Чаша цикуты. Сократ - Анатолий Домбровский

Перикл поблагодарил Гагнона кивком головы и продолжил:

   — Архидам действительно мой гостеприимец. Это всем известно. Его гостеприимством пользовались в Лакедемоне все наши послы и глашатаи, а также частные лица, которые обращались к нему от моего имени. Я допускаю, что Архидам, если он вторгнется в Ахарнскую область, может оставить нетронутыми мои имения. Но не потому, что он мой гостеприимен. Он оставит мои имения нетронутыми, чтобы навредить мне в глазах афинян. И вот я клятвенно обещаю: если Архидам не разорит мои имения, а все другие разорит, я отдам мои имения Афинам. Что же касается двадцати талантов, то Архидам их больше никогда не получит.

Гагнон и Формион захлопали в ладоши, другие стратеги одобрительно закивали.

   — А ты, Клеопомп? — спросил Перикл. — Удовлетворён ли ты моим ответом?

   — Удовлетворён, — ответил Клеопомп.

   — Теперь о наших военных силах, — сказал Перикл. — К нынешнему дню у нас обучены и вооружены тринадцать тысяч гоплитов из граждан и метэков. Кроме того, шестнадцать тысяч человек уже теперь охраняют городские стены. Зная общую длину охраняемых стен, легко определить, что на один стадий длины у нас приходится до трёхсот пятидесяти воинов, или по пятнадцать воинов на плефр. Кроме того у нас тысяча двести всадников и тысяча восемьсот пеших лучников. Из боевых кораблей на плаву у нас триста триер[97]. Этих сил достаточно, чтобы удержать Афины, если Архидам решится подойти к городским стенам. А решится ли он — не знаю. Многие из вас помнят, что четырнадцать лет назад царь Лакедемона Пластоанакт вторгся в Аттику, но дальше Элевсина не пошёл, вернулся назад.

   — Пластоанакта потом изгнали из Лакедемона, — напомнил Гагнон. — А его советника Клеандрида приговорили к смертной казни. Думаю, что ни Архидам, ни его советники не захотят повторить судьбу своих предшественников. Поэтому они подойдут к нашим стенам, захватив земли, которые нас кормят. Как бы нам вновь не пришлось переселяться на острова.

   — Нам не придётся, — уверенно сказал Перикл. — Но овец и вьючных животных надо будет непременно переправить на Эвбею, если Архидам захватит выпасы.

Так закончился совет стратегов в Одеоне. Все предложения Перикла были приняты, подготовлен перечень вопросов для обсуждения на экклесии.

Гагнон, Формион и Перикл последними вышли из Одеона и спустились к Агоре вместе.

   — Я думаю, что предстоящая экклесия должна стать последней, — сказал Гагнон. — Последней до окончания войны, — уточнил он. — Негоже, чтобы народ обсуждал все планы стратегов. Демократия хороша для обсуждения мирных вопросов, а война — дело военачальников.

   — Я тоже так считаю, — поддержал Гагнона Формион. — Нельзя долго и всенародно обсуждать то, что должно решаться быстро и тайно.

   — Следовало бы обсудить это на нашем совете, — сказал Перикл. — Отчего же только теперь заговорили об этом?

   — Ах, Перикл, — вздохнул Гагнон. — Надоели всякие обсуждения. Ведь, в сущности, все решения, все ответственные решения, принимаешь ты один — так тебе доверяет народ и так ты умеешь управлять им. Ты глава государства и главнокомандующий. Фактически. Тем более ты должен быть им в военное время. Мы тебя к этому призываем. Только при таком положении дел мы выиграем войну с обезумевшей Спартой.

   — Я уже думал об этом, — сказал в ответ Перикл. — Надо, однако, чтобы народ сам дал мне такие полномочия.

   — Ты уже давно получил их, — возразил Формион.

   — Возможно, — согласился Перикл. — Но одно решающее право народ оставил себе — право отстранить меня от должности в любой момент. И потому я не тиран. И тираном быть не хочу. Я не стану созывать экклесию в военное время для решения военных вопросов. Но экклесия сама имеет право собраться в любой день и лишить меня и вас власти, если мы окажемся неугодными афинянам.

   — Ладно, пусть будет так, — сказал Гагнон. — Вероятно, ты всё обдумал и правильно решил: не созывать, но и не препятствовать созыву. Всё же запомни мои слова, Перикл: этим правом воспользуются твои враги.

   — У нас не будет врагов, если мы выиграем войну, Гагнон.

   — Хорошо, Перикл. Будем воевать и молить богов. Пусть будет так.

Ареопаг заседал дольше, чем стратеги в Одеоне. И тоже тайно. Это не было заседание суда Ареопага, хотя собрались почти все члены суда, бывшие архонты, влиятельные лица. Они не судили, они совещались, как заговорщики. Целью их заговора было лишение Перикла должности стратега. Оправданием их заговора служило то, что Перикл в канун неизбежной войны якобы опустошил государственную казну и предаёт афинян, не позволяя им первыми выступить против Пелопоннеса. Но истинная причина их вражды к Периклу была старая: утратив свою былую власть в государстве, когда воля Ареопага была едва ли не высшей волей, отставные архонты жаждали реванша. Их главным врагом была демократия и, значит, Перикл, которого они, разговаривая, не называли даже по имени — так ненавидели. Называли же его Лукоголовым, Распутником, Мотом, Трусом, Предателем, Лжестратегом, вкладывая в каждое из этих прозвищ то, что более всего оправдывало их ненависть и подогревало её, хотя все они, наверное, понимали, что преступления и пороки Перикла — вымысел и клевета. Да, в казне было меньше денег, чем могло бы быть, потому что около двух тысяч талантов ушло на строительство Пропилеи и столько же на осаду Потидеи, восставшей против Афин. Пропилеи Мнесикла — божественная красота и вечная слава гению Афин, усмирение Потидеи — удар по Пелопоннесу, подстрекающему города эллинов к отпадению от Афипского морского союза. Много денег роздано афинянам во благо им же. Но казна города не пуста. Пуста казна в Лакедемоне...

   — Вы помните, как дерзко ответил Лукоголовый Фукидиду, когда Фукидид обвинил Лукоголового в чрезмерной трате денег на строительство храмов и общественных зданий? Народ поддержал Фукидида, а Лукоголовый сказал: «В таком случае пусть эти издержки будут не на ваш счёт, а на мой, и на зданиях я напишу моё имя». Верх дерзости и высокомерия! — сказал один из заговорщиков.

   — И народ тотчас переметнулся на сторону Лукоголового. Глупый народ! — добавил другой.

Архонты разговаривали в темноте. Сами они узнавали друг друга по голосу ведь заседали в Ареопаге не один год. Зато никто другой не смог бы узнать говорящих, окажись он рядом.

   — Да, это обвинение против Лжестратега должно неустанно распространять в народе. — Присутствующие узнали голос архонта-басилевса. — Оно должно звучать так: Перикл строил храмы вместо кораблей; он кормил нищих и чужестранцев, разоряя налогами достойных граждан; он спит с женою своего сына; Перикл — трус: он боится Архидама и старается задобрить его деньгами из государственной казны; Аспазия — распутница: она продаётся за деньги любому. Необходимо вспомнить и старое обвинение: Перикл — убийца великого Фидия.

   — Последнее не доказано, — возразил кто-то басилевсу.

   — Слухи не нуждаются в доказательствах, — ответил басилевс. — К тому же вот что стало известно, о чём вы ещё не слышали: Менон, обвинивший Фидия в краже золота, повесился, оставив письмо, в котором говорит, что донос против Фидия был написан им по приказу Перикла...

   — Но это ложь, — возразил басилевсу всё тот же голос.

Присутствующие зашумели.

   — Если у истины нет свидетелей, — сказал архонт-басилевс, — побеждает ложь, у которой свидетели есть. У нас есть письменное свидетельство Менона, суть которого в том, что Перикл упрятал Фидия в тюрьму после того, как тот неосторожно напомнил Периклу о его нечистых махинациях с золотом, а потом отравил его в тюрьме.

   — Менон не мог быть свидетелем отравления Фидия.

   — Это ты, Демофонт? — спросил басилевс. — Я узнаю и не узнаю тебя.

   — Я, — отозвался Демофонт. — А не узнаешь ты меня потому, что я простужен.

   — Надеюсь, не умрёшь? — хохотнул басилевс.

   — Тебя переживу, — ответил Демофонт.

Все знали о давней вражде двух старых архонтов, Демофонта и басилевса. Демофонт в своё время претендовал на пост басилевса, но проиграл. И с той поры оспаривал всё, о чём бы ни говорил нынешний басилевс.

   — Да, Менон не мог быть свидетелем отравления Фидия, — согласился басилевс, — но и у Перикла нет свидетеля, что Фидия отравил кто-то другой.

   — Но кто же всё-таки отравил Фидия? — спросил Демофонт. — Не ты же, басилевс? И не Перикл, верно?

   — Замолчи! — потребовал басилевс. — Ты сводишь наше совещание к мелким препирательствам. Но я отвечу тебе: Фидия отравил скиф Теаген, тюремный надсмотрщик. Это всё, что нам известно. А кто убил Теагена? — возвысил голос басилевс. — Удалось ли что-нибудь узнать? Демарх, я к тебе обращаюсь!

   — Нет, — тихо ответил из темноты Демарх, которому было поручено найти убийцу Теагена. — Он был убит камнем так, что этот камень мог сам свалиться на него со скалы.