Лекарь. Ученик Авиценны - Гордон Ной

Юноша обдумал эти слова и кивнул:

– Спасибо, цирюльник-хирург.

Первым, что они увидели, приехав в Рокингем, была копна седых волос торговца мазями Уота. Цирюльник, сидевший рядом с Робом на козлах, крякнул от огорчения: он решил, что комедиант- соперник опередил их и уже дал свое представление. Но когда они обменялись приветствиями, Уот их успокоил:

– Представление давать я здесь не буду. Вместо этого позвольте пригласить вас на травлю.

Он повел их посмотреть на медведя, огромного зверя, покрытого шрамами, с продетым в нос железным кольцом.

– Болеть вот стал, скоро умрет своей смертью, так что нынче вечером косолапый принесет мне последнюю выручку.

– Это Бартрам, тот, с которым я боролся? – спросил Роб и сам не узнал свой голос.

– Нет, Бартрама уж четыре года как затравили. А это медведица, Годива, – ответил Уот и снова накрыл клетку холстиной.

В тот день Уот наблюдал их представление и продажу Снадобья. Потом, с разрешения Цирюльника, торговец мазями взобрался на помост и объявил, что сегодня же вечером состоится медвежья травля – в большой яме позади мастерской кожевника. Полпенни за вход.

К тому времени, когда они с Цирюльником пришли на место, уже изрядно стемнело, лужок вокруг ямы освещался неровным светом дюжины смоляных факелов. По всему полю звучал громкий смех мужчин и не менее громкая ругань. Выжлятники сдерживали трех псов в намордниках, рвущихся с коротких поводков: поджарого полосатого мастифа, рыжего пса, похожего на меньшого брата мастифа, и громадного датского элкхаунда.

Годиву привел Уот, которому помогали еще два человека. Глаза неуклюже переваливающейся медведицы были прикрыты колпачком, но она учуяла запах собак и инстинктивно развернулась в их сторону.

Уот с помощниками провели ее к толстому столбу, вкопанному в землю посреди ямы; к верхушке и нижней части столба были прикреплены прочные кожаные ремни. Распорядитель травли привязал правую заднюю лапу медведицы нижними ремнями. Немедленно раздались негодующие возгласы:

– Верхними ремнями, верхними!

– Привяжи зверюгу за шею!

– Привяжи за кольцо в носу, дуралей ты этакий!

Распорядителя нисколько не тронули ни выкрики, ни оскорбления – он был человек искушенный в своем деле.

– У медведицы вырваны когти. Если еще и за голову ее привязать, то смотреть станет вообще не на что. Так хоть клыки сможет пустить в ход, – растолковал он зрителям.

Уот снял колпачок, прикрывавший Годиве глаза, и проворно отскочил в сторону. В колеблющемся свете факелов медведица огляделась вокруг, озадаченно всматриваясь в людей и собак.

Заметно было, что медведица старая, лучшие дни ее давно прошли, и те, кто выкрикивал ставки, почти не получали ответов, пока не стали предлагать три к одному на собак – псы, которых подвели к краю ямы, выглядели свирепыми и сильными. Выжлятники почесывали псам головы, разминали им шеи, потом сняли намордники, отстегнули поводки и отошли в сторону.

Мастиф и рыжий сразу прильнули к земле, не сводя с Годивы глаз. Рыча, они метнулись вперед, щелкнули зубами, промахнувшись, и тут же отступили: они ведь еще не знали, что у медведицы нет когтей, а когти – это они понимали и уважали.

Элкхаунд промчался прыжками по периметру ямы, и медведица то и дело бросала на него через плечо настороженные взгляды.

– Ты смотри на маленького рыжего, – прокричал Уот в ухо Робу.

– Но ведь он кажется совсем не таким страшным, как остальные.

– Он из замечательной породы, их вывели от мастифов, чтобы травить в яме быков43.

Медведица заморгала глазами, поднялась на задних лапах, прижавшись спиной к столбу. Годива казалась растерянной: она видела, что собаки нападают всерьез, но сама она была прирученным зверем, давно привыкшим и к ремням, и к воплям людей, поэтому не разозлилась еще настолько, насколько это было необходимо распорядителю. Тот поднял длинное копье и ткнул медведицу в сморщенный сосок, оторвав его темный кончик. Медведица взвыла от боли.

Обрадованный мастиф рванулся вперед. Он собирался разорвать мягкий низ живота, но медведица повернулась, и острые собачьи клыки вонзились ей в левую ляжку. Медведица взревела и ударила лапой. Если бы ей не вырвали безжалостно когти, еще когда она была медвежонком, она выпустила бы псу кишки, а так удар безоружной лапы вреда врагу не причинил. Пес понял, что отсюда опасность ему, вопреки ожиданиям, не грозит, выплюнул шерсть с кусочком мяса и снова впился в ляжку, уже опьяненный вкусом крови.

Маленький рыжий пес взвился в воздух, нацелившись Годиве в глотку. Клыки у него не уступали клыкам мастифа; длинная нижняя челюсть накрепко сомкнулась с верхней, и пес повис у медведицы прямо под мордой, словно зрелый плод на ветке дерева.

Наконец и элкхаунд почувствовал, что пора в бой, бросился на Годиву слева. Ему так не терпелось добраться до нее, что он вскарабкался на мастифа. Одним страшным укусом он лишил Годиву левого глаза и левого уха, она замотала раненной головой, разбрасывая вокруг кровавые ошметки.

А охотник на быков сомкнул челюсти на толстой складке провисшей шкуры, поросшей густым мехом. Эти челюсти без устали сжимали глотку медведицы, и та начала задыхаться. Теперь и мастиф добрался до низа живота и стал его рвать зубами и когтями.

– Не получилось боя, – разочарованно выкрикнул Уот. – Собаки уже одолели медведя.

Годива опустила огромную правую переднюю лапу на спину мастифа. За общим шумом не было слышно, как хрустнул хребет, но умирающий мастиф откатился и скорчился на песке, а медведица обратила свои клыки на элкхаунда. Зрители заорали от восторга.

Элкхаунд отлетел к самому краю ямы и остался лежать там без движения – у него была разорвана глотка. А Годива тронула лапой самого малого из псов, который теперь был уже не рыжим, а красным от залившей его крови мастифа и медведицы. Но челюсти его были упрямо сжаты на горле Годивы. Медведица обняла его передними лапами, покачиваясь на задних, и сжала, круша кости.

Только тогда, когда жизнь покинула собаку, хватка челюстей ослабла. Медведица стала колотить собаку о столб, снова и снова, до тех пор, пока пес не свалился в истоптанный песок, подобно охапке сорванного ветром перекати-поля.

Годива опустилась на все четыре лапы рядом с убитыми ею собаками, но не проявила к ним ни малейшего интереса. Дрожа и задыхаясь, она принялась зализывать свои страшные рваные раны, из которых обильно текла кровь.

Зрители оживленно переговаривались вполголоса: кто платил по ставкам, кто получал выигрыш.

– Больно уж быстро все закончилось, больно быстро, – недовольно проворчал мужчина рядом с Робом.

– Да ведь чертова зверюга еще жива, мы можем позабавиться, – отозвался другой.

Какой-то пьяный парень взял у распорядителя копье и стал колоть Годиву сзади, попадая ей под хвост. Раздались громкие радостные крики: медведица зарычала, рванулась к обидчику, но ремень, державший заднюю ногу, отбросил ее назад.

– Второй глаз! – закричал кто-то в задних рядах. – Выколи ей второй глаз!

Медведица снова поднялась на задние лапы и стояла, покачиваясь. Здоровый глаз смотрел на них с вызовом, но в этом взгляде читалось и спокойное приятие неизбежного. Робу вспомнилась женщина с изнуряющей рвотой, его пациентка из Нортгемптона. Пьяница нацелил острие копья в громадную голову зверя, и тут Роб подошел и вырвал копье у него из рук.

– Назад, дурень распроклятый! – резко крикнул Робу Цирюльник, устремляясь вслед за ним.

– Молодец, Годива, – ласково проговорил Роб, опустил копье и с силой вонзил его в глубину разорванной груди. Почти в то же мгновение из уголка перекошенной пасти хлынула кровь.

Среди зрителей раздался ропот, похожий на рычание собак, когда те смыкались вокруг медведицы.

– Он не в себе, мы за ним проследим, – быстро выкрикнул Цирюльник.

Роб не сопротивлялся, когда Цирюльник с Уотом вытащили его из ямы и уволокли за пределы освещенного круга.