1612. Все было не так! - Дмитрий Винтер

Смоленский воевода Михаил Шеин послал делегацию в лагерь осаждавших город поляков с таким предложением: он согласен признать немедленно Владислава царем, если поляки снимут осаду Смоленска. Ответ был таким: мол, убьем вас (посланцев), если еще раз явитесь к нам с такими предложениями[536]. В результате такой политики поляков многие и в самой Москве, как пишет Авраамий Палицын, стали «прямить» калужскому «вору»[537]. И вот тогда-то поляки и вошли в Кремль ночью, «яко тати».

Почему же король Сигизмунд и вообще поляки так поступили? Возможно, ответить на этот вопрос поможет письмо польскому королю сподвижников Тушинского вора, природных поляков: «Мы не запираемся, что человек, который называет себя Димитрием, вовсе не Димитрий, и мы сами не знаем, кто он таков». Но «было много примеров, когда Бог возвышал людей из низкого звания», а посему «вор» – «Божье орудие. Больше будет славы и пользы (выделено мною. – Д.В.) для Польши тогда, когда вы посадите его на московский престол, чем тогда, когда сядет на этот престол Владислав. Бояре выбирают Владислава, а попробуйте заикнуться о том, чтобы уступить Польше московские провинции, увидите, что они вам скажут; а наш князь Московский будет совершенный данник Польши и отдаст ей северскую и рязанскую (даже так! – Д.В.) земли, которые и теперь в ваших руках (хотя Рязанская земля ни на тот момент, ни когда-либо до или после в руках поляков не была. – Д.В.). Московский народ привык жить под рабством. Ему нужно такого царя, как наш, а не Владислав, который принял бы царство с условиями. Мы своего Димитрия посадим на престол без всяких условий, и он будет делать все, что вы захотите»[538]. Вероятно, государство, организованное по «опричным» принципам, но при этом во главе с послушным вассалом было Сигизмунду выгоднее страны, вновь ставшей на путь постепенного развития по европейскому пути, пусть и во главе с собственным сыном.

Но в некоторых документах, относящихся к периоду «царствования» Лжедмитрия II, имеются, как сообщает нам К. Валишевский, и намеки на «перенос императорского звания из Германии в Россию»[539]. Эта идея не так фантастична, как может показаться на первый взгляд. Вспомним, что, как уже говорилось, «грех» «схизматиков»-православных с точки зрения католика все же меньше, чем «грех» «еретиков»-протестантов. И почему бы в таком случае и в самом деле не перенести центр империи из Германии (половина которой впала в «лютерову ересь») в Россию – «Третий Рим»?

Попробуем, как говорится, включить воображение. Русским царем становится Габсбург. Россия превращается в центр «Римской империи». Составляется «Имперский статут» по принципу «чья страна, того и вера» (в смысле, католическая или православная, но не протестантская), «а на басурманов быти заодин, и на еретиков також быти заодин, а которые римской или греческой веры государи с басурманами и еретиками стакнутся (камешек в первую очередь во французский огород. – Д.В.), и на тех быти заодин же». Ну, и пошли бы русские солдаты, вместо испанских (и татарская конница, но об этом чуть ниже), против «еретиков» по всей Европе…

Но это все – пока из области фантастики, для того, чтобы утверждать что-то более серьезное, нужны документы. А мы вернемся к проблеме Сигизмунда и Владислава. Вполне возможно, что и Сигизмунд понимал: всю Россию ему не захватить. А раз так, то почему бы не иметь на московском престоле азиатского деспота вроде Ивана Грозного, только полностью послушного и покорного Польше? Когда дело доходит до выгоды, то такой царек лучше даже и родного сына на московском престоле, если сын выбран с условиями не уступать Польше ничего! Нет доказательств, что Сигизмунд думал именно так, но почему иначе он не отпускал сына в Москву? Как говорится, кому выгодно?

Правда, к чести поляков, вышеуказанную позицию «вора» они хотя бы формально не поддержали. В грамоте Сигизмунда было прямо сказано, что Лжедмитрия II на государство принимать нельзя, потому что про него ведомо, что он вор, а не Дмитрий». А Жолкевский в договоре 17 (27) августа обязался, помимо борьбы с «вором», «Яна Сапегу с польскими и литовскими людьми от того вора отвесть», а Марину Мнишек отправить в Польшу. 26 августа (5 сентября) Жолкевскому действительно удалось договориться с Сапегой на этот предмет[540]. Марина, как мы уже видели, оказалась менее сговорчивой…

Впрочем, есть основания думать, что тайно – не на людях – калужская «сладкая парочка» проявляла куда бо́льшую лояльность к Польше. Об этом говорят многие историки. Когда в подтверждение сказанного о готовности быть в качестве московских царей вассалами Сигизмунда «вор» и Марина Мнишек обещали в случае своего восшествия на престол в течение десяти лет платить дань Сигизмунду в размере 300 тысяч злотых, а Владиславу – 100 тысяч, уступить Северскую землю и быть в готовности против всякого неприятеля по приказу польского короля, то Сигизмунд отверг это предложение. Именно после этого «вор» и отошел снова в Калугу, а многие его русские сторонники (например, кроме вышеназванных бояр – тот же Г. Сумбулов) ушли к Жолкевскому и Семибоярщине в Москву.

Хотя большой вопрос, почему Сигизмунд отверг предложение «царика»: скорее всего, «честь» тут ни при чем, а сделал он это то ли потому, что после Клушина уже и без того считал себя победителем, то ли помнил, как «кинул» его первый Самозванец… Скорее, первое, поскольку Тушинский вор, в отличие от Лжедмитрия I, не был самостоятельным правителем – мы помним, что поляки с самого начала превратили его в марионетку, в дальнейшем же так им помыкали, что он несколько раз пытался бежать еще из Тушино, но его возвращали и принуждали снова играть однажды принятую на себя роль[541].

Как бы то ни было, польским правителям нужно было не заключать с Россией союз, пусть даже неравноправный – с Тушинским вором, а завоевывать ее. Уступая требованиям польской правящей верхушки, Сигизмунд, который до того вел войну только личными королевскими средствами и в 1610 г. понял, что без помощи Польского государства ему даже Смоленск, скорее всего, не взять[542], не благословил сына на царство и даже «вора» не поддержал, а продолжал захватывать русские земли, подчиняя их Польше. Более того, есть сведения, что Сигизмунд в письме к Папе Римскому сравнивал русских с… индейцами Южной Америки – мол, их надо так же завоевать, как тех завоевали испанцы[543]. С учетом того, что испанцы делали в Южной Америке, позиция весьма показательная.

Так или иначе, Жолкевского, признавшего договор 17 августа и выступавшего за унию двух государств, Сигизмунд отправил в отставку[544]; при этом король «с гневом и презрением» бросил на землю подписанный гетманом договор и сказал: «Я не допущу, чтобы мой сын был царем Московским!»[545] Н.М. Карамзин сообщает, что еще раньше Сигизмунд приказывал Жолкевскому занять Москву не Владислава, а его собственным именем[546]. В планы Сигизмунда входило соединение в одно государство Польши, Литвы и Московии и совместная война силами трех государств против Швеции[547], которую король также не оставлял надежд вернуть себе. Впрочем, с отставкой Жолкевского все могло быть и гораздо проще: по мнению Карамзина, король просто завидовал славе своего военачальника, как несколько ранее Василий Шуйский завидовал Скопину[548]. Ну, и интриги соперников свое дело сделали, особенно после подписания неугодного королю договора 17 августа[549].

Правда, сменивший Жолкевского А. Гонсевский (тот самый, что пятью годами ранее приезжал в качестве польского посла к Лжедмитрию I) держал подчиненных в дисциплине, хорошо говорил по-русски и уважал вообще русский народ, а главное – в отношении договора 17 августа занимал примерно ту же позицию, что и Жолкевский, однако он, в отличие от предшественника, не позволял себе нарушений воли своего короля[550]. Как бы то ни было, Семибоярщина присягнула королю Сигизмунду – «Зигмунту Ивановичу»…[551]

Страна была по сути дела оккупирована. Поскольку в московской казне не было денег на оплату польского «миротворческого контингента», то его прокорм возложили на местных жителей: за каждой польской ротой кремлевского гарнизона закрепили несколько подмосковных городов, которые и должны были ее кормить[552].

Сигизмунд от собственного имени стал раздавать чины московским боярам: например, он снова сделал патриархом Игнатия, который после гибели первого Самозванца проживал в заточении в Чудовом монастыре[553]. Главу Семибоярщины князя Мстиславского он пожаловал (16 октября 1610 г.) титулом конюшего, каковой до того носил только Борис Годунов в царствование Федора[554]. Впрочем, Михаил Романов позднее этот титул подтвердил[555]. Кстати, есть сведения: Мстиславский понимал, что Сигизмунд будет редко появляться в Москве, занимаясь преимущественно польскими делами, так что можно будет править страной от его имени[556].