Среди людей - Израиль Меттер

Память его постепенно ослабевала и становилась причудливой: все отчетливей вспоминались давнишние события и куда-то просеивалось то, что случилось на днях. И отбирала эта память все самое лучшее из далекого прошлого, так, что жизнь получалась удивительно содержательной и трогательной. Перчатки, перья, платья жены были существенной частью этой прожитой жизни, и Сергею Петровичу захотелось, чтобы они не тлели зря в шкафу и чемодане.

Маня посоветовала ему обратиться в какой-нибудь театр.

— Можно выручить хорошие деньги, — сказала она. — Да где вам!.. Если бы фасон подходящий, я б сама взяла.

Сергей Петрович объяснял ей, что получать деньги за вещи жены он вообще не собирается: это было бы оскорбительно для ее памяти.

На другой день, чисто выбрившись и надев стираную рубаху с запонками, он собрался в путь; сперва надумал было взять с собой чемодан, даже выдвинул его из-под кровати и обтер пыль, но ворочать его было тяжело, а таскать и совсем невозможно.

Здание городского театра расположилось на шумной площади. Дверей в нем было много, они все стояли на запоре, кроме одной, маленькой, сбоку которой висела табличка: «Дирекция».

Сразу же за дверью, под огнетушителем, сидел худенький вахтер. Он спросил у Сергея Петровича пропуск.

— Пропуска у меня нету.

— А вы от какой организации?

— Я от себя. Моя фамилия Голубенцев.

У вахтера совсем недавно были крупные неприятности: он не впустил без пропуска какого-то сановитого представителя, тот распалился, вахтер тоже вошел в характер, и ему потом изрядно влетело; даже в месткоме его обругали чиновником. В войну вахтер был контужен и, вероятно, вследствие этого не умел быстро переходить от бдительности к борьбе с бюрократизмом.

Однако личность Сергея Петровича внушала ему доверие. Вздохнув, вахтер сказал:

— Пройдите к главному администратору.

Когда Голубенцев вошел в кабинет, главный администратор заканчивал разговор с толстяком военным. Они уже стояли по разные стороны стола и трясли друг другу руки.

— Значит, договорились? — спросил администратор; на узенький лоб у него свисала вьющаяся седая прядь. — В пятницу, шестого, кобыла будет у нас. И чтоб подобрал смирную, смотри!..

— Ясно, — ответил военный. — Зорьку дам, она бракованная.

Не выпуская его руки, администратор посмотрел на Сергея Петровича.

— Моя фамилия Голубенцев, — начал Сергей Петрович. — Я хотел предложить вам гардероб моей покойной супруги…

Администратор жестом остановил его и снова обратился к военному:

— И прикажи ее выгулять.

— Ясно, — повторил военный. — С полным кишечником она вам даст жизни.

Они наконец распрощались. Военный натянул галоши, стоявшие в углу, и ушел. Администратор откинул седую прядь со лба и взбил ее женским движением пальцев.

— Я слушаю вас.

Сергей Петрович повторил все с начала.

— Минутку, — поморщился администратор. — О каком гардеробе идет речь?

Сергей Петрович начал было перечислять вещи жены, но его остановили:

— Простите. К сожалению, театр никаких закупок у частных лиц не производит.

— Так я и не хочу их продавать, — сияя, прижал руки к груди Голубенцев. — Я их дарю…

— То есть как это дарите? — подозрительно прищурился администратор, но простодушно-взволнованное лицо Сергея Петровича чем-то тронуло его, и, хотя сущность дела оставалась для него не совсем ясной, он крикнул в соседнюю комнату своему помощнику:

— Николай Семеныч! Поди-ка сюда.

В кабинет вошел рыжий красавец. Откинутая назад голова, от которой остро разило одеколоном, зеркально выбритые, тугие щеки, продолговатая ямка, раскалывающая крупный, спелый подбородок, — все это делало его красоту слегка неприличной.

— Насчет кобылы для «Дон-Кихота» я договорился. А ты тут разберись с товарищем. Надо ему помочь…

С этими словами главный ушел. Его помощник плотно уселся в кресло, как в гнездо, и веселыми, наглыми глазами пробежал по Сергею Петровичу. Одобрительно слушая его, красавец кивал, посматривая на себя в толстое стекло, покрывающее стол.

— А вы хотите преподнести это в дар именно нам, нашему театру? — участливо спросил он.

Голубенцев кивнул.

— Кляузная штука, — вздохнул помощник. — Описи у вас нет?

— Какой описи?

— Ну вещей, о которых вы ходатайствуете.

— Нет… Но я могу их просто принести…

— Вот что мы с вами сделаем, — прикрывая глаза ладонью, перебил его помощник. — Вы составьте списочек, а я попытаюсь побеседовать с нашим главным бухгалтером, чтобы он поставил вас на баланс.

Выпростав свой широкий таз из кресла, рыжий красавец поднялся, улыбнулся, бросил прощальный взгляд своему изображению в толстом стекле и протянул Голубен- цеву руку.

— Ну, вот видите, как все ладненько получается!.. Когда Сергей Петрович был уже у двери, администратор окликнул его:

— Да, чуть не забыл. Списочек попрошу заверить в домохозяйстве и на имя директора черкнуть пару строк. Тогда все будет у нас железно.

Хотя Сергей Петрович и не очень хорошо понимал, для чего нужны все эти формальности, однако неожиданно появившееся дело, от которого он по старости отвык, развлекло его. Он купил хорошей бумаги, свежих чернил и вечером уселся за стол. Вещи жены были разложены на постели, на стульях. Сперва он перечислил их начерно, с помарками, а затем переписал набело. Утомившись с непривычки, Сергей Петрович снял пиджак и, сидя в подтяжках, тут же среди бумаг попил чаю.

Ему взгрустнулось. Он открыл форточку и покрошил хлеба голубям; потом снова сел за стол.

Никак ему не давалось заявление на имя директора.

«В связи со смертью моей жены, — выводил он, повторяя шепотом написанные слова, — с которой я прожил в согласии сорок семь лет, а также учитывая мой преклонный возраст…»

Нахмурившись, Сергей Петрович остановился. Жалобный тон раздражал его. Он начал сызнова.

«Моя покойная супруга, будучи при жизни актрисой, — снова скользил он пером по глянцевой бумаге, — ипокупая на свои личные средства…»

— Еще подумают, что я денег прошу, — поморщился Сергей Петрович. — И вообще Леночку сюда не надо…

«Я хочу подарить Вашему театру», — в который раз мучительно сочинял он, и этот последний вариант наконец-то понравился ему.

Назавтра в конторе домохозяйства список вещей заверить не удалось. Управхоза на месте не было: он писал контрольную по арифметике в вечерней школе. А паспортистка сказала:

— Я могу заверить только подпись вашей руки. Распишитесь при мне, чтоб я видела образец.

Хлопоты отняли у СергеяПетровича два дня. На третийон пошел в театр.

Подогнетушителем сидел другой вахтер. Позвонив главному администратору, вахтер долго объяснял, что к нему просится гражданин Голубенцев. Главный никак не мог понять, по какому вопросу — вахтер простуженно сипел и дул в трубку, — а когда понял, велел передать Голубенцеву, что его просьба направлена в бухгалтерию, куда ему и надлежит обратиться.

В бухгалтерии, за множеством столов, между которыми вились узенькие тропки, завтракало человек десять женщин разного возраста. Рядом с арифмометром кипел на электрической плитке большой артельный чайник.

Вежливый Сергей Петрович подождал в коридоре, опершись о косяк окна и глядя во двор; из каменного сарая выносили огромные декорации. Когда их положили лицом вверх, Сергей Петрович увидел осколок голубого неба с белыми простоквашными облаками и яркие паруса бригов. Перекурив, рабочие вынесли полотняное море и, сев на него, снова задымили.

В бухгалтерии затрещала счетная машина. Вошедшего Сергея Петровича направили в дощатый закуток главного бухгалтера.

Приветливый немолодой главбух, в галстуке бабочкой, в старомодном пенсне, терпеливо объяснял какому-то крупному, сытому мужчине, очевидно заслуженному певцу, что вычеты из его зарплаты сделаны правильно. При этом он несколько раз снимал пенсне и брался двумя пальцами за свою переносицу, словно ему хотелось чихнуть, а он таким способом сдерживался. Певец слушал, обиженно выпятив коротенькие толстые губы.

Когда он ушел, Сергей Петрович представился.

— Прошу садиться, — пригласил главбух. — Сейчас мы с вами вместе подумаем, каким образом вам помочь.

Голубенцев вынул из кармана свои бумажки и протянул бухгалтеру. Тот мельком проглядел их и накрыл рукой.

— Это все вздор и формалистика, — сказал он. — Надо вас прямо ставить на баланс.

Увидев непонимающие глаза Голубенцева, бухгалтер рассмеялся.

— От нашего тарабарского языка и вправду с ума можно сойти!.. Вникать вам в него совершенно ни к чему, Сегодня у нас что?.. Четверг? — Он придвинул к себе счеты и звучно щелкнул одной костяшкой вниз. — Стало быть, комиссия соберется в субботу. — Он сбросил вторую костяшку. — А заактируют они вас в понедельник… — Щелкнула третья костяшка.