Миллион миллионов, или За колёсиком - Александр Анин

Мария, изнемогая от жары, наспех одёргивает платье, трусами вытирает с грудей и лица липкие, размытые потом следы страсти.

— Hab nicht verstanden! — Не понял! — раздаётся вдруг в темноте удивлённо-растерянный голос Карл-Хайнца. — Was fuer eine Scheisse?! — Что за дерьмо?!

— Was noch? — Что ещё? — это Фридрих.

— Na die Tuer selbst! — Да дверь!

Слышно как Карл-Хайнц что есть силы дёргает дверную ручку.

— Was mit der Tuer? — Что дверь? — спрашивает Фридрих, чиркая зажигалкой.

— Beigeschlafene Tuer offnet sich nicht! — Ёбаная дверь не открывается! — в скупом пляшущем свете Карл-Хайнц бросается на дверь всем телом.

Без толку, дверь не поддаётся, немец, задыхаясь, трёт ушибленное плечо.

— Что ты делаешь?! Услышат! — обливаясь потом, сдавленно кричит Мария.

Зажигалка гаснет.

— Gib mir, — Дай я, — угрюмо говорит Фридрих.

Удар. Ещё удар.

— Scheisse! Wir sind geschlossen! — Дерьмо! Нас заперли!

— Зачем вы?! Нас же услышат, идиоты! — паникует Мария.

— Wir sind geschlossen! Wer?! Was fuer eine Scheisse?! — Нас заперли! Кто?! Какого хрена?!

Карл-Хайнц подступает к Марии.

Фридрих снова чиркает зажигалкой.

Мария, всё ещё не понимая, приближается к двери, дёргает туда-сюда за ручку.

— Нас что, заперли? — в панике шепчет она. — А почему так жарко?

— Was fuer eine Scheisse?! Was fuer eine Scheisse?! — Какого хрена?! Какого хрена?! — не унимается Карл-Хайнц.

— Wir beisen hier ins Gras, — Мы здесь сдохнем, — вдруг тихо говорит Фридрих.

Он стоит в углу возле каменки, светит себе зажигалкой и стряхивает обильный пот с ладони на серые, гладкие камни. Крупные капли, едва достигнув поверхности кладки, с коротким шкворчанием превращаются в сухой пар.

— Sauna is ein. Scheissehund. — Сауна включена. Собачье дерьмо.

Фридрих в изнеможении опускается на пол, рвёт на себе ворот рубашки.

— Сауна включена, — обречённо роняет Мария, садится рядом с Фридрихом и принимается плакать.

— Was fuer eine Scheisse, was fuer eine Scheisse, — Какого хрена, какого хрена, — тупо повторяет Карл-Хайнц.

В сауне уже нечем дышать. Воздух раскалился настолько, что обжигает глаза и лёгкие, словно живое пламя.

Мхов, сидя в ротонде, думает: «Если, конечно, представить время в виде линии, типа бесконечной реки, текущей из будущего в прошлое, а человека — сидящим неподвижно на берегу этой реки, то он действительно не может путешествовать по времени, это время само течёт мимо него. Получается, что человек существует вовсе не во времени, а рядом с ним, в неком околовременном пространстве. И вот время течёт и течёт, и человек, находящийся в раз и навсегда определённой точке возле реки-времени, что называется, живёт, то есть, переживает ощущения, которые он испытывает в каждую конкретную единицу времени: к примеру, сидит и пьёт с приятелями за столом, или кончает на девке. Ага. И вот только он приготовился кончать, а тут время как-то сломалось, закруглилось и остановилось, получается вечный кайф. И, наоборот, в такой ситуации человек, не могущий кончить на страшной бабе, обречён вечно испытывать это страшное ощущение…»

— Я больше не могу-у-у-у-у-у!!! Не могу-у-у-у-у-у-у-у!!! Помогите-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е!!!

Обезумевшая Мария вскакивает с пола и, крича во всё горло, бросается к двери. На пороге она падает и бьётся в кашле, хватив на вздохе слишком много сухого, горячего воздуха.

Немцы словно выходят из забытья. Карл-Хайнц оглядывается, хватает со скамьи массивную деревянную шайку и начинает размеренно колотить в дверь. Одновременно он орёт что-то нечленораздельное, ему вторит Фридрих.

Мхов так и не успевает до конца додумать свою мысль, потому что слышит откуда-то из-за дома приглушённый крик жены, следом мужские невнятные вопли и методичные глухие удары. Он бросается в сторону дома, туда же, на шум и крики, бегут гости, со стороны домика охраны уже спешат двое дежурных охранников.

Оказавшись за домом, Мхов понимает, что неведомый переполох происходит в сауне и со всех ног несётся туда. Внешняя дверь приоткрыта, Мхов вбегает внутрь. Включив свет, обнаруживает, что дверь в парилку надёжно подпёрта большим берёзовым поленом из поленницы, что с другой стороны дома. Сауна включена на всю катушку, стрелка термометра судорожно бьётся на дальнем краю красного сектора. Мхов не успевает ни о чём подумать, а просто с ходу бьёт по полену подошвой ботинка. Полено с грохотом катится в сторону, дверь с силой распахивается, из темноты парилки, как черти из раскалённой печи, вылетают растрёпанные, кое-как одетые его жена и оба немца. Чуть не сбив Мхова с ног, все трое проносятся через предбанник, выскакивают наружу и, налетая на ошеломлённых гостей, с разбега плюхаются в бассейн.

И в этот момент поднятые ими брызги вдруг превращаются в горящие капли, вокруг становится светло, как днём, а ночь разрывает оглушительная артиллерийская канонада; всё это означает, что, как заказывали, начала работать немецкая пиротехника.

В мигом протрезвевшей голове Мхова одновременно становится густо и пусто, словно черепную коробку плотно набили ватой. На негнущихся ногах он выходит из бани, тупо глядит на то, как в бассейне, ярко разукрашенные разноцветными огнями фейерверка, словно три нелепые рыбины плещутся Карл-Хайнц, Фридрих и Мария. Вместе с Мховым на это представление таращатся обалдевшие гости.

Мхов никак не может сообразить, что ему делать в такой ситуации. Он глупо щурится, рот помимо воли растягивается в дурацкую ухмылку, он даже что-то говорит, но и сам себя не слышит из-за частого сухого треска и отрывистой звонкой пальбы.

Первым из гостей в себя приходит Талгат. Склонившись над краем бассейна, он пытается вытащить из воды подплывшую по-собачьи к бортику Марию. Ему на помощь бросается Семён. Немцы самостоятельно барахтаются с другой стороны, там, где металлическая лестница с круглыми поручнями.

Мхов ещё раз обводит глазами картину безобразия и на краю панорамы упирается взглядом в дом. Вата в его голове мгновенно превращается в динамит и тут же взрывается, вышибая глаза из глазниц. Короткая цепочка причин, приведших к столь пикантному следствию, сразу становится ясной и понятной. В освещённом окне третьего этажа он видит фигурку сына; в частых вспышках фейерверка Мхову кажется, что Алексей смеётся.

Не глядя ни на кого, Мхов устремляется к дому, по пути грозя кулаком сыну, который, впрочем, сразу исчезает в глубине комнаты. Он спешит, чтобы не остыла разлившаяся в груди раскалённая лава ненависти. Но с каждым шагом ему всё более непонятно, что он станет делать, вломившись в комнату сына. Мхов чувствует, что любые слова сейчас прозвучат издёвкой над самим собой; единственным адекватным выходом его внутреннему кипению может стать лишь безмолвное, долгое избиение, которое, однако, окончательно выведет его отношения с Алексеем за пределы добра и зла. Мхов приказывает себе остановиться, но ноги сами несут его вперёд, тем более что, остановившись, он лишит себя возможности не участвовать в дурацком шоу у бассейна.