Царская невеста. Любовь первого Романова - Сергей Степанов

Каждый день двадцать-тридцать невест привозили на государев двор, где их испытывали верхние боярыни. Девицам велели прохаживаться по светлице поодиночке. Марья замечала, что многие посмеиваются над ее нарядами. Одно у нее было доброе – черные лисы, которых подарил Гаврила Хлопов, и отливавшие серебром соболя, которых прислал поносить на царском смотре троюродный дядя Мирон Хлопов. Оба родственника раньше служили письменными головами в Сибирской земле, и таких зверей, что водились у них в сундуках, не было ни у кого из невест. Но меха мехами, а вот ее платье было пошито не по-московски, и серьги были с одной подвеской, тогда как у других невест подвески висели в три яруса от мочек до плеч. Грубых золотых обручей на запястье вообще никто не носил, у всех невест запястья обвивали тонкие изящные цепочки. Марья слышала, как за ее спиной хихикали: «В три молота стегано! Серпуховского дела! Каменья в них лалы – на Неглинной брали». Вернувшись со смотрин, Марья от досады забросила злополучные обручи в самый дальний угол. И кто только из коломенских родственников сберег дурацкую кузню со времен Ивана Калиты!

Но диво дивное! Всякий раз словно чья-то невидимая рука выхватывала ее из толпы жаждущих стать царицей. Вот уже две трети отвергнутых и рыдающих невест отправились восвояси вместе с мрачной родней, а имя Марьи Хлоповой после каждого смотра заносили в список оставленных для дальнейшего испытания. Через две недели наступил черед бабок-повитух, которые должны были решить, кто из красавиц пригоден к государевой утехе и чадорождению. И вот повитухи произнесли свой приговор.

Марья не знала, горевать ей или радоваться. Обидно, конечно, будет выслушивать попреки разочарованной родни, да и в Коломне начнутся пересуды. С другой стороны, она даже была рада окончанию всех этих унизительных хлопот и треволнений. Она быстро облачилась в белую сорочку, сверху надела вторую, цветную, подпоясалась поясом, потом надела летник, забросила за спины рукава. Когда она уже заплела косу и прикрепляла накосник с шелковой кистью, в сенях появилась Федора Желябужская в черном одеянии.

– Бабушка! – бросилась к ней Марья. – Поехали домой.

Федора, не говоря ни слова, крепко взяла внучку за руку и повела ее по крытому переходу. Потом они спустились по лестнице, прошли через теплые сени и снова поднялись к другому терему. Крутые лестницы были устроены с площадками, называемыми отдыхами, но бабушка нигде не останавливалась, безошибочно находя дорогу в запутанных дворцовых переходах. Она привела внучку в Передние сени, где их ждал постельничий Константин Иванович Михалков.

Постельничие всегда считались самыми доверенными и ближними к царям людьми. Одно дело быть в младшем дворцовом чину и приглядывать за государевой постелькою, как Тимоха Хлопов. Другое дело – иметь чин боярина постельничего. У царя Ивана Грозного постельничим служил князь Иван Петрович Залупа Охлябинин. Князь честно заслужил свое прозвище. Царь Иван Грозный был великой набожности государь. Святое Писание знал наизусть, посты соблюдал неукоснительно и в Александровой слободе учинил строгие монастырские порядки. Вставал затемно, сам восходил на высокую колокольню и звонил к утрене, а после службы в простом черном одеянии вкушал постную пищу в трапезной вместе с опричниками.

Но порой в царя словно вселялись бесы. Иван Грозный сбрасывал монашеское одеяние и устраивал пиры без удержу и меры. Скликали скоморохов, которые нацепляли на себя звериные хари, плясали бесстыдно и пели похабные песни. А в царскую опочивальню созывали молодых рынд, знатных дворянских и боярских родов, которые сопровождали царя на торжественных приемах, держа в руках серебряные секиры. Устраивали между рындами потешные бои, только бились не секирами, а собственными срамными удами, чем потешали царя до слез. Князь Иван Охлябинин от государевой потехи не уклонялся. Ополчившись бранною яростью, он являл супостату силу мышцы своей и побивал молодых рынд крепчайшей, как дубовый сук, плотью. Государь изволил наблюдать за потехой со своей постели и князя милостиво хвалил и ставил в пример иным.

Ныне в царской опочивальне подобных потех не устраивали, но постельничий по-прежнему был самым ближним из бояр. Он имел при себе малую печать, коей скреплялись срочные государевы грамоты. Постельничий участвовал в выборе невест. Михалков был уже немолод, на лбу залысины и поредевшие власы подернуты сединой. Однако не зря говорят – седина в бороду, а бес в ребро. Михалков поглядывал на молодух с нескрываемым вожделением, облизывая сочные не по-стариковски губы и топорща толстые пшеничные усы с проседью. Его сладострастные взоры смущались скромных девиц, прятавшихся за спинами подруг. А иные бойкие девицы, наоборот, старались пройтись перед Михалковым так, чтобы под свободной одеждой угадывалась высокая грудь или линия ноги в надежде, что постельничий опишет их пышные стати царственному жениху.

Михалков велел подьячему внести имя Марьи в список невест. Подьячий, стоявший лицом к стене, чтобы даже краешком глаза не видеть лица царских невест, засомневался:

– Повитухи же не одобрили!

– Не твоего холопьего ума дело! – сказал своим высоким, почти бабьим голосом постельничий.

Подьячий положил на колено свиток, нашел под фамилиями невест пустое местечко и вывел борзой и разлетистой скорописью: «Ивана дочь дворянина Хлопова Марья». Пока он писал, бабушка старалась, сколько можно было, поправить наряд внучки: одернула платье, наспех одетое в сенях, немного растеребила косу, чтобы казалась шире, заново завязала длинные рукава.

– Эх, беда! Сразу из мыльни и без притираний! – сокрушалась она. – Ну, с Богом!

Федора перекрестила внучку и велела ей подняться по крутой лестнице на вышку. Так называлась светелка, поставленная над Передней избой. В вышке прорублены окошки на все четыре стороны. В таких светелках занимались женским рукодельем. При дневном свете девицы нанизывали бисер на нити, вышивали платье золотом и серебром. А когда девичьи глаза уставали от тонкой работы, можно было выйти на опериленное гульбище, чтобы размять ноги и полюбоваться сверху на царские хоромы и маковки церквей.

В вышке сидела добрая дюжина царских невест. Обычно в светелках, где собирались молодые девицы, не умолкали болтовня и жизнерадостный смех. Но на вышке царила мертвая тишина. Никто не выбегал на гульбище, все сидели по лавкам и творили молитвы, безмолвно шевеля губами. Среди невест, судя по роскошным одеяниям, были три княжны. Они держались ближе друг к дружке, не желая смешиваться с простыми дворянками.

Невесты недоброжелательно покосились на новенькую, никто даже головы не наклонил в знак приветствия. Только одна из невест встала и подошла к Марье. Была она одета проще княжон, хотя и у нее в швах летника переливались искусно вплетенные золотые нити с искорками драгоценных каменьев. Статная и рослая, головой почти упиравшаяся в потолок вышки, она смотрелась величественно, как настоящая царица. Густые белила на щеках не могли скрыть жизнерадостного румянца. И нравом она была смелая, не в пример остальным соперницам, боявшимся пискнуть в царских хоромах.