Земля-кормилица Рассказы Очерки - Пятрас Цвирка

не провожай, не надо. Я и так тебя замучил. Все хочется побольше знать. Как это говорят, — век живи, век учись, и все ничего не знаешь. Беги-ка домой, Пранас, простудишься! Поговорим в другой раз.

А сам еще долго простаивал, глядя в небо, чувствуя прилив странной тоски.

Тарутис твердо решил сделать своего Казюкаса образованным. Он радовался, видя, как жадно тот глотал книги, взятые у семинариста, как плакал, если чего-нибудь не понимал и ни у кого не мог добиться объяснения.

Отец позвал к себе семинариста, показал ему Казюкаса, его тетрадки. Мальчик слышал, как отец, провожая гостя на улицу, говорил:

— Память у него есть… и охота к учению большая. Дома всех не держать, затяну пояс потуже да попытаюсь отправить в ученье… На будущий год он кончит третий класс.

В этот вечер мальчик не отходил от отца, ластился к нему, как котенок, и, заснув, видел, как из книжки выходили принц и нищий, потом Робинзон.

XIV

Перед самым рождеством пришла нежданная весть: правительство свергнуто. Одни рассказывали, что какой-то профессор Вольдемарас разогнал сейм и убил президента, другие — будто в Каунасе сидят уже поляки.

Юрас уже два дня не возвращался из местечка и вместе с другими стрелками бодрствовал при оружии, ожидая приказа. Но вместо приказа пришло краткое распоряжение: каждому делать своё дело, всякие выступления будут подавлены со всей строгостью закона.

Тарутис, словно оглушенный, все еще не мог уразуметь, что произошло. Прокламации новой власти, развешенные на столбах в местечке, объявляли о спасении народа от большевистского развала, к которому, дескать, вело правительство народников. Спокойствие и порядок по всей стране якобы восстановлены.

Скоро вернулся из Каунаса Дионизас Петронис. Он рассказал, что молодые офицеры разогнали сейм, приказали депутатам разъезжаться по домам.

Юрас чувствовал боль в сердце и какую-то пустоту, словно он похоронил кого-то близкого.

Что можно было предотвратить в этой жизни? Одна малая неудача губила все большие надежды. А неудачи и беды выпадали на долю крестьян в этом краю так же часто, как дожди, как слезы из детских глаз.

Новую весну Тарутис встречал с пустыми закромами. Он обошел всех соседей, родичей. Трудно было без денег достать семян. Только, когда приходилось уж совсем плохо, Тарутис обращался в помещичью усадьбу.

Ярмала уже и раньше любил спрашивать Тарутиса при встречах о его детях, как растут, здоровы ли? Юрас долго не понимал причин этой любезности. Чуть только успел он в эту весну попросить семян, Ярмала тотчас пообещал и сказал, что не будет торопить с возвратом ссуды, если тот пообещает послать своего старшего паренька пасти у него телят и гусей. Тут ведь рядом, — по праздникам, дескать, он сможет приходить домой из усадьбы. Рано вставать ему не придется. А со старшим пастухом будет даже весело пасти.

Тарутис отклонил это, ссылаясь на то, что сын еще мал, не в силах пасти большое стадо, а кроме того, решено уже отдать его в ученье к сыну Даубы, семинаристу.

Ярмала все гнул в свою сторону: с ученьем еще успеется, да и что проку от ученья — вырастет зазнайкой. Пусть привыкнет лучше к черной работе — не будет без хлеба. Теперь все рвутся к учению, а кто же будет обрабатывать землю?

Тарутис обозлился:

— А все-таки, пан, вы изволили своих сыновей в гимназию определить. Теперь каждый хочет, чтобы у него дети невеждами не были.

Ярмала понял, что он задел самолюбие бедняка.

— Вот мои и избаловались.

— Ученье не баловство, пан. Только не все могут его дать детям. Наш парень очень способный, хоть один чего-нибудь, может быть, добьется.

Ярмала не отставал. Он доказывал, какая польза будет и для родителей и для мальчика, если он поработает около года в людях. Он жаловался, что по теперешним временам нанимать прислугу — это разоренье: избалованные, большевики! То им нужен восьмичасовый рабочий день, то праздники. Видана ли такая распущенность! Накормлены, одеты, чего же еще надо!

«Вижу тебя насквозь, — подумал Тарутис. — Ты хочешь и пахать и боронить на моем пареньке!»

Словно угадывая его мысли, управляющий поспешил поправиться:

— Мы ведь соседи, — это совсем другое дело. Я могу вам на него пожаловаться, а если мальчику у меня не понравится, что ж поделаешь! А об ученье вы не беспокойтесь. Я найму студента готовить свою младшую дочку, вот и ваш заодно сможет учиться.

Почувствовав, что нельзя отказаться, — ведь разозлишь пана, наживешь много неприятностей, — Тарутис решил отдать Казюкаса в усадьбу на лето.

Неприятно было отцу всю дорогу. Возвращаясь из усадьбы, он очень досадовал на себя, зачем согласился. Пусть бы Ярмала и опротестовал те векселя. И тут же успокаивал себя, что иначе нельзя было поступить. Какое же тут ученье, коли дома и одевать не во что и кормить нечем. Не затем он сына на лето продал, чтобы деньги выручить, а чтоб сам-то паренек сыт был. А работа не такая уж трудная. Тут у себя, поблизости, часто будет прибегать домой, привыкнет рано вставать. Да и в ученье будет потом усердней. По правде сказать, не у них одних так. Сколько малышей из новоселов, да еще моложе Казюкаса, отдано в дальние усадьбы и хутора, терпят стужу, обивают ноги по обледенелым дорогам.

С этими мыслями Юрас вступил на свою землю, запустелую, угрюмую, отдыхающую перед новой большой работой. Он с радостью подумал, что теперь будут у него семена для посева. Над его головой вспорхнула птица, и от этого стало еще веселей, но скоро он опять шагал в мрачном раздумии. Что скажет Моника? Раньше как-то они уже говорили об этом деле и решили отложить хоть на год.

— Что же делать — что делать бедняку! — бормотал Юрас вполголоса, размахивая руками, будто все еще разговаривая с управляющим.

Слез не было, когда он рассказал жене о сделке. Только вечером, постеливши детям постель, она посидела возле Казюкаса, отдавая ему свою материнскую нежность. Отец объяснил все обстоятельства дела, она говорила, что не сердится, все же задушевности в их речах не было.

Юрас сказал: можем и не пускать Казюкаса, только этим Ярмалу не напугаешь. Господскую собаку надо погладить. Пусть, пан — плут, пусть мы проклинаем его. Но когда придет беда, — взоры всех обращены на усадьбу.

Моника соглашалась, поддакивала: так, так, Юрас, ну как же иначе.

Казюкас спал. Они не решались ему сказать. Вечером он рассказал отцу о Филии Фоге, который путешествовал вокруг света, и показывал рисунки в книге, взятой у семинариста.

У Юраса из головы не выходили теперь рассказы