Поцелуй осени - Ольга Карпович

И Лика, усмехнувшись с едва ощутимой горечью, неожиданно поняла, что, наверное, этот коварный бог войны самой природой создан был для того, чтобы пленять сердца юных дев, благосклонно принимать их любовь, даря взамен острые ощущения кружащей голову опасной страсти. И вдруг с сожалением вспомнила она о всепрощающей женщине с мудрыми темными глазами, которая всегда вынуждена будет ждать, когда закончится очередной взлет ее блудливого супруга.

Лика сначала хотела сделать вид, что не заметила Мерковича, но затем, поймав на себе его пристальный взгляд, лишь помахала издали и тут же отвернулась. Говорить им больше было не о чем и незачем.

Под Новый год неожиданно слегла Нина Федоровна. Еще недавно казавшаяся вполне бодрой, хотя и постаревшей, ослабевшей, старуха однажды утром вдруг перестала подниматься с постели. Лежала, откинувшись на высокие подушки, неподвижная, синевато-бледная, прерывисто дышала, не поднимала темных старческих век. Лика теребила ее, пыталась пробудить от нездорового обморочного сна, но бабка лишь на мгновение открывала глаза, окидывала ее мутным взглядом и выдыхала: — Тяжело мне, Ликуша, я подремлю…

Врач-участковый, сверкая на Лику толстыми линзами очков, развел руками:

— Что вы хотите, голубушка, возраст… Естественное старение коры головного мозга. Возможно, имел место микроинсульт, усугубивший, так сказать, ситуацию. Вот я препарат тут выпишу, медсестра походит, укольчики поделает…

Ночь Лика просидела у постели бабы Нинки. В окно заглядывала зеленоватая, водянистая, похожая на срез огурца, луна. По босым ногам тянуло холодом. Где-то внизу, у соседей, навязчиво бренчала музыка. Из соседней комнаты пахло хвоей — еще несколько дней назад Лика притащила с улицы еловые лапы, установила их в старую бабкину хрустальную вазу. И вдвоем с Нинкой они, шутливо переругиваясь, украшали их старыми Ликиными елочными игрушками.

— Ты совсем, я вижу, очумела, — притворно сердилась бабка. — Здоровая дылда, а туда же. Елочку ей надо.

— Конечно, надо, — отшучивалась Лика. — А то куда ты мне подарки будешь класть?

— Какие с меня подарки, видимость одна, — ворчала Нина Федоровна. — Завела бы себе мужика приличного, он бы тебе, может, что ценное под елочку принес. Вот Андрюшка-то какой был парень. Ведь упустила, балбеска!

Теперь же из ее сжатых посиневших губ вырывалось лишь свистящее дыхание. Лика тяжело привалилась головой к спинке кровати, прикрыла устало глаза. Страшно было оставаться в пустой гулкой квартире вдвоем с едва дышащей бабой Нинкой. И еще страшнее было представить себе, что скоро, возможно, она останется здесь совсем одна.

Наутро прискакала шустрая медсестра, посмотрела на бывшую продмагшу, нахмурилась, быстро вколола в змеившуюся по высохшей руке вену шприц. Лика, заторможенная, отупевшая после бессонной ночи, вяло следила за ее манипуляциями.

— Ой, что-то не нравится мне, как она дышит, — забеспокоилась медсестра. — Идите сюда скорее. Я массаж сердца буду делать, а вы искусственное дыхание. Сумеете?

— Да, — растерянно протянула Лика. — Я умею… Был курс оказания первой помощи в институте…

— Давайте скорее! — подгоняла ее медсестра.

Лика нагнулась, припала к сухим синеватым губам, принялась вдыхать воздух. Медсестра, раскрасневшаяся, деловитая, с силой надавливала ладонями на грудь старухи. Через несколько секунд она оттолкнула Лику, бросила:

— Бегите, звоните в «Скорую». Живо!

И сама, наклонившись, начала вдувать воздух в полуоткрытый рот больной. Лика в смятении кинулась в коридор, от волнения долго не могла набрать номер — пальцы срывались и соскальзывали с диска. Когда она вернулась в комнату, склонившаяся над Ниной Федоровной медсестра распрямилась, быстро мотнула головой. По ее напряженному лицу, по ставшим вдруг неторопливыми движениям, Лика поняла, что бабушка умерла.

Над заставленным грязной посудой длинным столом витал кислый запах блинного теста. Заметно постаревший отчим, склонив плешивую голову, задумчиво катал по заляпанной скатерти винную пробку. Мать собирала на поднос рюмки. Лика закрыла дверь за последними уходившими с поминок гостями — бывшими коллегами Нины Федоровны по продовольственному магазину. Вот, значит, и все. Поддерживавшая ее все эти три дня суета окончена, и теперь ничего уже не заполнит собой пустоты, поселившейся в квартире с того страшного утра. Лика знала, по похоронам деда помнила — сейчас еще ничего, легко. Боль придет потом, когда будешь каждое утро выставлять по привычке лишнюю чайную чашку на стол, когда станешь оборачиваться на звучащий только в твоем воображении голос, когда не сразу сможешь ответить на телефонное обращение «Будьте добры Нину Федоровну!». Сейчас же она ощущала лишь клонившую к земле свинцовую усталость.

Лика вошла в комнату, тяжело опустилась на диван. Сейчас распрощается с дорогими родственниками и завалится спать, часов на двенадцать. Стол, посуда, оставшаяся еда — этим она займется потом. Однако драгоценная семья не спешила покидать ее. Художник как-то странно, по-птичьи косил на нее глазом, тряся клочковатой, вытершейся с годами бородой. Мать, раздобревшая после второй беременности, суетливо переставляла на столе тарелки, сдвигая на переносице тонкие брови. Из Ликиной комнаты доносились веселые крики ее братьев — Мишки и Стасика. Мальчишки Нинку почти не знали и не могли, конечно, искренне сожалеть о ее уходе. И зачем только матери понадобилось тащить их на похороны. И дети измучились, и взрослым от них покоя не было…

Лика откашлялась и произнесла:

— Мам, ты что-то сказать мне хочешь?

— Да видишь ли, доченька… — присела к столу Ольга.

Лика даже вздрогнула от такого непривычного обращения, вскинула брови — с чего это такие ласковые слова? И тут же обругала себя: «Ну я уж совсем, как Нинка, везде подвох вижу».

— Нам надо решить что-то с квартирой, — продолжала Ольга. — Ты же помнишь, я поднимала этот вопрос, но твоя бабушка…

— С ней просто невозможно было иметь дело, невозможно, — затряс редкими патлами художник.

Лика неприязненно покосилась на него, и Ольга, видимо, испугавшись, что дочь в раздражении откажет ей в просьбе, зыркнула на мужа:

— Витя, будь добр, помолчи!

Лика откинулась на спинку дивана, сдула упавшую на глаза челку. Мать заискивающе придвинулась к ней поближе, обхватила мягкой пухлой ладонью пальцы, заговорила, проникновенно улыбаясь:

— Ты подумай, зачем тебе одной такие хоромы? Что тебе тут, кроликов разводить? А нас ведь четверо в двух комнатах. Мальчики растут, им простор нужен, сама понимаешь.