Прекрасность жизни. Роман-газета. - Евгений Попов

Алевтина сладко зажмурилась.

— Мальчики, мальчики! — пропела она. — Друзья, идемте все сейчас к морю! Я живу у моря практически всю свою жизнь, и было время, особенно в молодости, когда я практически весь день проводила около моря, ни разу не заходя в него. Это трудно представить, но это действительно так. Я нежилась под горячими солнечными лучами, думала, мечтала, строила планы, читала — как я много тогда читала! И классиков, и современную художественную, и прогрессивную зарубежную. Да, я могла в течение всего дня ни разу не зайти в море, но уж ночью — ого-го, извините! За свою жизнь я не пропустила ни одного ночного купания: мерцают звезды, ластится фосфоресцирующая вода, теплоход светящимся прямоугольником прошествует по линии горизонта, пролетит авиалайнер, светя бортовыми огнями, из степи пахнет горьким запахом полыни, и такое ощущение счастья, покоя, воли охватит все твое существо, что хочется сделать важное и полезное для Родины, что-то пьяняще кружит голову, о чем-то мечтается — ведь я родом из Ленинграда, и строгая архитектурность этого великого города до сих пор подсознательно живет во мне, несмотря на то, что мы потом оказались на Урале, где я и познакомилась с болгарином, ставшим впоследствии моим мужем. И я не жалуюсь — любо мне здесь, под нашими звездами, честно жить, трудиться в совхозе на уборке винограда, складывая его в бурты, и — любить, любить!.. И — море! Как чудно написал Борис Пастернак: «Примелькается все, лишь тебе не дано примелькаться». Идемте, а? Идемте к морю!.. Идемте все-все-все, а?

— Алевтина, ты меня извини, но сколько ты примерно зарабатываешь на уборке? — спросил Николай.

— Фильм «Лола», пожалуй, самый слабый из фильмов Фасбиндера. Но и здесь чувствуется гений, и не «сумрачный германский», а наш, скифский, «с раскосыми и жадными очами»,— сказала Лана.

— Я, к примеру, не согласен с тем пассажем Лихачева, где он радуется тому, что русские всех называют «доченька», «сынок» и так далее. Родственные взаимоотношения подразумевают нахальное всовывание своего носа в чужие дела, а я этого терпеть не могу, вы знаете,— сказал Петр.

Алевтина хохотала. Море смеялось. Герой мнителен: ему стало чудиться, что все, скрытно глядя на него, ждут какого-то его решения, поскольку он был старше их, многое испытал, везде побывал, знал многих писателей, видел Шолохова.

И тут он совершил единственный в своей жизни мужественный поступок. Он вылез из шезлонга. Стараясь ни с кем не встречаться глазами, на цыпочках прошел в дом. Застелил постель чистыми хрустящими простынями. Достал с полки книгу Чарлза Роберта Метьюрина «Мельмот-скиталец». Закурил сигарету «Золотой пляж». Лег и стал читать.

Но читал он недолго, книга выпала из его рук, так что он не слышал, когда к нему пришла жена, и обнаружил ее присутствие в постели лишь утром. Светило солнце! Здравствуй, новый день!

ГЛАВА 1970

Искомые серебряные ложечки

Рассказ богатого, но несчастного человека

Вот уж, казалось бы, проведена уже и ведется громаднейшая, титаническая работа по исправлению народа в лучшую сторону. Радио говорит, телевизор показывает, газеты пишут, писатели сочиняют стихи, но наступает вечерок и — начинается!

Вот мы и видим — отщепенец Клюквин Сережа, имея полный набор отмычек, отправляется путешествовать по чужим этажам своего родного города.

Динь-динь-динь! Позвонив предварительно в звоночек, озираясь по сторонам, Сережа проникает в пустую квартирку и включает карманный фонарик.

И осветил лучик... Осветил всю имеющуюся обстановку типовой квартиры, состоящую из типовых предметов: типового платяного шкафа, типовой деревянной кровати и других типовых предметов — книг, портрета Э. Хемингуэя, карманного магнитофона «Волна».

— «Волну»-то мы, конечно, притырим,— сказал Сережа.— Но нам бы еще немного серебряных ложечек! Мы бы тогда имели полное право считать наше дело вполне удавшимся и спокойно могли бы отправляться домой.

И вор энергично принялся разыскивать серебро, но его труды сразу же потерпели крах. Потому что с грохотом распахнулась наружная дверь и тут же захлопнулась резко. Был включен яркий свет, и на кухню резво пробежал толстоватенький человечек, одетый в хорошее пальто. Этот человек был я, а вор едва успел спрятаться в стенной шкаф, где и сел уныло среди грязного белья и других нечистых предметов.

А человек, то есть я, не зря побежал на кухню одетый. Я вынул из кармана хорошего пальто бутылку водки и еще одну — гаденького сибирского винца «Рубин». После чего уж, как водится, снял пальто, надел пижамку, шлепанцы. Вор грустно глядел через глубокую щель.

А я, редковолосый хозяин квартирки, пижамки, шлепанцев, «Рубина», сел за кухонный столик, налил полный стакан водки, выпил, отдышался, корочкой занюхал, после чего раскрыл рот и завыл.

Я выл, не произнося никаких других слов, отчего на душе у вора сделалось как-то тревожно, и Сережа погрузился в печальные раздумья по поводу издержек своей профессии.

— Это чего же! — шептал он.— Не говоря уже об физической милиции... Так ведь тут и морально... Воет, как кобель, сука! С такой работой недолго и в шизарню угодить... Господи Иисусе!

А я вытье внезапно прекратил. Погрузился в минутную задумчивость, после чего и налил себе еще стаканчик, еще выпил, еще закусил и вдруг забубнил тихонечко:

— Ой ты, жизнь ты моя, жизнь нелепая! Окончательно запутался я в вопросах секса, жизни и нравственности! Я богат, и казалось бы, что при избытке должна наступить прекрасность. Ан нет! И я вижу пред собою один лишь ужас, растерянность, страх! И зачем мне серебряные ложечки, когда нету мне от них ни помощи, ни поддержки?

Сережу очень взволновала затронутая тема, и он высунул из шкафа маленькую голову. А я продолжал:

— Казалось бы, сколько я трудился за деньги с девяти утра до шести вечера! Как тщательно остерегался я глубоких жизненных контактов! Сколько денег раздал этим проклятым бабам, лишь бы только они не запускали в меня глубокие когти и не тянули на дно, где свободный человек дышать не может, а способна жить одна лишь камбала! И все напрасно! И это оказалось тлен! Сколько я возделал пастбищ! Сколько добра накопил, а печальный результат налицо — предмет моей новой любви не только не поддается мне, а еще и дразнится, обзывая за глаза лысым и поедая с подругами по общежитию мои шоколадные конфеты! Ах! Ох! Я вижу финал своей жизни бесцельным! И я вынужден оборвать ее простым самоубийством! Где тут веревки? Где тут веревки? Где тут веревки, потому что я сейчас повешусь!

И тут вор не выдержал. У него защипало в глазах, и он полностью вылез из шкафа.

Он подошел ко мне, который положил голову на кулаки и горько рыдал. Вор погладил мое плечо. Я разлепил веки и посмотрел на Клюквина.

— Ты кто? — всхлипывая, спросил я.

— Я вор! — гордо сказал Клюквин.

— А ты зачем, брат, ко мне в хату-то залез? — плакал я.

— А чтобы ты, братка, не повесился! Жизня такая прекрасная, и куда тебе спешить? Живи, покуда тебя кто другой не повесит. А спешить нам, братка, некуда!

— А ведь ты прав, старик! Дай-ка я тебя поцелую! — Я поднял мгновенно высохшие, а оттого засиявшие глаза.— Ты прав! Лучше ждать, чем спешить! Ты прав — с тебя поллитра! Это шутка. Ха-ха-ха!

И я полез к вору целоваться. Но тут же упал, сдернув в падении клеенку с посудой и произведя тем самым невыносимый за стенкой грохот, на который соседи немедленно постучали в стенку. Дескать, утихомирьтесь, пьяницы!

Клюквин же в ответ тоже постучал. Слышим-де, знаем, больше не будем, милицию не вызывать. Это он постучал вместо меня, потому что я в это время уже неподвижно лежал на полу, увлеченный сном.

А вор пошарился в кухонном ящике и мгновенно был вознагражден, потому что сразу же нашел искомые серебряные ложечки. Он аккуратно упрятал их в баул, после чего и ушел, аккуратно притворив за собой дверь.

А мне так кажется, что он и вообще бы ничего не взял, потому что он меня очень пожалел и понял. Но вор был на работе, и ему надо было кормить семью, состоящую из жены, тещи и двух дочек, девочек-школьниц семи и одиннадцати лет. А жена у него очень строгая, и теща — зверь, и кабы он пришел домой совсем без выручки, то они свободно могли бы его отходить палкой от швабры. Это тоже нужно понимать.

Но все-таки уж, казалось бы, проведена уже и ведется громадная титаническая работа! Радио там, телевизор, писатели, но вот наступает вечерок и — начинается...

Составляющие высшую нашу гордость пятьдесят два года существования первого в мире социалистического государства — Страны Советов — как бы распахиваются ретроспективно в целый век, ибо

миру известна та историческая закономерность, которую выразил стихами Маяковский.

Коммунизма

призрак

по Европе рыскал,

уходил

и вновь