Хлеб наемника - Евгений Шалашов

Инспектор, представлявший в нашем городе (и, заодно, в университете) особу Великого Понтифика, мог сделать много. Много в смысле неприятностей… Например, задержать любого подозрительного субъекта, отправить оного в пыточную камеру или в тюрьму. Единственное, что он не имел права с нами сделать, — отправить на эшафот, не получив на то санкцию ректора. Вроде бы за все время существования университета ни один из ректоров не давал разрешения на казнь студентов. Но времена меняются…

Последний месяц выдался тяжелым… Кажется, начался он с того, что мы, бакалавры и старшекурсники, «обмывали» мантию пожилого (а по моим тогдашним представлениям — старого!) бакалавра права Мигре Табеле. Парню на днях стукнуло тридцать, и его отец, мэтр Табеле, преуспевающий нотариус, которому надоело платить за учебу великовозрастного балбеса, поставил-таки вопрос ребром — либо «вечный» студент получает искомую степень и отец делает его младшим компаньоном, либо — отказывает в наследстве.

Мигре, умолив родителя на отсрочку и двести талеров на «сбор материала и написание диссертации», нанял за двадцать монет пару ученых (но нищих!) голов, состряпавших за неделю подходящий опус.

Во время защиты строгие профессора (кое-кто поступал в alma mater вместе с соискателем!) закрыли глаза на непотребное состояние диссертанта, слабое знание предмета, дружно набросали белых шаров в урну для голосования и так же дружно пошли в трактир, где их уже ждал накрытый стол.

Оставшееся время и деньги новоиспеченный бакалавр использовал для «прощания» с друзьями. Когда деньги закончились не только у Табеле, но и у меня (я как раз получил ежемесячную ренту), нас потянуло на приключения…

Маленькая драчка между студентами (включая сюда магистрантов) и подмастерьями выросла в войну между гильдейскими ремесленниками, позабывшими взаимные склоки, и студентами всех факультетов, включая теологический. В город пришлось вводить королевские войска (которые, вообще-то, должны были идти на войну), потому что городских стражников, пытавшихся навести порядок, побросали в речку. Студенты и горожане, разозлившись, что им не дали подраться, помирились и принялись строить баррикады…

Разумеется, профессиональная армия сражается лучше, нежели бюргеры и студенты, но наше преимущество было в том, что в город вошла кавалерия, а не пехота. Да и численное превосходство бьио на нашей стороне…

Узкие городские улочки, перекрытые баррикадами, стали ловушкой для всадников. Когда количество погибших перевалило за несколько десятков, а раненых — за сотню, король приказал вывести войска, предоставив горожанам самим разбираться друг с другом…

К тому моменту, когда солдаты ушли из города, в нем практически не осталось ни одного целого стекла. Несколько зданий было сожжено, а на улицах лежали убитые и раненые…

После ухода войск мы благополучно продолжили пирушку. Ну а потом нежданно-негаданно оказались перед лицом самого инспектора. Конечно же, не все, а только те, кто хоть как-то мог стоять на ногах и разговаривать…

— Покорнейше прошу меня простить, — церемонно поклонился я, мечтая уже не о пиве, а хотя бы — о простой воде и месте, куда я мог бы упасть…

— Что вы, сударь! — замахал инспектор пухлыми ладошками. — Я всего лишь хотел узнать — готовы ли вы раскаяться?

— А в чем? — спросил я. — Простите, ваше преподоб… Преподу… В общем, брат инспектор, хватит ерунду болтать. Лучше бы за пивом сгонял. Не боись, деньги потом отдам!

…Очнулся я в камере, на прелой соломе. Передо мной на корточках сидел инспектор и натянуто улыбался:

— Ну-с, господин бакалавр. Довольны?

— Кто это меня так? — простонал я, ощупывая голову. Кажется, ничего не пробито и мозги целы…

— Брат Цезарь, — охотно пояснил инспектор, протягивая мне кружку с водой. — Он, знаете ли, не любит, когда к инспекции Великого Понтифика относятся неуважительно…

Я отпил из кружки. Вода была теплой и ржавой, но показалась мне лучшим напитком в мире.

— Я проявил неуважение? — изумился я.

— А кто велел мне сбегать за пивом?

— Ну-у, — протянул я. — Подумаешь…

— Да нет, не подумаешь… — вздохнул монах, поднимаясь на ноги.

Несмотря на свой небольшой рост, он почти касался затылком потолка.

— Ваш поступок говорит о неуважении, которое вы проявляете к церкви. И это лишний раз свидетельствует, что именно вы являетесь виновником вчерашнего преступления.

— Преступления?!

— А как же назвать тот прискорбный факт, что именно вы сбросили с постамента статую его святейшества, Великого Понтифика Вселенской Церкви?

Кажется, до меня стало доходить. Действительно, вчера (или — раньше?) мы сбрасывали чего-то откуда-то… Помнится, было ужасно смешно…

— Вы понимаете, что подобное деяние не может сойти с рук никому?

— Простите, ваше… преподобие, но… — промямлил я.

— Вы скажете, что вы и ваши друзья были пьяны? Ну и что? Это, скажу я вам, вовсе не повод избежать наказания.

— Господин инспектор, да за что же нас наказывать-то? — возмущенно выкрикнул я.

— А почему — во множественном числе? — улыбнулся инспектор. — Где же вы видите — «нас»?

Действительно, в камере был только я один. Странно. Пили — вместе, дебоширили — вместе, а отвечать — я?

Словно бы угадав мои мысли, инспектор вздохнул и сказал:

— Ваши друзья отпущены на поруки господина ректора. Собственно, их вина лишь в том, что они пошли у вас на поводу… Да-да, господин бакалавр философии, у меня есть свидетели, что именно вы были инициатором подобного святотатства. Знаете, сударь, очень обидно, когда потомок такого знатного рода ведет себя столь… э-э недостойным образом. Или вы рассчитываете на то, что ваши родственники сумеют избавить непутевое чадо от наказания?

— А я хотя бы раз обращался за чьей-то помощью? — огрызнулся я.

— Возможно, что и не обращались, — кивнул монах. — Только не припомните ли, сколько раз вы были на грани исключения?

— Разве? — неподдельно удивился я.

— Инспекция Великого Понтифика обязана держать вас в поле зрения. Я, разумеется, не вел учета, в скольких дуэлях вы принимали участие. А дуэли, как вы знаете, противны Господу. Счастье, что ни один из ваших соперников не был убит, а те, кого вы покалечили, не обратились с жалобой к властям. («Посмотрел бы я на того, кто осмелился бы обратиться!») А сколько стараний приложили ваши родственники, чтобы вы стали бакалавром. Вы решили, что ваш пьяный бред на самом деле приняли за защиту диссертации? (А ведь я так и думал!) И скажите, за весь год вашего пребывания в магистратуре сколько раз вы были на лекциях? («А что я там не видел?») Думаю, ваши родственники уже устали оплачивать ваши счета.

— А какое вам дело до всего этого? — не выдержал я.

— Мне? — пожал плечами инспектор. — Никакого! По крайней мере до вчерашнего дня, пока вы не разбили статую его святейшества… Ваше поведение и ваша учеба — на совести господина ректора, который закрывает на все глаза. Да что там! — всплеснул толстячок руками. — Ему выгодно иметь такого шалопая, потому что ваш отец и брат довольно щедро платят ему каждый раз, когда он сообщает о вашей очередной дуэли или об очередном бастарде… Думаю, что и последние события начались не без вашего участия…

Вот тут монашек был прав! Драка началась из-за того, что я придрался к какому-то чумазому ремесленнику. Помнится, вначале побили нас, а потом мы сбегали за подмогой… Если на улице кричат «Наших бьют!», на месте не усидит даже последний зубрила.

— Мне кажется, вы тоже не против получить что-нибудь? — усмехнулся я. — Например, вспоможение на новую сутану…

Инспектор хмыкнул и, слегка наклонив голову, направился к выходу. Уже на пороге он обернулся и сказал:

— Не знаю, господин бакалавр, будет ли в этом прок… Но вы немного посидите в этой камере, подумаете о своих поступках… Я распоряжусь, чтобы вам принесли еду и… пиво.

Тюремная пайка состоят из гороховой каши с салом, большого куска хлеба и кружки пива. Пиво было тепловатым, но — это было пиво!

После обедов, которые я позволял себе, еда выглядела скудновато. После еды потянуло в сон, а когда проснулся, показалось, что потолок камеры стал ниже.