» на своей заднице.

Представив такое, я вырулил на встречную полосу.

— А что, если переговорить с твоим отцом? — сказал я, отдышавшись.

— С папой? Нет, я тебя умоляю. Если ты расскажешь ему про деньги, я все потеряю.

— И все-таки мы должны рассказать ему про деньги. Это единственный выход. Звони ему, — сказал я.

Как ни странно, Элоди послушалась.

Я перестроился на полосу, ведущую к железнодорожной станции Бандоля, и припарковался на крошечной парковке. Это было почти как возвращение домой. Несколько дней назад я прибыл сюда вместе с М., думая, что самая большая проблема в моей жизни — дождаться парома до Бендора. С тех пор все здорово изменилось.