В то же время. Эссе и выступления - Сьюзен Зонтаг

Есть что-то пошлое в том, чтобы публично распространять мнения по поводу вещей, о которых ты мало знаешь из первых рук. Если я буду говорить о том, о чем я ничего не знаю или знаю лишь поверхностно, я буду просто выступать в роли подстрекателя.

Если вернуться к тому, с чего я начинала, то сказать всё это для меня — вопрос чести. Чести литературы как профессии индивидуального голоса. Серьезные писатели, творцы литературы, должны не только своей формой выражения отличаться от главенствующего дискурса средств массовой информации. Они должны составлять оппозицию многолосому гулу новостных программ и ток-шоу.

Проблема мнений в том, что они ограничивают тебя. А писатель, когда функционирует как писатель, всегда видит… больше.

Что бы ты ни находил, всегда найдется больше. Что бы ни происходило, где-то в то же время происходит что-то еще.

Если в литературе, этом великом деле, которое вершится (насколько мы знаем) уже три тысячелетия, есть мудрость — а я думаю, эта мудрость составляет основу той важности, какой мы наделяем литературу, — то она заключается в том, чтобы демонстрировать разнообразие наших частных и общих судеб. Она напоминает нам, что самые дорогие нам ценности несут в себе противоречия, а иногда и неразрешимые конфликты. (В этом смысл слова «трагедия».) Она напоминает нам об этих «в то же время» и «что-то еще».

Мудрость литературы плохо совместима с приверженностью мнению. «Нет того, о чем мое суждение было бы окончательным», — сказал Генри Джеймс. Когда писатель по запросу предоставляет мнение, даже если оно корректно, он обесценивает то, что писатели и поэты делают лучше всего, а именно, содействуют размышлению, ищут глубину.

Информация никогда не заменит просвещение. Однако другое дело быть информированным — я имею в виду иметь конкретные, специфические, подробные, исторические, достоверные знания, — и это обязательное условие для того, чтобы писатель мог озвучивать свое мнение публично.

Пускай другие — знаменитости и политики — говорят с нами свысока, лгут нам. Писатель же, если у него есть голос в общественном дискурсе, должен понимать, что для писателя формирование мнений и суждений — это большая ответственность.

Есть и другая проблема с мнениями. Они — инструменты самообездвиживания. То, что делают писатели, должно освобождать, встряхивать нас. Открывать русла для сопереживания и новых интересов. Напоминать нам, что мы можем — если захотим — стать другими, стать лучше. Напоминать нам, что мы можем меняться.

Как сказал кардинал Ньюмен, «на небесах дело обстоит иначе, но здесь, под ними, жить — значит меняться, а быть совершенным — значит измениться много раз».

Что я имею в виду под словом «совершенство»? Этого я не буду пытаться объяснить, но скажу одно: от совершенства мне хочется смеяться. Не подумайте, что с иронией. Исключительно от радости.

Я благодарна, что меня удостоили Иерусалимской премии. Я принимаю ее как честь для всех тех, кто посвятил себя делу литературы. Я принимаю ее как дань всем писателям и читателям в Израиле и Палестине, которым приходится бороться за создание литературы из отдельных голосов и множества истин. Я принимаю эту премию во имя мира и примирения израненных обществ, живущих в страхе. Во имя необходимого мира. Необходимых уступок и новых договоренностей. Необходимого отказа от стереотипов. Необходимого продолжения диалога. Я принимаю эту премию — эту международную премию, спонсированную международной книжной ярмаркой, — в первую очередь как событие, достойное международной республики писем.

_Мир как Индия. Лекция имени Святого Иеронима[16] о литературном переводе

Памяти В. Г. Зебальда

Слово «переводить» имеет много значений, среди них: тиражировать, передавать, распространять, объяснять, делать (более) доступным. Начну с предположения — или даже преувеличения, что под литературным переводом мы имеем в виду перевод той малой доли опубликованных книг, которые достойны прочтения, а точнее сказать, повторного прочтения. Я утверждаю, что серьезный подход к искусству художественного перевода по сути есть серьезный подход к литературе. Помимо очевидной потребности в переводческой работе с целью создания ассортимента литературы для небольшого, престижного бизнеса импорта и экспорта книг, помимо важнейшей роли перевода в формировании литературы как соревновательного вида спорта, как национального, так и международного (с соперничеством, командами и крупными призами), помимо меркантильного, атлетического, игрового стимула делать перевод есть стимул куда более древний и едва ли не евангелический, который сложнее сформулировать в наше осознанно безбожное время.

Под евангелическим стимулом я имею в виду, что цель перевода заключается в увеличении количества читателей книги, которую мы считаем важной. Это предполагает, что некоторые книги явственно лучше других, что существует пирамида литературных достоинств и что книги на вершине этой пирамиды обязательно нужно сделать доступными для как можно большего числа людей, то есть перевести на много языков и переводить заново по мере необходимости. Очевидно, такой взгляд на литературу предполагает, что можно достигнуть некоего консенсуса по поводу того, какие книги считать важными. Он не предполагает тем не менее, что этот консенсус, или канон, зафиксирован и не может измениться со временем.

На вершине пирамиды находятся книги, которые мы называем священными текстами: незаменимое, фундаментальное эзотерическое знание, которое по самому своему определению нуждается в переводе. (Вероятно, самые влиятельные с лингвистической точки зрения переводы — это переводы Библии: Святого Иеронима, Мартина Лютера, Уильяма Тиндейла и Библия короля Якова.) Перевести в этом случае прежде всего значит сделать более широко известным текст, который заслуживает быть широко известным, — потому что он улучшает, делает глубже, возносит; потому что это важнейшее наследие прошлого; потому что он расширяет знание, священное и не только. На мирском уровне перевод считался полезным и для самого переводчика как эффективное умственное — и этическое — упражнение.

В эпоху, когда компьютеры («машины перевода») грозятся в скором будущем взять на себя бóльшую часть задач по переводу, то, что мы называем художественным переводом, сохраняет в себе традиционный смысл перевода. Согласно современным представлениям, перевод — это поиск эквивалента, или, если модифицировать эту метафору, перевод — это проблема, для которой можно найти решения. В старом же понимании перевод — это выбор, осознанный выбор, и не просто между хорошим и плохим, верным и неверным, но между более сложными и разнообразными опциями, например, между «хорошим» и «получше» или между «получше» и «лучшим», не говоря уж о таких субъективных альтернативах, как «старомодное» и «актуальное», «пошлое» и «претенциозное», «сокращенное» и «многословное».

Чтобы делать хороший выбор — или лучше, чем хороший, — переводчик, как считалось, должен обладать обширными, глубокими познаниями. Перевод, когда его видели как деятельность по совершению выбора в развернутом смысле, был профессией носителей определенной