Белая перчатка - Томас Рид

И вдруг лицо Марион Уэд изменилось.

Кто-то открыл ворота! Мужчина – всадник на вороном коне!

Инстинкт подсказал ей, кто был этот приближающийся всадник. Глаза любви не нуждаются в подзорной трубе, а Марион следила за ним глазами, полными любви.

– Это он! – вскричала она, убедившись окончательно, когда всадник, выехав из-под тени деревьев, начал подниматься по склону холма.

Марион не отрывала от него пристального взгляда, пока он не подъехал ко рву, окружавшему усадьбу. Можно было подумать, что она все еще не совсем уверена, он ли это. Но нет! Она вглядывалась не в его лицо, не в его фигуру, взгляд ее был устремлен на его шляпу, где она смутно видела что-то белое, но что – она не могла сказать. По мере того как всадник приближался, Марион постепенно стала различать перчатку с тонкими длинными пальчиками, вырисовывающимися на тулье шляпы и резко выделяющимися на ее темном фоне.

– Моя перчатка! – прошептала она со вздохом облегчения, как будто сбросив с себя ужасную тяжесть. – Он носит ее. О, какое счастье!

Но вдруг радость ее сменилась мучительным подозрением: что-то алое мелькнуло на полях шляпы, рядом с перчаткой. Что это – цветок? Цветы, которые ему вчера поднесла Марианна, были такого же цвета. Неужели это один из них? Но тут алое пятно сверкнуло на солнце, и подозрения Марион мигом рассеялись: это был не цветок, а пряжка, которая держала перчатку. Марион вспомнила эту пряжку. Она заметила ее еще вчера.

Она снова вздохнула с облегчением. Ее охватило чувство такой бурной радости, что она была не в силах смотреть на приближающегося всадника. Ей страшно было, что этот человек, завладевший ее сердцем, увидит ее пылающие щеки. Она скрылась за занавесями, чтобы наедине насладиться восхитительным ощущением своего счастья.

Но через минуту она снова выглянула в окно. Увы, это было слишком поздно, и она не видела, как он проехал по аллее мимо цветника. Но она знала, что он вошел в дом и что сейчас он в библиотеке с ее отцом, как это у них было условлено. Она не знала, зачем он приехал к отцу... Ведь не может это быть связано с ней! Она могла только предполагать, что это имеет какое-то отношение к недавним политическим событиям, о которых без конца разговаривали и спорили в каждом доме; и нередко эти споры приводили к разногласиям в домашнем кругу и нарушали спокойствие и счастье не одной семьи.

Марион знала, что Генри Голтспер приехал только к отцу. У него к нему какое-то дело, он скоро уедет, и у нее не будет случая поговорить с ним. Она невольно пожалела, что не дождалась его у окна. А вот теперь она упустила возможность, о которой так давно мечтала... А сколько раз она дожидалась этой возможности и дожидалась напрасно!

Вчера они обменялись всего несколькими словами – пустые учтивые фразы, когда их представляли друг другу, – а потом этот поединок! И так они больше и не виделись.

Но теперь, когда брат познакомил ее с Голтспером, – с разрешения отца, чего же ей теперь опасаться? Даже если бы ее удерживала излишняя застенчивость, смешно избегать его. Она могла бы окликнуть его с балкона, принять его, когда он пришел. А что, если он видел ее у окна? Что он мог подумать, когда она спряталась, словно нарочно, чтобы избежать его? Наверно, он подумал, что это не очень учтиво. А вдруг ему придет в голову, что он чем-нибудь оскорбил ее и, может быть, как раз тем, что доставило ей такую радость, – тем, что он так открыто носит ее перчатку на шляпе? А что, если он обидится на нее за жеманство и снимет этот сувенир? Как она может сказать ему, что она счастлива, что он его носит, что она только об этом и мечтала?

– Ах, если бы я могла найти вторую перчатку! – прошептала она. – Я носила бы ее так, чтобы он не мог не увидеть ее – на руке или на груди, или спереди на шляпе, так же как носит он. И если бы он хоть раз увидел ее, это открыло бы ему без всяких слов мои желания! Но вот досада – я потеряла вторую перчатку! Я всюду ее искала – нигде нет! Куда я могла ее девать? Боюсь, это дурной знак, что я не могу ее найти, когда она мне так нужна! Если он сейчас уедет, мне не удастся поговорить с ним. Мы даже не поздоровались... Вряд ли он попросит разрешения повидаться со мной. Он, может быть, даже не обернется, когда поедет. Ведь не могу же я окликнуть его! Как быть?

Марион задумалась. Потом вдруг лицо ее оживилось, и она поспешно высунулась из окна с таким видом, как будто она кого-то искала в саду.

– Наверно, Лора с Уолтером бродят в парке! – воскликнула она. – Пойду поищу их!

Конечно, это был только предлог, который Марион придумала из естественной девической скромности, пытаясь преодолеть пылкие чувства.

Накинув плащ, Марион низко надвинула капюшон, чтобы защитить лицо от солнца, а может быть, и для того, чтобы скрыть яркий румянец, пылавший на ее щеках, и, сбежав вниз по лестнице, отправилась разыскивать брата и кузину.

Если у нее действительно было такое намерение, ему не суждено было сбыться: поиски ее никак не могли увенчаться успехом, потому что, выйдя из дома, она пошла как раз в ту сторону, куда в это время не могли пойти Уолтер и Лора; это была тропинка, которая вела к западным воротам парка.

Если бы Марион пошла к развалинам древнегерманских укреплений, наверно, она там нашла бы исчезнувшую парочку, но можно с уверенностью сказать, что они отнюдь не поблагодарили бы Марион за ее старания.

Но Марион пошла в противоположную сторону и медленно, то и дело останавливаясь и прислушиваясь, дошла до конца длинной аллеи и очутилась у старых, заросших плющом ворот, выходящих на Оксфордскую дорогу.

Потом, испугавшись, быть может, что она забрела так далеко, – солнце уже скрылось за деревьями и начало смеркаться, – она повернулась и пошла обратно к замку.

На лице ее, правда, было какое-то испуганное выражение, но ее страшило не то, что она забрела так далеко от дома, а то, что она решилась на поступок, за который ее могут осудить.

Она уже теперь не пыталась обманывать себя и делать вид, что разыскивает Лору и Уолтера; она думала не о них, а о том, кто ей был дороже кузины и брата. Она ждала Генри Голтспера – этого благородного кавалера, чей образ всецело завладел ее сердцем. ***

В только что наступивших сумерках всякий, кто зашел бы на эту тропинку, заметил бы белый силуэт, мелькавший среди деревьев. Этот силуэт то останавливался, то вдруг исчезал, а потом снова появлялся в другом месте, чуть-чуть поближе к дому.

Генри Голтспер, ехавший верхом по тропинке после своего свидания с сэром Мармадьюком, заметил этот силуэт. Он подумал, что это какая-нибудь крестьянская девушка идет по тропинке к дому, – в сумерках и на таком расстоянии трудно отличить королеву от поселянки.

Если бы он только мог подумать, что этот белый силуэт, мелькающий вдалеке за деревьями, – прекрасная Марион Уэд, он ринулся бы ей навстречу, не помня себя от счастья.

Но ему это не приходило в голову. Он ехал разочарованный и огорченный, оттого что ему не удалось увидеть ее, хотя он был под одной крышей с ней.

И вдруг вся кровь хлынула ему в голову и сердце его бешено забилось: он узнал в этом белом силуэте, который сначала принял за крестьянку, прелестную Марион Уэд.

Он круто остановил коня и, сняв шляпу, склонился в почтительном поклоне.

– Мисс Марион! – вымолвил он с радостным изумлением.

На минуту оба смутились. Но это замешательство продолжалось недолго. Генри Голтспер был уже не юноша, он перешагнул за третий десяток. Марион тоже была не девочка. Чувство, захватившее обоих, было не пустой игрой воображения или детским увлечением. С его стороны это была любовь вполне зрелого мужчины, а со стороны Марион – глубокое чувство к мужественному и благородному человеку, достойному любви, чья романтическая внешность говорила ей о его подвигах, о славном прошлом, к человеку, который казался ей героем.

Это была первая любовь Марион – она никогда не испытывала подобного чувства. А для Голтспера это, наверно, была его последняя любовь в жизни, что может быть сильнее такой любви, когда сердце уже отреклось от всех надежд!

Молоденькой девушке не полагалось начинать разговор, а Голтспер был так ошеломлен этим неожиданным счастьем, что не в силах был вымолвить ни слова. Но, видя, что она остановилась и стоит, глядя на него, он сделал над собой усилие и положил конец неловкому молчанию.

– Простите, я помешал вашей прогулке! – сказал он. – Но, признаюсь, я мечтал о возможности поговорить с вами. Это злосчастное происшествие вчера, которое, кажется, разыгралось на ваших глазах, помешало мне подойти к вам еще раз. И я только сейчас думал о том, что вот сегодня мне опять не посчастливилось, как вдруг вы появились! Я надеюсь, мисс Уэд, вы не сердитесь на меня, что я вас задерживаю?

– О, конечно нет! – ответила Марион, удивленная, а может быть, и разочарованная его невозмутимо-спокойным тоном. – Ведь вы, кажется, были у моего отца?