Самый жаркий день лета - Абдулла Киа

По голосу Гарднера было слышно, что он пропустил пару рюмок.

После нескольких секунд тишины он спросил:

— Ты что, не видела? — Роберт поцокал языком. — Этот слизняк, твой дражайший супруг, он написал про тебя.

Лейла судорожно вдохнула.

— Насколько все плохо?

— Очень плохо. — Гарднер опять цокнул языком. — Черт, Лейла, прости.

Само извинение повергло ее в ужас. У них с Робертом были здоровые приятельские отношения, которые никогда не переходили грань близости. Обычно партнеры ограничивались шуточными оскорблениями и дурацкими подколами. Поэтому сейчас серьезность тона собеседника заставила Лейлу покачнуться от страха.

— В его колонке?

— Ага.

Авторскую колонку Уилла читали десятки тысяч людей еженедельно. Прижав трубку к уху плечом, Лейла открыла сайт газеты, прокрутила страницу к списку авторов и нажала на имя Уилла Кармайкла. И обомлела. Заголовок был хуже пощечины: «День, когда мою жену обвинили в убийстве трехлетнего ребенка».

Она закашлялась, и во рту образовался кислый привкус желудочного сока.

— Лейла? — позвал Гарднер. — Мне жаль, что ты вышла замуж за такого позера.

В ушах шумела кровь.

— Спасибо, что сообщил, Роберт.

— Если я могу чем-нибудь… — начал было он, но Лейла уже повесила трубку. Она еще раз прочитала заголовок, убедившись, что ей не показалось, потом открыла саму статью.

Никто не ожидает услышать признание вроде того, что я услышал в июле. Моя жена говорила хриплым механическим голосом, будто солдат, выживший после бомбардировки. Она произнесла слова, которые изменили течение наших жизней: «Макс погиб. По моей вине».

Макс — это ее племянник или, скорее, наш племянник (ведь племянники супруги после свадьбы становятся и вашими), добродушный, отзывчивый малыш, пусть и не идеальный — как и все дети. Он дулся, когда ему что-нибудь запрещали. частенько не умел объяснить свои эмоции, и его переполняла энергия, которую сложно было перевести в конструктивное русло. Однако Макс всегда был щедрым, дружелюбным и нежным. На его последнем дне рождения я уронил на пол свой кусок торта, и он попросил у мамы нож, чтобы подезиться со мной своим ломтиком. Я предвкушал, каким ладным юношей он вырастет, и когда жена сказаза мне, что Макса больше нет, мой мир на мгновение остановился.

Остаток статьи Лейла прочла по диагонали, проглядев текст до конца странички.

Я спросил, как она себя чувствует, и она ответила: «Я не хочу об этом говорить». Я ощутил ее хрупкость, ее уязвимость, когда она попросила меня просто остаться, свернулась калачиком у меня на груди, вцепилась пальцами в воротник моей рубашки, как дети цепляются за родителя в поисках защиты. В этот момент я увидел в ней маленькое испуганное дитя, которое живет в каждом из нас, боясь окружающего огромного недружелюбного мира. Я обнял ее и занялся любовью с моей женой, потенциальной убийцей.

Лейла отстранилась от стола, испытывая нарастающее чувство шока — замирание сердца, будто от прыжка в пустоту. Гнев ослепил ее, как карикатурный злодей из мультфильма, подкравшийся со спины и накинувший ей на голову свой плащ. Уилл часто делал необдуманные поступки, но сейчас превзошел сам себя, выбрав для своей колонки такую тему.

Лейла посмотрела на фото супруга в углу экрана: растрепанные волосы, трехдневная щетина, надменно изломленная бровь. Выражение его лица взбесило ее, хотелось добраться до Уилла сквозь экран и дать звонкую пощечину. Лейла до боли сжала зубы, чтобы сдержаться и не разгромить комнату. Как он посмел?

Она схватилась было за телефон, чтобы позвонить супругу, но поняла, что не сможет добиться у него ответа звонком. Глубоко вдохнув, она схватила ключи и пошла к своей новой машине, взятой в кредит взамен «мини-купера». Шесть миль до района Уанстед, где Уилл жил вместе со старым школьным приятелем. Как симптоматично, думала Лейла, что после разрыва муж съехал от нее в квартиру к заядлому холостяку.

Приближаясь к обиталищу бывшего супруга, Лейла все больше распалялась, вооружившись своим гневом как тараном. Ей пришлось несколько раз объехать квартал в поисках свободной парковки, и это кружение довело ее до точки кипения. К тому моменту, когда Лейла постучалась в дверь, она готова была взорваться. Ей открыл сам Уилл: он не глядел наружу, обернувшись назад в коридор и отвечая на какую-то шутку. Изнутри донесся раскатистый смех. Повернув голову, Уилл обомлел. Он набрал в грудь воздуха, на ходу придумывая, что сказать, но Лейла опередила мужа.

— Да как ты мог? — прошипела она.

Как был, босиком, он вышел на улицу и прикрыл за собой дверь.

— Я пытался тебе дозвониться.

— Когда это? — Лейла достала из кармана смартфон. — От тебя нет ни одного проклятого пропущенного вызова!

Уилл миролюбиво поднял руки.

— Лейла, пожалуйста, не злись. Я хотел сначала спросить у тебя, но знал, что ты откажешь мне без всяких обсуждений.

Лейле понадобилось все ее самообладание, чтобы не кинуться на мужа с кулаками.

— Я не понимаю, Уилл, действительно не понимаю. Объясни мне: ты на самом деле такой тупой, что не видишь чудовищности своего поступка, или тебе просто насрать на всех?

Он поежился, словно от холода, и поглядел на Лейлу с мольбой во взгляде:

— Я должен был это сделать. Для себя.

Она закашлялась.

— Я всегда знала, что ты эгоист. Но не догадывалась, что ты еще и жестокий эгоист.

Уилл растерялся, но лишь на мгновение.

— Ты вечно твердила, что я не умею разбираться с собственными чувствами. Так вот, это мой способ работать с эмоциями.

Лейла тыкнула в мужа пальцем, почти упираясь ногтем ему в нос:

— Не строй из себя благородного, Уилл. Ты меня использовал. Опубликовал мои же слова! — Лейла вспомнила его настойчивость: «Да брось, милая. Расскажи мне, что ты думаешь». А ведь она приняла это за искренность.

— Послушай…

Она перебила Уилла:

— И это еще не самое худшее. Ты использовал Макса! Он не твоя собственность, ты не можешь о нем писать!

Уилл замер, в его взгляде появился холод.

— Они моя семья тоже.

— Нет, не твоя! Вот тебе ответ на твое остроумное замечание: «Ведь племянники супруги после свадьбы становятся вашими». Нет, черт тебя дери, не становятся, и тебе нельзя использовать их в своей газетенке!

— Я его тоже любил. Только не говори, что я не имею на это права. — Уилл странно покачнулся, как боксер, пропустивший меткий удар. — Для меня важно, веришь ты в это или нет.

Лейла с презрением бросила:

— В чем я уверена, Уилл, так это в том, что ты поганый бумагомаратель! Дешевый неоригинальный писака. — Она сделала пару шагов к машине. — Что бы между нами ни было, все кончено, Уилл. Не говори больше со мной. Не звони, не пиши. Забери свою чертову гитару и пластинки, и я больше не желаю тебя видеть.

— Лейла, мы можем всё спокойно обсудить? Да, я понимаю, ты сейчас злишься…

— Не буду я с тобой ничего обсуждать, бесхребетный ты слизняк! Всю карьеру построил на своем мудачестве! Поздравляю, Уилл! Я надеюсь, эта колонка наконец принесет тебе награду, которой у тебя до сих пор нет!

Уилл болезненно скривился, и Лейла чуть не расхохоталась от произведенного эффекта: это оскорбление, кажется, задело его больше, чем боль жены.

— Ах да, и последнее. Если ты еще раз упомянешь где-нибудь Макса, я тебя достану. Использую все свои связи, но уничтожу тебя. Если не веришь, можешь сделать ставку на все свое жалкое журналистское жалованье.

Уилл глядел на нее раскрыв рот.

Лейла рассмеялась для пущего эффекта.

— И не надейся выиграть!

Развернувшись, она направилась к машине, удовлетворенная выражением лица Уилла. Плюхнувшись на сиденье, Лейла с размаху ударила по рулю ладонями, потом еще раз и еще, заорав от ярости. Словно маленький ребенок, она не могла найти слов, чтобы объяснить свою обиду, и только пуще впадала в истерику. Уилл и раньше подло крал ее истории, чтобы кропать свои статьи, и она знала это. Но использовать такую трагедию, даже не попытавшись попросить разрешения, — это было слишком.