На оранжевой планете - Леонид Оношко

“Неужели эти фигуры эквивалентны каким-то словам?” — подумал Озеров, всматриваясь в расположение треугольников и ромбов.

Это предположение подтвердилось. Цвет отверстий изменился. Рубиновые треугольники стали зелеными, на месте алых квадратов возникли синие. По стене как бы пробежала светящаяся надпись, составленная из разноцветных фигур.

Что означали красные треугольники? Какому земному понятию соответствовал синий ромб? Роковой или благоприятный для него, Озерова, смысл таился в оранжевой трапеции, которая, вспыхнув на мгновение, сменилась голубой?

Борис Федорович не понимал языка светящихся фигур.

После того, как фигуры на стене, меняясь местами, несколько раз вспыхнули, передав кому-то какое-то сообщение, все отверстия потемнели, а внизу, вдоль стены зажглись фонарики, наметившие узкий и прямой проход.

Борис Федорович, словно подчиняясь приказу, пошел между светофорами. Позади его гасли одни огни, впереди вспыхивали другие. Освещенным все время оставался только участок в восемь-девять метров.

Озеров как бы плыл сквозь тьму, не видя того, что его окружает, не зная, куда ведет этот узкий, ограниченный разноцветными огоньками проход, не ведая того, что произойдет с ним в конце его.

Наконец он очутился в комнате с многочисленными плоскими и криволинейными зеркалами, линзами, овальными экранами, металлически поблескивающими приборами. Некоторые напоминали рентгеновские аппараты, другие — энцефалографы, применяемые врачами при изучении патологических процессов в головном мозгу.

Перед одним экраном стояло кресло. Борис Федорович, повинуясь чьему-то приказу, опустился в него. Раздался звонок. Два криволинейных рычага прижали Озерова к изогнутой спинке кресла. На голову его опустился сетчатый колпак, в лоб уперлась холодная металлическая пластинка с двумя овальными прорезями для глаз.

Послышалось потрескивание электрических искр. Что-то загудело. По экрану побежали зеленые и фиолетовые змейки. Они перескакивали одна через другую, расщеплялись на части, сливались в двухцветную вздрагивающую полосу и то меркли, то наливались нестерпимо ярким светом.

Перед глазами мелькали радужные пятна Борис Федорович силился сомкнуть веки и не мог. Его попеременно бросало то в жар, то в холод. Руки и ноги онемели. В висках возникла колющая боль. Казалось, еще минута-другая и череп лопнет, разлетится на куски.

Внезапно экран погас, потрескивание прекратилось, рычаги, сжимавшие грудную клетку, разомкнулись. Озеров, жадно глотнув широко раскрытым ртом воздух, впал в сомнамбулическое состояние.

В течение нескольких следующих дней Озерова не покидало ощущение того, что из него “высасывают” знания подобно тому, как пиявки высасывают кровь.

Ему казалось, что все, годами хранимое памятью, покидает мозговые полушария через пластинку с рожками, выполняющую роль своеобразного насоса.

По— видимому, рожки служили антенной и излучали радиоволны, порожденные биотоками. Токи эти ослабевали, когда Озеров находился в пассивном состояния, и усиливались, как только он погружался в тревожные размышления.

“Они превратили меня в подопытное животное, — думал Озеров, — и экспериментируют со мной так же, как физиологи и врачи с кроликами, морскими свинками, мышами. На тех действуют антибиотиками, им впрыскивают токсины, их периферическую нервную систему подвергают воздействию импульсных ультразвуковых волн. Бедные четвероногие не знают, ради чего им причиняют столько страданий, лишают их возможности свободно резвиться, грызть морковку, лакомиться салатом. Они не подозревают, что мы, люди, ценой жизни тысяч низших организмов победили чуму и холеру, тиф и дифтерит.

Я попал в аналогичное положение. Меня лишили свободы. Однако я не бессловесное существо, могущее только пить, есть и погружаться в безмятежный сон. Мне присуща еще способность МЫСЛИТЬ. И это отягощает мое положение.

Знаю, что стал объектом радиотехнических экспериментов. Как ямуры расшифровывают кривые биотоков моего мозга, мне пока неясно, но я чувствую, что за мной наблюдают зорко, внимательно, неустанно.

Больше того. Они каким-то способом воздействуют на мое психическое состояние и могут заставить возбуждаться и впадать в оцепенение, переживать страх и испытывать гнетущую тоску”.

Приступы апатии сменялись периодами, когда Озеров жаждал бурной деятельности.

Бежать! Пока мозг не высох, пока из клеток памяти не извлекли их содержимое, пока ямуры не поняли всего, что они стремятся понять!…

В такие моменты Озеров начинал метаться по камере, быстро ходил из угла в угол, простукивал стены в надежде обнаружить какую-нибудь замаскированную полость или дверь, закрывающую потайной ход.

Бесплодность всех этих попыток доводила его до бешенства, приступы его дорого обходились пленнику: поглощали силы, опустошали сердце, изматывали нервы. Корни, питающие волю и гордый дух человека, расшатывались.

После одного из таких припадков, особенно изнурительного, Борис Федорович решил, что подобные расточительные бунты только ускорят роковую развязку.

“Надо взять себя в руки, — думал Озеров, постепенно успокаиваясь. — Не в моих интересах тратить впустую душевную энергию. Запасы ее на исходе. Самое разумное, что я могу, сделать, — это вооружиться терпением!”

Глава X. ВИЭНОВЦЫ

Однажды ночью. — Друг или враг? — “Ви эна”. — Вниз по лестнице. — Озеров готовится нанести удар. — Венерянские карбонарии. — Пароль и девиз. — Лепешки делятся пополам. — Понимание достигнуто. — Два сюрприза. — Письмо вручено адресату. — В тайном убежище.

Однажды ночью Бориса Федоровича разбудил скрип двери.

В камеру кто-то вошел и, осторожно ступая, приближался к койке. Силуэт неизвестного смутно вырисовывался в полумраке. Одет вошедший был во что-то темное, закрывавшее его с ног до головы.

Борис Федорович настороженно следил за ним. Если это кто-нибудь из тюремщиков, то появление его в неурочный час не сулит ничего хорошего. Возможно, в его руках отрава, которую он собирается незаметно подсыпать в питье, или кинжал, которым ему поручено заколоть спящего узника.

Озеров решил подпустить неизвестного по ближе, а потом наброситься на него и задушить.

“Положу его вместо себя на койку и одену то, что на нем, — думал он. — Тогда я буду не так бросаться в глаза ямурам. Может быть. мне удастся еще до рассвета добраться до берега моря и отыскать там какую-нибудь лодку. Мое исчезновение обнаружат только утром, когда принесут завтрак…”

Борис Федорович приготовился к прыжку. Мускулы его напряглись, уши ловили тихие шаги неизвестного, глаза следили за каждым его движением.

И вдруг он услышал два коротких слова, произнесенные шепотом: “Ви эна”.

Эта непонятная фраза прозвучала протяжно, точно аккорд. В голосе произносящего ее была такая же певучесть, как и в голосе аэров, соплеменников Ноэллы.

Борис Федорович расслабил мышцы.

Он понял, что едва не совершил роковой ошибки. В камеру проник не надсмотрщик-ямур, а кто-то из аэров. Перед ним был друг, а не враг.

Очевидно, неизвестного прислали друзья Ноэллы, каким-то путем узнавшие о месте пребывания его, Озерова, и стремящиеся помочь ему.

— Ви эна, — еще раз оказал неизвестный, почти вплотную приблизившись к пленнику, приподнявшемуся с койки.

Убедившись, что Борис Федорович догадывается о цели визита, неизвестный коснулся правой рукой его одежды, а левой указал на дверь.

Смысл этого жеста легко было понять. Неизвестный предлагал немедленно покинуть камеру.

Озеров не стал ждать вторичного приглашения. Он спал, не раздеваясь, в том, что было на нем в день его пленения. Комбинезон не успел еще загрязниться или порваться. Изготовленный из искусственного немнущегося волокна повышенной стойкости, костюм был мягкий, прочный, влагонепроницаемый и выглядел сейчас, как новый. Воротничек, плотно облегающий шею, не покоробился, на брюках сохранились все складки. Закройщики ателье “Космос” могли гордиться изделием рук своих.

Убедившись, что коробочка с антиасфиксионными таблетками в кармане, Борис Федорович покинул камеру.

В коридоре было тихо и темно. Слышалось, как где-то по соседству шлепаются на каменный пол капли воды.

Неизвестный шел впереди, не выпуская из своей руки кисти Бориса Федоровича и время от времени слегка пожимал ее тонкими и сильными пальцами, точно желая ободрить и успокоить Озерова.

Они шли в темноте минуты две. Очевидно, неизвестному удалось выключить освещение в той части здания, где была расположена одиночка.

Сперва они двигались по коридору, сворачивая то влево, то вправо, потом под ногами оказались ступени лестницы, ведущей куда-то вниз.

Насчитав семьдесят семь ступеней, Борис Федорович сбился. Отказавшись от намерения хотя бы приблизительно определить, на уровне какого этажа они находятся, Озеров безропотно и осторожно шагал в темноте со ступеньки на ступеньку.