Бездомные псы - Ричард Адамс

— Не, в Брафтон, надо, слышь, пару покрышек на колеса прикупить. Тебе не в ту сторону?

— Не, брат, не сейчас.

Деннис, по-прежнему сокрушаясь о загубленных овцах, не спеша покатил долиной в сторону Ульфы.

— А у обезьяны пошли одиннадцатые сутки, — закончил свой доклад мистер Пауэлл. — По-моему, это немало.

— Цилиндр чистят регулярно? — осведомился доктор Бойкот.

— Разумеется, шеф. Да, а что насчет морских свинок? — спросил мистер Пауэлл, снова раскрывая блокнот.

— Тех, которым вводят никотиновый конденсат? — уточнил доктор Бойкот. — А что с ними? Мне казалось, что уж здесь не может быть никаких проблем.

— Я только хотел узнать, до какого момента нам использовать одних и тех же свинок.

— До самого конца, разумеется, — кратко ответил доктор Бойкот. — Не забывайте, что они стоят денег. А кроме того, это даже и гуманно. В отчете Литтлвудского комитета была целая глава о нецелесообразной жестокости. Мы не имеем права использовать двух животных там, где можно обойтись одним.

— Ну, в этой группе инъекции производились в оба уха, и практически во всех случаях уши пришлось ампутировать — то есть во всех случаях, когда наблюдалось образование раковой опухоли.

— Ну, так теперь можете использовать для той же цели их конечности.

— Вот так, да? Ясно, шеф. Я просто этим никогда раньше не занимался. А анестезию применять?

— Вы что, с ума сошли? — искренне удивился доктор Бойкот. — Это же бешеные деньги.

— Да, я знаю, только доктор Уолтер говорит…

— За этот проект отвечаю я, а не Уолтер, — заметил доктор Бойкот и, прежде чем мистер Пауэлл успел хоть как-то выразить свое согласие, продолжал: — Да, а есть какие-нибудь новости о собаках, семь-три-два и восемь-один-пять?

— Никаких, — ответил мистер Пауэлл. — Боюсь, уже и не будет. Они сбежали… дайте-ка подумать… да, одиннадцать дней тому назад. Их наверняка кто-нибудь пристрелил, или подобрал, или они ушли в Уэльс. Думаю, мы о них больше никогда не услышим.

— Постучите по дереву, — пробормотал доктор Бойкот, криво улыбаясь.

Мистер Пауэлл в шутку постучал себя по голове. Если бы ему дано было знать, что таит в себе будущее, он наверняка не поленился бы собственными ногтями содрать лак со стола доктора Бойкота — в отличие от его собственного, этот стол был не пластмассовым, а деревянным.

СТАДИЯ ЧЕТВЕРТАЯ

За целый день лис не проронил ни слова, даже после полудня, когда Раф, рассердившийся на опасения своих товарищей и полный упрямой решимости доесть остатки убитой им овцы, ушел к озеру и при свете ясного дня чуть ли не полчаса грыз на открытом месте овечьи косточки, а затем, когда стало смеркаться, приволок в пещеру овечью челюсть, дабы догрызть ее уже тут. В конце концов лис молча подполз к Рафу, подобрал маленькую косточку и промолвил:

— Подзакусить, что ли, пока, голубчик. В темноте и на зубок не будет.

— Что ты этим хочешь сказать? — злобно огрызнулся Раф, тем более что от вони, которая исходила от лиса, его давно уже мутило.

— Оставь его, Раф! — поспешно вмешался Шустрик. — Знаешь, мне все это напоминает одну кошку, которая стащила рыбину и залезла с нею на дерево. И ухмылка у нее была широкая, что твой почтовый ящик. Она думала, что на дереве ей ничто не угрожает!

— Ну и что с того? — спросил Раф, невольно заинтересовавшись.

— Ха-ха-ха! — Шустрик запрыгал на месте при этих воспоминаниях. — А мой хозяин стал поливать ее из садового шланга. Но даже тогда рыбина свалилась на землю куда быстрее кошки. — Неожиданно Шустрик посерьезнел. — Знаешь, Раф, тут эти фермеры и белохалатники. Лис прав: нельзя, чтобы нас обнаружили. Если они найдут наше убежище, они выкурят нас отсюда кое-чем похуже, чем садовый шланг.

— Скоро, скоро темнота тебя — хлоп! — выкрикнул лис, словно слова Шустрика расстроили его окончательно. — Попомнишь еще, только нетушки, я тебе не компания. Пошел я. Та ярка на холме — твоя последняя, верно дело.

Сказав это, лис переполз на другую сторону туннеля, так что теперь между ним и Рафом было некоторое расстояние, а затем быстро побежал вдоль стены к выходу и скользнул в темноту.

— Лис! Лис! — завопил Шустрик, бросившись за ним. — Погоди!

Однако когда он добежал до выхода, в сумерках уже ничего не было видно. Поднимался ветер, набирая силу на высотах Телячьего Уступа, он завывал в узком ущелье, посвистывая в болотном мирте и в траве унылой пустоши. И в голове у Шустрика послышалось некое пение, быстрое и пронзительное, — так поет засевший в кустах вьюрок. Глядя на угасающий в бледных небесах свет, Шустрик осознал — и осознал, что знает это давным-давно! — что ветер — это на самом деле костлявый великан, с узким лицом и тонкими губами, высокий, с длинным ножом, опоясанный ремнем, с которого свисают тела умирающих животных: кошка, с вывороченных кишок которой капает кровь; слепая обезьяна, тупо машущая в воздухе лапами; морская свинка, лишенная ушей и лапок, культяпки которых густо смазаны дегтем; две непомерно раздутые крысы, животы которых вот-вот лопнут. Широко шагая по пустоши, этот великан встретил испуганный взгляд Шустрика, но не узнал его. Шустрик понимал, что в эту минуту он стал неким нечто, которое в мыслях этого великана было чем-то вроде мелькающего луча света или песни — если это была песня, — которая то затихала, то становилась громче в раскалывающейся голове Шустрика, а возможно — и скорее всего, так оно и было! — летела сквозь безмолвие пустынной долины от холма к холму. Молча этот великан бросил свою песню, как бросают палку в болото, и Шустрик, повинуясь, принес ему эту палку обратно, зажав ее в зубах.

Сквозь тьму холмов иду-бреду —О где хозяин настоящий? —И я бреду в полубреду,Ведомый сеточкой язвящей,

Ужасен грузовик рычащий,Повсюду чуждая страна —Ищу я, пес с башкой горящей,Пропавшего хозяина.

Шустрик взвизгнул и припал к земле у подножия ветра. А тот взял у него песню, кивнул ему без улыбки и быстро зашагал вдоль озера, только висящие у него на поясе тела животных бились и извивались. Шустрик понял, что припадок у него прошел, и теперь до следующего раза он мог тихо лежать в темноте и раздумывать о том, что станется с ним и Рафом без лиса.

— Чем это ты занимаешься? — спросил Раф, черной тенью маячивший в кустах.

Он уже больше не злился и теперь лег подле Шустрика, встревоженный и подавленный.

— Танцую, как ледышка, — ответил Шустрик. — И свищу, как косточка. Мыши на крыше, небес синева. Было их трое, теперь стало два.