Алкоголик - Андрей Воронин

Он заставил себя думать о Лике. Обычно она разгуливала по дому в прозрачном шелковом пеньюаре, с откупоренной бутылкой «Дом Периньон» в одной руке и зажженной сигаретой в другой. Когда они целовались, ее дыхание пахло шампанским и дорогим табаком, и этот запах сильно возбуждал его. Абзац закрыл глаза и представил ее всю, от макушки до кончиков пальцев на ногах. У него ничего не вышло: возникший образ был плоским и смазанным, как на скверной газетной фотографии. Все правильно. Так и будет, пока он снова не почувствует себя мужиком. А это вряд ли скоро произойдет. Лика может и не дождаться…

Он открыл глаза и посмотрел вниз. Джип стоял на месте. Абзац отошел от окна, повалился в кресло и сразу же вскочил, вспомнив, что именно в этом кресле вчера вечером сидел Хромой. «Идиот, — отругал он себя. — Что ты дергаешься? Чего ты хочешь — убить Хромого? Так пойди и убей, причин для этого предостаточно. Найти его будет несложно. Внизу, в джипе сидят двое. Заманить их в укромное местечко, одного шлепнуть сразу, чтобы не путался под ногами, а другому завинтить ствол в задний проход и вежливо спросить, как найти Хромого. Скажет как миленький, потому что знает, кто я такой и чем зарабатываю на жизнь. Потом… ну да, потом его тоже придется застрелить. Потом охрана Хромого, потом сам Хромой… Трупов будет больше чем достаточно, чтобы смыть кровью любое оскорбление. Но тогда я перестану быть профессионалом и превращусь в обыкновенного палача. А это сильно повредит моей репутации…»

Он заметил, что стоит перед открытым баром, привычно шаря взглядом по шеренге бутылок, и упрямо тряхнул головой. Конечно, алкоголь — лучшее лекарство от всех скорбей, но он не решает проблем. Напротив, проблемы от этого только усугубляются, растут как снежный ком. Если ты намерен что-то решать, делать это нужно на трезвую голову. Но, черт подери, как это, оказывается, трудно!

Абзац захлопнул дверцу бара и включил магнитофон. Голоса из прошлого пели о человеке ниоткуда, который живет в небывалой стране. Шкабров сломал сигарету, горячий уголек упал на паркет, оставив на светлом лаке круглую черную подпалину. Голоса-призраки наполняли просторную — чересчур просторную! — квартиру, и под звуки этих голосов Абзац начал ощущать себя нереальным. Он сам был человеком ниоткуда, особенно теперь, когда запрещал себе прибегать к испытанному средству, которое всегда помогало ему примириться с реальностью.

К вечеру его добровольное заточение превратилось в настоящую пытку. Абзац переоделся, равнодушно бросив в угол мятый костюм, в котором целый день валялся то на кровати, то на диване в гостиной. Переложив в свежий пиджак сигареты и бумажник, он вышел из дому, напоследок слишком сильно грохнув дверью. Его так трясло, что он испугался: неужели это только потому, что за весь день он не выпил ни капли? Не может быть, он же не наркоман. Но что же это, если не ломка?!

«Нервы, — ответил он сам себе. — Просто нервы, и ничего больше. Чертов Хромой, почему же он не звонит? Ему что, некуда торопиться?»

Красный джип висел на хвосте как приклеенный. Уйти от него на «ягуаре» ничего не стоило, но Абзац не видел в этом смысла. «Надо уничтожить Хромого, — думал он. — Убить Хромого — значит проиграть. Проиграть все, потому что убить Хромого — значит принять его правила игры. Еще лучше убить и ограбить. Вот так-то, храбрый парень Робин Гуд, доблестный защитник ларечников и предпринимателей от подлых кавказских рэкетиров…»

Он заметил, что едет по Гоголевскому бульвару, направляясь к площади Пречистенских ворот, и снова испугался. Похоже, он чуть было не наделал глупостей: пока мозг развлекался парадоксами и самобичеванием, тело уверенно вело машину прямиком к его потайной берлоге на Остоженке, где в тайнике под половицей хранился целый арсенал. Видимо, мысль об убийстве автоматически включила внутри организма какую-то программу, и он, сам не подозревая об этом, уже приступил к ее выполнению.

Абзац увидел справа свободное парковочное место и без раздумий загнал туда машину. «Пройдусь, — решил он. — Вечер просто дивный. Обожаю гулять вечером по Москве. Это чертовски красиво, это успокаивает и в то же время бодрит. Зайду куда-нибудь, выпью… выпью кофе. Что может быть лучше, чем чашечка хорошего кофе на ночь! Особенно когда и без кофе не можешь сомкнуть глаз…»

«Отлично, — думал он, выбираясь из машины и запирая центральный замок. — Просто великолепно! Пройдусь сам и заодно прогуляю ребят Хромого. Убегать я от них не стану, но подергаться им придется. Должен же я вернуть себе хоть немного самоуважения! Вот, пожалуйста, они уже нервничают…»

Стоя у края проезжей части и готовясь перейти дорогу, он со злорадством посмотрел на красный джип. Поблизости не было ни одного свободного места для парковки, и бойцы Хромого оказались в щекотливом положении: человек, которого они пасли, готов был вот-вот скрыться из поля зрения, а бросить машину им было негде.

Джип вдруг замигал всеми огнями, подавая сигнал аварийной остановки, и Абзац невесело улыбнулся: ну вот, они и решили проблему. У этих ребят все проблемы решаются просто. Если машину негде припарковать, они ее просто бросят посреди дороги, вот и весь разговор. Все правильно. Штраф за стоянку в неположенном месте — ничто по сравнению с разносом, который их ожидает, если они потеряют Абзаца.

Он перешел дорогу и двинулся по бульвару. На центральной аллее было уже почти темно: сумеречный вечерний свет едва проникал сюда сквозь густые кроны старых деревьев. Закуривая сигарету, Абзац покосился через плечо, но так и не смог понять, кто из прохожих за ним следит. «Определить это совсем просто, — подумал он, убирая в карман зажигалку. — Вот взять и побежать. Кто бросится следом, тот и есть мой „пастух“. Только зачем мне это нужно? Дразнить Хромого — очень нездоровое занятие. Вчера мне это наглядно объяснили на вполне доступном моему пониманию примере. Сколько ни бегай, а возвращаться все равно придется. Можно, конечно, и не возвращаться, но к такому побегу надо как следует подготовиться. На кой черт мне это нужно драпать с голой задницей, как Чапаев от белых?»

Он остановился, с удивлением обнаружив, что забрел в самую гущу какой-то тусовки. Приглядевшись и прислушавшись, Абзац удивился еще больше: похоже, он ненароком набрел на сборище самых настоящих битломанов. Теперь он припомнил, что кто-то когда-то между делом рассказывал ему об этой тусовке, — даже не рассказывал, а так, вскользь упомянул с насмешливой ухмылочкой. Собственно, Абзац был близок к тому, чтобы вместе со всеми считать битломанов некой разновидностью тихих сумасшедших. Ему всегда казалось, что между музыкой «Битлз», которую он искренне любил, и частной жизнью музыкантов нет никакой связи. Она наверняка существовала в тот момент, когда создавалась музыка, но теперь слова, манера одеваться и семейные неурядицы четверки из Ливерпуля не имели никакого отношения к музыке. Музыка давно существовала отдельно от них, и Шкабров не понимал людей, которые упоенно смаковали каждый факт биографий своих кумиров. Он всегда считал всевозможные фэн-клубы чем-то вроде религиозных сект, где нехватка знаний с лихвой компенсируется слепым поклонением, а засаленной бумажке с неразборчивым автографом поклоняются как святым мощам.

Впрочем, здесь никто не рвал на себе нижнее белье и не проповедовал, взобравшись на садовую скамейку. Все было вполне пристойно, тихо, а местами даже интересно. Потолкавшись возле скамеек, на которых были разложены виниловые диски и магнитофонные кассеты, Абзац обнаружил пару редких пластинок и один настоящий раритет: кассету, скопированную с любительской записи одного из первых концертов «Битлз». Кассету продавал ясноглазый парнишечка с прической а-ля поздний Джон Леннон и в точно таких же, как у Леннона, очках в круглой стальной оправе. Несмотря на ангельскую внешность, цену за кассету паренек заломил такую, что даже давно отвыкший считать деньги Абзац удивленно приподнял бровь.

— Послушай, дружок, — сказал он юному нахалу, — побойся Бога! Это ведь всего-навсего копия, и притом наверняка не первая!

Парнишка посмотрел на него таким непонимающим взглядом, что Абзац слегка растерялся. «Черт его знает, — подумал он. — А может, не врет? Вон как смотрит, будто я ему прямо в душу плюнул. А с другой стороны, они нынче все такие ушлые, что даже не знаешь, чего от них ожидать. Он тебе лапшу на уши вешает, да так мастерски, что тебе же перед ним неловко: как это я его, такого честного, красивого и хорошо воспитанного, заподозрил в корыстных намерениях? А он сделает тебе ручкой на прощание и пойдет себе дальше, на ходу засовывая твои бабки в карман. Он даже смеяться над тобой не станет, потому что ему на тебя глубоко начхать. Какой смысл смеяться над деревом, с которого сорвал грушу? Оно, дерево, для того и существует, чтобы с него груши рвать…»