День накануне - Корнель Филипович

— Ронке слушает. Хайль Гитлер! Что вы хотели?

— Я только что получил подписанное вами уведомление.

— Так. Ну и?

Айкене не знает, что сказать. Мямлит в трубку:

— Речь идет животных, о редких животных…

— Вы еще тут будете рассуждать о животных, в то время как гибнут люди… Побойтесь бога!

Айкене опять не знает, что сказать. И вдруг выпаливает ни к селу ни к городу:

— Да, но животные невиновны…

— А люди виноваты, так, что ли? Опомнитесь, господин… э-э, как ваша фамилия?

— Айкене.

— Опомнитесь, господин Айкене. Хайль Гитлер!

Разговор окончен. Айкене потом еще пытается дозвониться нескольким высокопоставленным особам, одного из них он знает лично — тот большой любитель животных. Частенько посещал зоосад, фотографировал зверей, знал всех наперечет, не раз повторял, что их обожает. Но, кроме слов сочувствия, он, к великому сожалению, сейчас ничем не может помочь Айкене. Другие вообще сочли, что Айкене не иначе как повредился в уме, коль скоро в момент, когда решается судьба Германии, думает о животных.

В тот день Айкене больше не выходит из дома; сидит до наступления сумерек в служебном кабинете. Иногда поглядывает на часы и констатирует, что время бежит слишком быстро, учитывая, что он, Айкене, ничем не занят. В последнее время с ним такое случалось довольно часто, возможно, потому, что Айкене уже давно не питался как следует, даже, можно сказать, голодал. В девять он ложится. Засыпая, сквозь дремоту, в тишине своего дома он отчетливо слышит артиллерийскую канонаду, треск автоматных очередей, разрывы бомб. Звуки эти как бы образуют кольцо, посередине которого он, Айкене. Кольцо сжимается, но не рвется, поскольку изнутри оказывается сопротивление. Айкене пытается вообразить, что произойдет, прорвись кольцо в каком-нибудь одном месте. Ведь это может случиться в любой момент, в ту самую секунду, когда он об этом думает, либо, допустим, через час или два. Айкене несмело представляет себе, что все уже позади, и на короткое время забывается, нервное напряжение спадает, и его охватывает чувство почти физического счастья. Но он прекрасно сознает, что счастье и спасение достижимы только ценой краха. И снова слышит грохот орудий и рев летящих в темноте над городом самолетов.

Ровно в восемь утра доктор Решински входит в служебный кабинет Айкене. Он застает его уже одетым, сидящим за письменным столом. Они здороваются, фон Решински, человек тактичный, первым не заговаривает, ждет, когда начнет Айкене, но у Айкене нет охоты разговаривать, поэтому оба молчат. Решински выходит за чем-то в неотапливаемую лабораторию. Вскоре в столовой напольные часы бьют два раза, а спустя три или четыре минуты со стороны ворот доносится топот не менее двух десятков пар ног. Въездная дорога заасфальтирована, поэтому шаги звучат отчетливо. Отряд останавливается — недружно, как будто марширующие не услышали команды. Фон Решински говорит:

— Ну, я пошел, господин директор.

— Да-да, идите. Если обо мне будут спрашивать, скажите, что я приболел.

— Есть, господин директор, — отвечает фон Решински и выходит, но через минуту возвращается.

— Ну что там? — спрашивает Айкене.

— Забыл картотеку.

— Ах, это, — произносит Айкене.

После ухода Решински Айкене выдвигает ящик письменного стола, в котором держит подручную аптечку. Роется там, но что он ищет? Ох, да ничего особенного. Просто достает пачку ваты и, скатав два тампончика, затыкает себе уши. Потом идет в спальню, ложится на кушетку и закрывает глаза. Теперь он абсолютно выключен из окружающего его мира образов и звуков. Некоторых усилий потребует еще борьба с собственными сознанием и памятью, а еще придется заглушить в себе голос своего alter ego, демона, который в том или ином виде живет в каждом человеке. Два или три раза этот другой Айкене пробует что-то сказать или даже просто подумать, но тут же получает в морду от того, первого Айкене, который желает только одного: чтоб его оставили в покое. Тот, другой, сворачивается клубком, поскуливает, потом замолкает и не отваживается больше напоминать о своем существовании. Достигнув полного внутреннего спокойствия, Айкене умудряется в таком состоянии дождаться возвращения Решински. Он, Айкене, скорее чувствует, чем слышит присутствие Решински в комнате. Открывает глаза и видит перед собой своего молодого коллегу: на его белом как мел лице застыло выражение той особого рода серьезности, которая сопутствует очень сильным переживаниям, но есть там и что-то двусмысленное: словно бы улыбочка, словно бы Решински собирается рассказать Айкене веселую историю, которая произошла минуту назад. Айкене вынимает тампоны из ушей и спрашивает:

— Закончили?

— Да, — отвечает Решински.

— Это длилось не очень долго.

— Да, недолго.

Айкене встает и говорит:

— Давайте пройдем в кабинет, хорошо?

Проходя через столовую, Айкене заглядывает под диван, но, чтоб увидеть Эмми, ему приходится нагнуться — львенок забился в самый дальний угол своего укрытия и натянул на себя какую-то тряпку или коврик, как это делают все кошки, когда им холодно или они чем-то напуганы.

— Прошу вас, садитесь, дорогой мой, — говорит Айкене, усаживаясь за письменный стол. — И рассказывайте.

Поскольку фон Решински молчит, Айкене прибавляет:

— Расскажите, как все происходило.

— У командира ликвидационного отряда был при себе подробный список животных.

— Откуда?

— Не знаю.

— В соответствии с реальным положением вещей?

— Скажем так. Ну и от имени руководства зоопарка я подписал акт о ликвидации всех зверей, — говорит Решински с нажимом, особенно, как показалось Айкене, подчеркнув слово «всех». Неужели дает понять, что вопрос закрыт и Айкене может быть спокоен за судьбу Эмми?

— Так, значит.

На минуту воцаряется тишина. Похоже, Решински не очень понимает, чего хочет от него Айкене. Айкене приходит ему на помощь:

— Расскажите все подробно, с самого начала.

— Ликвидацию начали с крупных животных, — говорит Решински. — Первым погиб Грума. Его смерть была ужасной.

— Ужасной? Почему?

— Солдаты плохо целились, мазали без конца, может, пьяные были. Стреляли сразу двое из ручных пулеметов, но, как видно, пули попадали в мышцы, потому что Грума не рухнул, а только осел на колени и страшно затрубил. Ничего подобного в жизни не слышал, это был как будто сигнал тревоги, знакомый всем зверям. Такое возможно, как вы думаете?

— А? Да, вполне возможно. Нечто подобное существует.

— Это особенно действовало на нервы и чертовски долго длилось. Они стреляли, а Грума все еще был жив.

— По-видимому, у них нет опыта умерщвления зверей. Ну и как это закончилось?

Решински взглянул на Айкене и произнес:

— Командир отряда выстрелил ему в глаз из автоматического пистолета.

— Так, — сказал Айкене и невольно закрыл глаза. Решински продолжал:

— Затем пришла очередь львов. Львица после первых же выстрелов спокойно растянулась на земле, а он стал бросаться, нападать. Силища у него была дьявольская. Верно, они с первого раза не попали — там расстояние не маленькое, метров тридцать.

— Больше тридцати.

— Один из них вошел в клетку, потому что молодняк забился в боксы и надо было…

— Понятно.

— Вообще, многие звери попрятались. Но все рычали, выли, скулили. Все это сливалось в один хор.

— Возвращаясь к Архе — вы говорите, он достойно умирал, отчаянно сражался?

— Да.

— А Эльвира — спокойно?

— Я уже сказал вам, господин директор: осела, повалилась на бок и больше не встала.

— А наши медведи?

— Без особых осложнений. Они были снаружи, в них стреляли с близкого расстояния. Не было проблем и с обезьянами. Они не мучились. На их счастье, у них довольно тонкая шкура. Бозе хватило одной пули.

Айкене не открывает глаз. Слушает, что рассказывает ему Решински, и видит, как звери под градом пуль шатаются, валятся, пробуют встать, потом мягко оседают на землю. Некоторые погибают молниеносно — падают как подкошенные. Другие умирают мучительно долго — лежат без сознания, но еще дышат, их тела напрягаются, дергаются, ноги пытаются оттолкнуть землю, хотя уже не в состоянии поднять тяжелого как свинец тела. Понемногу все успокаивается. Слышны только отдельные выстрелы. Солдаты разбрелись добивать оставшихся мелких животных. По просьбе командира Решински сообщает, мясо каких животных пригодно в пищу. И в этом он выручает директора. В десять карательная акция закончена. На территорию зоопарка входит колонна иностранцев, как их называет Решински, и приступает к выкапыванию ям. Иностранные рабочие выволакивают животных из клеток и вольеров, кидают в ямы и засыпают землей. Айкене слушал рассказ коллеги и, чем больше деталей доходило до его сознания, тем менее реальным ему все это казалось. В какой-то момент он перестал слышать, о чем говорил Решински. Не столько, может, слышать, сколько понимать. Но Решински продолжает рассказ, и его слова снова начинают доходить до Айкене. Айкене слышит: