Бизар - Андрей Иванов

– Take it easy, man, – говорил ему Клаус, – отложи-ка топор, джюджю, лучше сядь на пенек да сыграй трудовую импровизацию… о том, как секутся ветки… о том, как летят щепки, вьется струна и журчит в горле песня!

Когда я с ним познакомился, у него была нога в гипсе.

– Дрова рубил, – только и сказал.

Последний раз я его видел с забинтованной рукой, уж и не знаю от чего… А между этими травмами была и спина, и плечо, и что-то с шеей…

Зато какой чай заваривал! Как наливал! Поставит на пол чашку, плеснет духам на пол несколько капель и уже тянет натягивает струйку, выше, выше, под потолок поднимет чайничек и во весь рот улыбается, глядя, как до капельки точно вливается струйка в чашку, с журчанием, вспенивая края. И готовил он здорово! Так что наитие батюшку неспроста направило к дому Ивонны и Басиру; чутье не подвело – запах стоял на всю деревню, когда гамбиец принимался за свою готовку.

Усаживая батюшку за стол, Ивонна сказала:

– Басиру готовит лучше всех, даже лучше, чем собирает Будд!

Это были африканские каши; Басиру заставлял батюшку кушать руками; батюшкин аморфный семинарист постился и, кажется, даже не заметил, что в замке случился недостаток провианта.

Потапов быстро примазался к титьке батюшки, рясу лизал, в жопу готов был целовать. В глаза снизу заглядывал, как пес, приоткрыв рот, язык свой влажный показывал, улыбался подобострастно, креститься был готов, «Отче наш» нараспев бормотать.

Как-то я шел по делам в мастерскую к Гюнтеру и услышал какие-то странные звуки, гиканье и хохот, которые вырывались из-за ворот ангара.

Кроме материала и свалки, в ангаре стояла старая немецкая бричка (скелет, на котором болтались куски материи); все утверждали, что это антиквариат, а сам мистер Винтерскоу называл этот кусок хлама фиакром.

Потапов затащил батюшку с его учеником в этот фиакр, они там уселись и хихикали, хлопали в ладоши и воображали, будто мчатся по Москве с бубенцами. Иван был вместо лошади. Он раскачивал этот аттракцион. Потапов изображал, что погоняет Ивана. Всем было ужасно весело.

Я подсмотрел это в щель. Увидел батюшку в той бричке с Потаповым, и почувствовал досаду за старика.

Работы встали. Ребята ждали зарплату. Непальцы не ели неделю. Старик утверждал, что ему нечем платить.

– Все деньги ушли в эту проклятую русскую баню! – кричал он кому-то из окна офиса. – В Стокгольме сплошные дожди и все ужасно дорого!

В подвале замка литовцы нашли телефонный аппарат. Извлекли из-под обломков. Катили с песнями через всю деревню на большой тачке. Клаус и Гюнтер, завидев их, встали, с ностальгическими улыбками припомнили времена, когда не было моста и ходил паром…

– Телефонный аппарат стоял у входа в библиотеку, – говорил Клаус.

– Нет, ну что ты такое говоришь, – перебил его немец. – Он был в библиотеке.

– Да, да, – кивал Клаус, – в библиотеке… Но до того, как его старик поставил в библиотеке, и до того, как ты приехал в Хускего, аппарат находился у входа в библиотеку. На первом этаже…

– А-а… – протянул Гюнтер. – Это когда было? Я приехал в восемьдесят седьмом…

– В конце семидесятых, – спокойно сказал Клаус, – в фойе замка, сразу у дверей, стоял стол, на столе лежал гроссбух с записями, возле стола на стене подвешен был аппарат. За столом сидел старик Винтерскоу и дежурил как консьерж!

Все засмеялись.

– А что он делал? – спросили литовцы. – Просто сидел?

– Он принимал письма от почтальона, а потом раздавал их, – объяснил Клаус. – Он следил за тем, чтобы никто не стучал по аппарату, чтобы никто не кинул какой-то похожий на монету металлический предмет, следил за порядком в замке, выдавал книги, принимал и так далее. Это было давно. В те времена власть старика была значительно больше. Его слово имело больше веса. Тогда в замке был настоящий колледж… Люди приезжали из-за границы, чтобы послушать его лекции… Да, его слушали! А потом он стал ездить в Россию – и сошел с ума, он стал Дон Кихотом!

Ребята покатились с тачкой дальше, отнесли телефонный аппарат мистеру Винтерскоу; он его вскрыл, вытянул пластмассового глиста, набитого старыми кронами, посчитал и отдал им все монеты, полный мешок; сказал, что они могут их поменять в банке, и это будет частью оплаты, а другая часть – потом, после семинара…

– Сейчас некогда ерундой заниматься, на ерунду нету времени, – сказал он сердито.

История с телефоном подорвала авторитет старика, ребята разделились: кое-кто остался, остальные уехали. Одни говорили, что так работать нельзя, без оплаты работать трудно; некоторые напомнили, что надо бы визу продлить… Да, все вспомнили о визе… Дангуоле тоже решила продлить, поехала со своей подругой и еще одним парнишкой. Обещали вернуться через месяц, два… с Костасом! С Костасом, который починит все, даже погоду в Хускего!

Я тогда подумал, что вряд ли ее еще раз увижу… У меня все внутри сжалось, но виду я не подал. Скупо попрощались, их отвезла Патриция в Оденсе…

Сделалось грустно.

Несколько дней ничего не делал – пил, курил, гулял по тропинкам в лесу…

Опять стал думать о письме матери… некоторые дни летят, как осенние листья, а один стоит, как старый клен, и не уходит, и я жду, смотрю в окно… листья падают, а время не движется…

Курил на холме… Не докурив, шел к ступе… Спускался в овраг, курил у большого, с корнем вырванного дерева… Думал, думал…

Дангуоле уехала так внезапно, – прихожу, а она собирается, словно убегает.

Шел, футболил мохнатые кочки.

Но ведь они всегда принимали такие внезапные и очень быстрые решения, напомнил я себе, стараясь успокоиться, два-три слова, и решение принято… литовцы… не русские…

На меня по тропинке вышла Лиза, у нее была большая лопата, которую она с трудом волокла. Я спросил ее: куда она идет с такой лопатой, зачем ей лопата? Она сказала, что похоронила кролика в лесу. Я подумал, шутит. Пошел дальше, посмеиваясь. На следующий день я пил чай у себя на веранде, увидел, как Лиза деловито распахивает клетку, вытаскивает задубевшего кролика… Я даже встал. Стоял и смотрел, как она тащит его. Я с трудом глазам верил! Лиза спокойно сходила за лопатой, вырыла могилку у компостной кучи, за уши опустила в него кролика (ее губы шевелились: bye-bye, rabbit!), закопала. Вечером все повторилось: лопата – кролик – могилка… Она разыграла этот трюк несколько раз, пока не передохли все кролики… и начался мор уток. Они долго бродили по деревне, пожирая все в огородах, их гоняли, они разбредались, затем стали болеть, терять перья, противно чихали, мерли, – тушки валялись повсюду. Некоторых клевали вороны. Белые перья летали, повисали на ветках, плавали в лужах… Люди жаловались, возмущались… Потапов орал; Лиза тащилась с лопатой, шмыгая носом, копала могилки… Я курил в башне замка, наблюдая за ней; я ходил к Коммюнхусу проверить почту и видел, как она собирает дохлых уток в тележку. Маша плакала. Потапов кричал жене, что это воспитывает Лизу… Он считал, что эта возня с трупами могла ее чему-то научить.

Это не сошло ему с рук. Лизу застукали с утками; собралось несколько возмущенных человек, ломились, стучали в желтый потаповский забор. Михаил к ним не вышел, говорил с ними из-за забора! Это было возмутительно. Но пуще всех сам Потапов вышел из себя, внезапно оборвав перебранку, он ушел огородами, злобно хлопнул дверцей «Жигулей», укатил в Оденсе пары выпускать, и там его взяли – пьяного, в машине, с травкой и какой-то шалавой. Больше его не видели!

В тот же вечер я сбегал в магазин, купил три бутылки вина! Я праздновал. Как я был счастлив, что Мишку забрали! Я даже сходил на кладбище заморенных животных, сообщил им, что они отомщены! Справедливость восторжествовала! Мертвые, они больше не принадлежат этому гаду! Бегите, кролики, бегите! – кричал я, поливая вином могилу. Можете скакать по елисейским лужайкам. Летите, утки, летите! Все мы натерпелись. И Лиза, и Маша, и Иван… Какое облегчение! Наконец-то, его больше нет. Перья дохлых уток все еще висят, дрожат на веточках кустов и деревьев, а Потапова уже нет, уже нет! Его забрали демоны! Навсегда!

Я выпил бутылку прямо там, закурил, сел на сугроб и задумался…

Жизнь – прекрасна, душа – бесконечна, – вспомнил я письмо матери, – но нам жизнь подают грязными руками в пластиковой обертке… котлетки делают из животных, которых гуманно оглушают ударом электрического тока, перед тем как перерезать артерию…

О, как она права! – подумал я и тут же вспомнил оборудование, которое демонстрировал мне отец во время нашей последней встречи на хуторе. «Очень простое и весьма ходовое устройство, – восхищался он. – Просто, как все гениальное! Ничего лишнего! Трансформатор – штырек – нержавеющая головка для оглушения, – почти как сварочный аппарат! Оглушаешь свинью/бычка/барана током, а потом закалываешь, и никакой мороки, никаких кровавых луж и пятен на брюках. Чистота! Я знаю, о чем говорю… Уже полгода работаю! Это не фуфло, а – настоящий прогресс! Где мы были раньше? Каменный век… Борьба за огонь, пещерные люди… Вот как надо жить! – Он хлопал ладонью по чудо-устройству. – Вот это да!»