Да помолчи уже, наконец. О чем мы говорим, когда говорим о любви - Реймонд Карвер

Он постучался.

– Это я, Ал, – прошептал он. – Ал, – повторил он громче и услышал ее шаги.

Она отперла замок и попыталась снять цепочку, но он привалился к двери и мешал ей.

– Одну минутку, милый. Ал, не напирай, я не могу открыть. Вот, – сказала она и, открыв дверь, оглядела его лицо и взяла его за руку.

Они обнялись неуклюже, и он поцеловал ее в щеку.

– Сядь, милый. Сейчас. – Она включила лампу и подвела его к кушетке. Потом тронула пальцами свои бигуди и сказала: – Подкрашу губы. А пока, чего тебе налить? Кофе? Соку? Пива? Кажется, еще осталось пиво. А что у тебя там… виски? Так что тебе дать, милый? – Она погладила его по волосам, наклонилась и заглянула ему в глаза. – Бедненький, чего ты хочешь?

– Хочу, чтобы ты меня обняла, – сказал он. – Вот. Сядь. Не надо помады. – Он посадил ее к себе на колени. – Держи меня. Я падаю, – сказал он.

Она обняла его одной рукой за плечи.

– Приляг на кровать, милый. Я принесу тебе что хочешь.

– Знаешь, Джилл, – сказал он. – Качусь по тонкому льду. Того и гляди провалюсь… Не знаю. – Он смотрел на нее остановившимися набрякшими глазами, ощущал это, но ничего не мог с собой поделать. – Серьезно, – сказал он.

Она кивнула.

– Не думай ни о чем, малыш. Успокойся. – Она притянула его голову и поцеловала в лоб, потом в губы. Слегка повернулась у него на коленях и сказала: – Нет, сиди тихо, Ал.

Пальцы обеих ее рук вдруг обхватили его затылок, а ладони сжали лицо. Он бессмысленно обвел взглядом комнату, а потом попытался сообразить, что она делает. Она крепко удерживала его голову и ногтями больших пальцев пыталась выдавить угорь на крыле его носа.

– Сиди спокойно! – приказала она.

– Нет. Перестань! Хватит! Я не в настроении.

– Почти вышел. Сиди спокойно, говорю!.. На, смотри какой. Что скажешь? Даже не знал, что он там сидит, а? Сейчас, малыш, еще один, большой. Последний.

– В ванную, – сказал он, отодвигая ее с дороги.

Дома были слезы, расстройство. Мэри подбежала, рыдая, к машине – он еще не успел остановиться.

– Сьюзи пропала, – всхлипывала она. – Сьюзи пропала. Папа, она не вернется, я знаю. Она пропала!

«Черт. – Екнуло сердце. – Что я наделал?»

– Не волнуйся, миленькая. Сьюзи, наверное, где-то бегает. Сьюзи вернется, – сказал он.

– Не вернется. Я знаю, папа. Мама сказала, нам придется завести другую собаку.

– Вот и хорошо, да, детка? – сказал он. – Другую, если Сьюзи не вернется? Мы пойдем в зоомагазин…

– Не хочу другую! – закричала Мэри, вцепившись в его ногу.

– Папа, а можно обезьяну вместо собаки? – спросил Алекс. – Если пойдем в зоомагазин смотреть собак, можно обезьяну вместо собаки?

– Не хочу обезьяну! – кричала Мэри. – Хочу Сьюзи.

– Так, тихо, все. Пустите папу в дом. У папы страшно, страшно болит голова, – сказал он.

Бетти вынула из плиты запеканку. Выглядела она усталой и раздраженной, постаревшей. На него не смотрела.

– Дети тебе сказали? Сьюзи пропала. Я прочесала весь район. Весь, клянусь тебе.

– Собака найдется, – сказал он. – Где-нибудь бегает, наверное. Собака вернется.

– Серьезно. – Она повернулась к нему, уперев руки в бока. – Я думаю, что-то не то. Думаю, она могла попасть под машину. Поезди вокруг. Вчера вечером дети звали ее, она не появилась. И больше ее не видели. Я позвонила в приют, описала ее, но они сказали, что еще не все их машины вернулись. Сказали позвонить утром.

Он ушел в ванную и оттуда слышал, что она продолжает говорить. Пустив воду в раковину, с нервной дрожью в животе, он задумался, насколько все-таки тяжелой была его ошибка. Когда завернул кран, услышал, что она еще продолжает говорить.

– Ты слышишь меня? – крикнула она. – Надо поездить после ужина, поискать. Дети могут поехать с тобой, тоже поищут… Ал?

– Да, да, – отозвался он.

– Что? Что ты сказал?

– Я сказал, да. Да! Хорошо. Ладно! Только дай мне сперва умыться, а?

Она выглянула из кухни:

– Какого черта ты злишься? Я не просила тебя напиваться вчера вечером. Я уже сыта по горло, можешь поверить. У меня был жуткий день, если хочешь знать. В пять часов утра меня разбудил Алекс, залез ко мне и сказал: папа так храпит, что… что ему страшно! Смотрю – спишь в комнате одетый, и разит от тебя как из бочки. Говорю тебе: сил моих больше нет! – Она обвела взглядом кухню, словно искала, что бы схватить.

Он пинком захлопнул дверь. Черт знает что кругом. За бритьем один раз остановился с бритвой в руке, поглядел на себя в зеркале: лицо мучнистое, бесхарактерное… аморальное – вот правильное слово. Он положил бритву. «Кажется, в этот раз я совершил самую тяжелую ошибку. Кажется, в этот раз самую тяжелую». Он поднес бритву к горлу и закончил бритье.

Под душ не полез и не переоделся.

– Оставь мне ужин в духовке, – сказал он. – Или в холодильнике. Я поехал, прямо сейчас.

– Можешь подождать до ужина. И ребята могут поехать с тобой.

– Нет, к черту. Пускай ужинают, потом, если захотят, пусть поищут вокруг. Есть не хочу, скоро стемнеет.

– Тут все сошли с ума? – сказала она. – Не знаю, что с нами будет. У меня уже нервы на пределе. Сойду с ума, кажется. Что с детьми будет, если сойду с ума? – Она прислонилась к сушилке, сморщив лицо; по щекам текли слезы. – Ты их не любишь. Никогда не любил. Не о собаке я волнуюсь. О нас! О нас. Я знаю, ты меня больше не любишь, черт бы тебя взял! Ты даже детей не любишь!

– Бетти, Бетти, – сказал он. – Господи! Все у нас наладится. Обещаю, – сказал он. – Наладится, обещаю. Я найду собаку, все будет хорошо.

Он выбежал из дома, услышал, что дети идут, нырнул в кусты – дочь плакала, причитая: «Сьюзи, Сьюзи», сын повторял: она могла попасть под поезд. Когда они вошли в дом, он бросился к машине.

Он нервничал каждый раз, останавливаясь перед светофором, злился из-за потерянного времени на заправке. Солнце грузно спускалось на гряду приземистых холмов в дальнем конце долины. Времени у него оставалось самое большее час.

Дальнейшая жизнь виделась ему руиной. Если проживет еще полсотни лет – что вряд ли, – все равно не простит себе, что бросил собаку. Казалось, ему конец, если не найдет собаку. Кто избавился от несчастного пса, тому грош цена. Такой способен на что угодно, ни перед чем не остановится. Он ерзал, без конца поглядывал на распухший диск солнца, садящегося в холмы. Он сознавал, что ситуация ему неподконтрольна, ничего с этим поделать нельзя. Он знал, что должен вернуть собаку, так же как знал вчера вечером, что должен от нее избавиться.

– Это я схожу с ума, – сказал он и