Обнаженная натура - Лорел Гамильтон

Бернардо будет заигрывать, но не при работе с телами. Для него свежерастерзанные трупы не сексуальны, и это будет глотком свежего воздуха после работы с серийным убийцей, как бы ни был безобразен этот флирт.

Доктор начал расстегивать бронежилет, потом остановился.

— Поснимай крупным планом, Роза, — попросил он и показал пальцем перчатки на какие-то места жилета. Олаф тут же нагнулся посмотреть, так что мне, чтобы узнать, что там увидел доктор, надо тоже нагнуться. Блин, неужто так Олаф меня достал, что я не могу делать свою работу?

Наконец я придвинулась и увидела следы порезов. Их могли оставить лезвия — или по-настоящему большие когти. Ткань мало что мне могла сказать про это, голая кожа сказала бы больше.

Вскрытие жертвы убийства — вещь очень интимная. Тут не только резать тело надо, но и раздевать. Не хочется же порезать или дополнительно повреждать одежду, чтобы не стереть следы, и приходится поднимать тело, держать чуть ли не в объятиях, раздевая как куклу или спящего ребенка. По крайней мере окоченение уже прошло. Раздевать тело в окоченении — это как раздевать статую, только оно на ощупь отличается от любой статуи.

Никогда не завидовала работе служителей морга.

Дейл и Патрисия придвинулись поднять тело и снять жилет. Я никогда не любила наблюдать эту часть процесса, Не знаю, почему мне неприятно видеть, как раздевают труп, но это так. Может быть, потому что это часть процесса, который я обычно не вижу, Для меня мертвые либо полностью одетые, либо совсем голые. А смотреть, как они переходят из одного состояния в другое, это вроде вторжения в их частную жизнь. Глупо звучит? Мертвой оболочке на секционном столе на это плевать, Она давно уже по ту сторону смущения, — а я вот еще по эту. Живые спорят со смертью, а мертвых она устраивает.

Олаф снова оказался рядом со мной, но не настолько, чтобы я могла огрызнуться. Пока не настолько.

— Почему тебе трудно смотреть, как его раздевают?

Я ссутулилась, скрестила руки на груди, согнула пальцы в перчатках.

— Почему ты решил, что мне трудно?

— Я вижу, — ответил он.

Видеть он мог только половину моего лица, тело было спрятано в халате не по росту. Я знала, что свою осанку и движения я контролирую, так что же он мог заметить? Наконец я посмотрела на него и позволила своим глазам показать, что у меня мелькнула ужасная мысль.

— Что я теперь такого сделал? — спросил он, и это был тон, который используют все мужчины нет, не все. Все бойфренды. Черт побери.

— Он опять вас достает, маршал Блейк? — спросил подошедший Мемфис.

Я покачала головой.

— Вы говорите «нет», но вы снова побледнели.

Мемфис очень недружелюбно посмотрел на Олафа.

— У меня просто возникла одна мысль, вот и все. Не стоит в этом копаться, док. Просто дайте мне знать, когда мы сможем вернуться и посмотреть на тело.

Он посмотрел на меня, на него, но наконец вернулся к своим коллегам. И даже отсюда глядя, я была почти уверена, что грудь вспороли когтями, а не разрезали ножом.

— Я снова тебя расстроил, Анита.

— Оставим эту тему, Отто.

— Что же я сделал плохого?

Опять бойфрендский вопрос

— Ничего. Ты не сделал ничего жуткого или отвратительного. Просто на минуту ты вел себя как мужчина.

— Я и есть мужчина.

Нет, хотелось ответить мне. Ты серийный убийца, которого заводят мертвые тела. Ты почти враг, и я уверена, что мне когда-нибудь придется тебя убить ради спасения жизни. Ты мужского пола, но для меня ты никогда не будешь мужчиной.

Сказать это вслух я не могла.

А он смотрел на меня из-под полуприкрытых век, но в этом взгляде было едва-едва заметное мерцание. Вы его знаете. Так смотрит мужчина на тебя, когда ты ему нравишься и он пытается понять, чем бы тебе угодить, но не получается. Взгляд, который говорит: Что же мне делать теперь? Как тебя завоевать?

Что же была у меня за жуткая мысль? Та, что Олаф искренен. В каком-то сумасшедшем, патологическом смысле я ему как бы нравилась. Как могла бы нравиться бойфренду. Не чтобы меня оттрахать или зарезать, но быть может, только быть может, он хотел завести со мной роман, как нормальный человек с нормальной женщиной. И вроде бы понятия не имел, как заинтересовать женщину так, чтобы не ужаснуть ее. Но он пытался. Господи Иисусе, Иосиф и Мария! Он пытался.

Голая грудь оказалась изорвана и изрезана, но не так, как другие. Никто меня не убедит, что это сделано лезвиями — я умею различать следы когтей на глаз.

— Это не нож, и никакой не инструмент, — сказала я. — Это когти.

Олаф наклонился со своей стороны к телу. Может быть, чуть ближе, чем нужно, и к телу, и ко мне, но не так чтобы слишком заметно было. Или это я слишком чувствительна стала? Да нет.

— Я знаю, что это не известный мне тип лезвия или инструмента, — сказал он.

Я подняла глаза от тела и увидела, что — да, он не на труп смотрит, а на меня. Блин, он меня нервирует и сам это знает.

— Но в чем причина смерти? — спросил Мемфис.

Я посмотрела на доктора, потом опять на тело. Он был прав: ни одна из этих ран не была смертельной.

— Рана на челюсти ужасна, но если он не умер от болевого шока, то…

Я опустила глаза к нижней половине тела, все еще закрытой.

— Да, — понял меня Мемфис. — Надо искать причину смерти.

— Я не патологоанатом, — сказала я. — Мне не надо знать причину смерти, док. Мое дело — выяснить, сверхъестественна она или нет. Вот это и вся моя работа.

— Тогда можете выйти, маршал Блейк. Но сперва скажите: вы подтверждаете, что это — нападение ликантропа?

Мне пришлось вернуться к телу, протянуть руки над ранами и изогнуть пальцы, пытаясь повторить рисунок следов. Очень осторожно, не касаясь тела, я провела руками по воздуху.

— Это когти, и это ликантроп. Он был в момент нападения в получеловеческой-полуживотной форме.

— Отчего вы так решили? — спросил Мемфис.

Я протянула руку:

— Смотрите, я проведу рукой над ранами. Эти следы оставлены не лапой, а рукой.

Женщина, Патрисия, заметила:

— У вас рука слишком маленькая, чтобы оставить такие следы. Даже с когтями.

— Руки увеличиваются при превращении. — Я вздохнула, посмотрела на ту сторону стола. — Отто, можешь дать мне руки на минутку?

— Да, конечно, — ответил он и протянул свои большие руки.

— Можешь положить руки над ранами, как я только что, и провести по следам?

— Покажи еще раз, — попросил он.

Я провела руками над телом, и он положил свои, куда большие, поверх моих, так что мы вместе вели пальцами над порезами. Я попыталась убрать руки, но он их прижал к ранам, зажал между телом и своими ладонями. Собственные пальцы он вложил в разрезы, расставив их, и они подошли по размеру. А мои руки он прижал к телу, вкапываясь пальцами в мясо открытых ран.