Котерия. Пристанище заблудших - Алекс Рауз

Скажет «прощай» и улыбнется напоследок так, будто эта ночь ничего не значит для нее. Она скажет…

«Я умерла, и все пути стали вести к тебе…»

– Кира, – шепчет Крис сквозь сон, и теплая рука укрывает ее сверху.

– Чтоб тебя, проклятый дьявол.

Глава 13. Рыцарь Кубков. Факир

Около 500 лет назад

Кошмары терзали его с самого детства. Он часто просыпался на полу в холодном поту и будил криками всю семью. Отец колотил его поутру, но даже страх побоев не затмевал ужасы, которые творились по ночам.

Много, слишком много раз он пытался не спать совсем. В крохотной комнате, где жила его семья, всегда было темно и душно. Когда братья и сестры засыпали, а мать отчитывала еженощную молитву и тушила последнюю свечу – он все равно оставался один. Он не видел и не чувствовал никого вокруг до того момента, пока удушающий жар не подкатывал к лицу, не закрывал его глаза и снова не погружал в пучину кошмара.

Бороться было решительно невозможно. А крик не спасал.

Днем в поле он работал до седьмого пота, боясь, что родители устанут терпеть неудобного отпрыска и выставят на улицу без крошки хлеба. Такое творилось сплошь и рядом, но ему везло.

Везло ровно до тех пор, пока он снова не оставался в непроглядной темноте один на один со своими снами. В отличие от «настоящей» жизни, повторявшей одни и те же действия изо дня в день и из года в год, сны всегда были разнообразны. Его гнали по топям, преследовали в людной деревне, загоняли в дремучем лесу… и пинали, резали, кромсали на куски, жрали живьем. И все это было настолько реалистично и адски больно, что он постоянно путал, какая из жизней – настоящая.

Но, по крайней мере, в одной из его жизней был порядок, если жалкое нищенское существование четвертого сына можно было таковым назвать. Спокойствие? В те дни, когда выглядывало солнце и жар поливал сухую кожу и мозоли на руках, его сердце замирало и до самого вечера стучало едва слышно, будто его и не было вовсе. Ему казалось, что именно так звучит счастье – тишиной внутри, от которой руки переставали трястись и усталая спина разгибалась.

Все изменилось на его десятый год. В ту ночь он проснулся не от собственных криков, а от ощущения удушья. Воздух в легких закончился, но новый вдох сделать не получалось. Он попытался открыть глаза, поднять руки, но ничего не вышло. К лицу прижали какой-то предмет, а руки были сдавлены чужими коленями.

Он хотел закричать, но стон утонул, и последние капли воздуха покинули его. Нутро жгло так сильно, что мыщцы по всему телу начали непроизвольно сокращаться.

Именно этот последний рывок спас его жизнь. Не удержавшись на бешено бьющемся теле, его душитель упал рядом, шипя и чертыхаясь, а он смог сделать долгожданный глоток воздуха. Потом рывком стряхнул с себя подушку, которая чуть не убила его, и сел, оглядываясь в полумраке.

Под свет луны из единственного крохотного окна на него ненавидящим взором смотрел собственный брат.

– Когда-нибудь у меня получится, и ты, тварь, перестанешь мешать мне спать. Будто без тебя проблем мало, – тихо, но ясно сказал тот, лег и отвернулся.

А он больше не мог уснуть. Год был неурожайным, вся деревня голодала, люди болели и умирали… Но не от руки собственной семьи.

Ужас, коснувшийся сердца в тот день, был поглощающим. И затмил даже недавний кошмар. Потому что вся его жизнь состояла из опасности, безысходности и скорби, но настоящую неистовую ненависть в тот день он познал впервые…

Он поднялся и выбежал на улицу в чем был – тонких рваных штанах и куске старой отцовской рубашки, служившей ему одеялом. Мороз поздней осени мгновенно сковал кости, но он бежал и бежал без оглядки, будто мог убежать от самого себя. Эта наивная детская вера – все, что защищало его от окончательного падения в безумие собственной жизни.

Лишь в огромном поле, в паре миль от дома, он смог остановиться. Сел на промерзшую землю, обнял себя за плечи и расплакался. Кошмары из его снов прорвали границу, разделявшую две жизни, смешав все в одном котле.

Холодный свет полной луны падал на вымершее перед зимой поле, и грязная кожа выглядела под ним почти белой, как у покойника. Он плакал и беспомощно смотрел на руки, которые, казалось, больше никогда не перестанут дрожать. А дрожащие руки не смогут работать, и тогда даже родители не заступятся за его бесполезную жизнь.

У него мелькнула мысль, что стоило позволить брату завершить начатое – тогда все кошмары разом закончатся… Но вдруг после смерти он снова останется один в темноте, из которой не будет выхода. Ведь он жил ради солнечных дней и тепла, приносящих пусть короткую, но такую желанную передышку.

Он просидел на том поле почти всю ночь. Холод чуть не отобрал ноги, а пальцы так окоченели, что перестали двигаться. Зато здесь никто не мог его тронуть, даже собственные сны съежились от холода и сбежали.

Ту ночь в поле он запомнил навсегда. Потому что до этого дня, какой бы ни была его жизнь, он безропотно принимал свои страхи наравне с радостями и никогда не задумывался, что у него был выбор, пусть и самый худший. Он мог вернуться к брату и просто дать тому закончить начатое. Но он сам выбрал продолжать жизнь дальше, пока еще не понимая, ради чего.

Между страхом и болью по обе стороны жизни он выбрал продолжать и бороться. Попробовать поискать, сможет ли этот мир дать чуть больше свободы…

Когда на горизонте забрезжили первые лучи рассвета, он с трудом поднялся и побрел назад. Он еще не знал, что скажет и как спасет свою жизнь от угрозы, спящей на соседней подушке, но сдаваться он не станет. С каждым шагом его наполняла неведомая доселе решимость, пока ноздри не забил запах гари.

Сначала запах, потом столбы дыма, поднимавшиеся от родной деревни. Он побежал, не помня себя от ужаса, уже предчувствуя, что опоздал. Потому что за запахом гари пришел металлический, рвотный запах крови.

Деревня была залита кровью, половина домов все еще горела, но основной «пир» уже прошел. Много позже он узнал про войну, чудом обходившую их стороной, и правило трех дней, когда