Моему судье - Алессандро Периссинотто

Прибывший на место комиссар сделал предположение относительно калибра пистолета, из которого стреляли. Если он прав, пистолет может оказаться тем же, из которого убили Мирко Гуиди.

Скажи, где ты, скажи, что у тебя есть алиби. Скажи прямо сейчас.

* * *

Дата: Вторник 29 июня 16.18

От кого: [email protected]

Кому: [email protected]

Тема: Я в Амстердаме

Я жив, господин судья. Не знаю, на сколько еще меня хватит, но покуда я жив. Не знаю, долго ли еще смогу бежать, сколько времени смогу ходить и оглядываться, не идет ли кто за мной. И опять же, неизвестно, сколько выдержу, зарабатывая на жизнь таким ремеслом.

Я боюсь, господин судья. Не знаю, чего я боюсь больше, этих ли бандитских рож, которые могут поджидать меня за любым углом, или что превращусь в бомжа. Уже вижу, как стою на тротуаре и собираю милостыню. Пока однажды, в один из чудных дней, когда небо ясное, когда замерзают каналы и народ катается по льду на коньках, пока в один из таких дней меня не подберут мертвым.

«Et puis la mort qui est tout au bout».[25]

Я боюсь, господин судья. Даже вас. Боюсь, что вы сможете уговорить меня вернуться. Уговорить сесть в тюрьму. Приговор окажется мягким, понятное дело. А взгляды публики во время процесса тоже окажутся мягкими? Моя мать станет приходить на каждое заседание и скромно садиться, сжимая сумочку обеими руками. А потом ее вызовут как свидетельницу, станут спрашивать о чем-то, чего она не знает. Все это тоже окажется мягким?

Поэтому я вам больше не писал. Читал ваши мейлы, но не отвечал на них. И даже теперь, когда компьютер в ждущем режиме сообщил, что пришло ваше письмо, я открыл его с намерением не отвечать. Но на сей раз придется. Потому что важно установить правду.

Я в Амстердаме, господин судья. Это и есть мое алиби. Я не мог убить Лаянку — слишком далеко.

У меня тысяча способов доказать, что сейчас я тут. Например, позвонить по телефону и говорить подольше, чтобы вы успели установить номер, с которого звонят, засечь меня… Но все это для меня слишком опасно. Потому что для меня со смертью Лаянки ничего не кончилось, скорей наоборот…

Однако могу сообщить вам кое-что, чего бы я не знал, не будь я сейчас здесь. Минут пятнадцать назад я видел, как в порту выловили утопленника. Жуткое зрелище. Мужчина, наверное, лет тридцати пяти, мой ровесник, рыжий, посиневший, раздувшийся, глаза выпучены, на лбу глубокая рана. Не знаю, кто бы это мог быть. Марике слышала, как вокруг говорили, что какой-то пьяный матрос свалился за борт. Вроде бы в Амстердамском порту такие случаи не редкость. Ах, «Dans le port d'Amsterdam![26]

О матросе я не мог бы узнать, если бы не видел своими глазами. Не думаю, что новость уже где-нибудь появилась, но вы, господин судья, поторопитесь заглянуть в сайт «De Telegraaf» (www.telegraaf.nl, это к сведению). Уверен, что через полчаса, не больше, вы увидите заголовок и фото. И убедитесь, что я говорил правду, если, конечно, исключить, что в эту минуту я в Бергамо, а кто-то по телефону рассказывает мне об утопленнике: но вы, надеюсь, согласитесь, что это немного сложно.

Я в Амстердаме, господин судья. Сейчас я пошлю вам мейл, чтобы вы не сомневались, что я не убивал Эннио Лаянку, и потом объясню, как сюда попал и как в очередной раз дошел до последней черты.

* * *

Дата: Вторник 29 июня 18.38

От кого: [email protected]

Кому: [email protected]

Тема: Как я попал в Амстердам?

Как я попал в Амстердам? Сейчас расскажу, господин судья.

Все случилось в понедельник вечером на прошлой неделе, я имею в виду тот день, когда я лишился карточки. Закончив смену в баре, Марике пришла ко мне. Прежде чем открыть, я заскочил в ванную сполоснуть лицо и попробовал привести себя в человеческий вид — да уж какое там. Физиономия у меня была измочаленная, будто тряпка, сто раз прокрученная в стиральной машине, словно за несколько часов кожа сморщилась, как у стариков, которых показывают в новостях, когда в доме престарелых берут у них интервью по случаю столетнего юбилея.

Я пытался вести себя как ни в чем не бывало, хоть и знал, что надолго меня не хватит, пытался притворяться, зная, что именно увижу за дверью: веселое, улыбающееся лицо женщины, которая счастлива быть со мной.

Господин судья, как можно быть со мной счастливым? Я вечно недоумевал, почему Стелла так рада видеть меня, но еще больше недоумеваю сегодня, сейчас, когда убил человека.

Как бы то ни было, комедия не удалась.

— Что с тобой?

— Да ничего, просто погода такая, вот я и скис: вечно пасмурно, лето, а холодно не по сезону…

— Не по сезону для тебя, ты с юга, а у нас в это время всегда так.

— Ты права.

Молчание. Минута, две, пять. Подавленное, неловкое молчание, заполненное только мурлыканьем Кандида, который наконец-то привык к Марике и теперь пришел, чтобы его приласкали.

— Мне кажется, ты что-то скрываешь.

— Точно.

И я рассказал все, с самого начала, с того момента, когда стоял на вершине, и до сегодняшнего дня, когда очутился на дне.

А вы, господин судья, что бы вы сделали, если бы ваш друг, ваш Энрико, сказал: «Я убил человека»?

Нет, простите, это неудачное сравнение. Вы знаете Энрико, вы его любите, убежден, что вы попытаетесь понять его и, может, даже защитить. Но Марике-то совсем другое дело, для нее я всего-навсего чужой человек, с которым она переспала, разделила толику отчаянной нежности, вроде потерпевших кораблекрушение. Да окажись я на ее месте, собрал бы вещички и с перепугу удрал. А вот поди ж ты.

Марике приласкала меня, поцеловала и уже была готова думать и действовать, как умеют одни женщины. Пока я твердил, словно пономарь, «это конец», она искала выход.

— Сейчас нужно поесть. — И вытащила из холодильника кусок сыру и палку лиловой колбасы, попробовать которую у меня до сих пор недоставало мужества.

— Денег я тебе дать не могу.

— А я и не прошу.

— А я и не говорю, что ты просишь, я говорю, что деньги нужны, без них никак.

— Я же сказал, это конец. Ты совсем не обязана мне помогать, никто не обязан мне помогать.

— Дурость какая-то. Я не даю тебе денег, потому что у меня их нет. Все деньги в почтовых облигациях, нужно их продавать…

— Ни в коем случае. Это твоя жизнь, твой бар. И вдруг она прямо на месте нашла решение, самое простое, самое очевидное. Так же невозмутимо, как если бы сказала: «поехали куда-нибудь в воскресенье» или «пора идти за продуктами».

— Наличных у меня нет, но я помогу тебе подзаработать, чтобы хватило месяца на два—на три. А там посмотрим.

Я поднял на нее глаза, но без интереса — я уже поставил на всем крест. Она продолжала:

— В Амстердаме есть театры, где выступают любители. Спектакли порно, то есть секс живьем. Называется «Шоу эксгибиционистов». На самом деле многие — бывшие профессионалы, которые там подрабатывают, но зрители принимают их за обычных людей, у которых хватает смелости заниматься сексом при всем честном народе, смелости, которой им самим не хватает. Можно выйти в маске, тем более что они там смотрят не на лицо. Наоборот, если ты в маске, они могут воображать, что это их консультант по инвестициям или соседка по дому, это возбуждает. В таких заведениях платят довольно прилично, конечно, не как в Каза Россо или в каком-нибудь известном театре, но работа пристойная, а главное, ничего у тебя не спрашивают, ни документов, ни как твоя фамилия…

Короче говоря, я не очень-то поверил и вдобавок почувствовал замешательство, растерянность, на меня нашел смех. Сказать по правде, я даже сразу не понял, а когда до меня дошло, спросил:

— Это я-то на сцене, четыре-пять раз? Как ты себе это представляешь?

— От любителей таких результатов не требуют. Пару раз хватит за глаза, и потом, тебе не надо даже сдерживаться, можешь кончать: два завершенных половых акта в течение часа тебе под силу, правда? — Она состроила мину, как будто собиралась подмигнуть, и добавила: — По-моему, ты с этим неплохо справлялся в последнее время, можешь мне верить, тут у меня есть кое-какой опыт.

И она таки заставила меня улыбнуться. Неужели и правда достаточно похвалить мужчине его снасть, чтобы он воспрянул духом?

Однако я тут же заволновался:

— А с кем придется выступать?

— С двумя восемнадцатилетними лесбиянками и собакой овчаркой.

Я вытаращился.

— Да со мной, балда. Можно подумать, я тебе позволю заниматься любовью с другой.

Она, конечно, не ревновала, она ведь ездила отдыхать с женой своего партнера, с которым они совокуплялись по пять раз на дню. Просто она хотела, чтобы я чувствовал себя любимым. Проявление нежности.

— Дуду вчера сказал, чтобы я отгуляла свой отпуск, сколько мне там полагается, иначе мне его не видать до октября. Получается десять дней. Едем в Амстердам: десять выступлений, и ты немного поправишь свои дела, по крайней мере денежные.