Коктейль для Барби - Штеффи Вольф

Еще я перекидываюсь парой слов с госпожой Гифей-Рипс, психологом. На ней накидка балахонного типа, и она пользуется духами «Пачули», которые в последний раз были в моде в восьмидесятых годах. Тогда от них фанатели все девчонки-подростки. И я тоже. А еще мы с подругой Анди увлекались фотографированием себя любимых, беря пример с известного фотографа Дэвида Гамильтона, ведь его модели украшали разные модные журналы того времени. Мы все никак не могли добиться четкого изображения, и так и сяк наводили объектив, в итоге докрутили его до того, что сломали фотоаппарат, который, кстати, принадлежал отцу Анди. В общем, вместо фотографий мы получили одни неприятности себе на голову.

Госпожа Гифей-Рипс, видимо, замечает, что я нервничаю, и ласково гладит меня по руке.

— Все у вас получится, — говорит она почти с материнской нежностью. — Вы просто заряжаете людей положительными эмоциями.

Боюсь, сейчас она скажет, не помедитировать ли нам вдвоем.

Феликс забегает ко мне уже в сотый раз и говорит, что все должно пройти замечательно. Сильвестр тоже наведывается в мой кабинет и по-отечески хлопает меня по плечу. Что же он сейчас скажет?

— Каролин, я возлагаю на тебя большие надежды, после съемок мы с тобой обязательно посидим, поговорим о том, как все было, но прежде тебе надо будет прийти в себя, ведь вести телешоу — такой волнительный процесс. Ах да, Каролин, тебе передавал большой привет господин Дункель («чтоб ему пусто было», — думаю я), он дал добрый совет: задействовать весь свой потенциал, и тогда ты будешь иметь ошеломляющий успех. Сам он приедет в Берлин на следующей неделе, если достанет билет на поезд в сидячем вагоне. Кстати, Каролин, посматривай на знаки препинания в твоих карточках, это поможет тебе выделять голосом нужные слова.

Скорей бы мы уже начали съемки!

Два часа спустя: сижу одна в своем кабинете, вспотела так, как еще никогда в жизни. Говорить не могу. Все так ужасно, так ужасно. Я в отчаянии и готова позвонить в бюро ритуальных услуг, чтобы мне предложили на выбор несколько гробов. Пусть на моих похоронах звучит «Дженезис» и все притворятся, что съемок этого ток-шоу никогда не было.

Через несколько минут входит Сильвестр (он, наверно, считает, что я уже пришла в себя). Все понятно: я уже могу отправляться в отель собирать чемоданы. «Строуберри Интертейнмент» больше не станет бесплатно возить меня на такси. Может быть, Сильвестр надает мне оплеух. Или пинками погонит к выходу и даст указание швейцару и близко не подпускать меня к телестудии.

Дверь открывается, и входит Сильвестр, за ним следуют Феликс, Эви и еще двое мужчин, которых я не знаю. На мужчинах темные костюмы. Похоже, с плеча Арнольда Шварценеггера. Должно быть, они попросят меня встать на середину комнаты и, прежде чем набросить на меня покрывало, узнают по рации, где палач, который поведет меня на гильотину.

12

Все выстраиваются в ряд в моем кабинете. Потом как по команде начинают аплодировать.

— Каролин, Каролин! — Голос Сильвестра. — Мы присутствовали при рождении новой звезды. А как этот мужчина ерзал на стуле, вот была умора! А женщина-шипучка! И мы, мы так восхищены тобой. Большего восхищения просто и представить себе невозможно. Меня вообще непросто привести в восхищение, но мы все знали, что ты сможешь привести всех в восхищение, и мы все в восхищении! Ты только подумай, как будет восхищена пресса, а ведь это только начало. И через несколько недель вся страна будет восхищена!!!

Что-что?

О ком это он?

Он что, обо мне?

Феликс непонятно откуда достает бутылку шампанского и открывает ее так, что добрая половина выливается на пол. Подобного торжественного приема удостаивался разве что Михаэль Шумахер.

У Феликса так сильно раздуло щеку, как будто он запихал себе в рот целую тыкву. Он теперь и говорить нормально не в состоянии. Сильно шепелявя, он произносит:

— Я прямо шейчас шделаю заявление для прешши, чтобы все жнали, какой талант открыл Шильвестр!

— Да что с вами со всеми? — осмеливаюсь я задать вопрос.

Сильвестр смотрит на меня восхищенными глазами.

— Каролин, у тебя все суперски получилось! Мои поздравления!

Что-что? Ничего не понимаю. Это были не съемки, а настоящий кошмар. Еще пока шла передача, я поклялась себе, что ноги моей больше не будет на телевидении. Я скорей вступлю в секту кришнаитов. Или в религиозную организацию сайентологов. Лучше остаться без денег (ведь все эти секты вытягивают у людей деньга), чем еще раз пройти через такое. Ни за что на свете!

Мало того что уже в первые минуты съемок я поняла, что у меня цистит, так еще у моего первого гостя был жуткий запах изо рта, сопоставимый разве что с коровьими экскрементами.

И это человеческое отродье входит в студию вместе со своей женой, которая садится не на стул, как это было запланировано, а прямо на пол! Я встаю и пытаюсь объяснить ей, что здесь все равны, но она отнекивается. В конце концов, я возвращаюсь на свое место, смотрю на этого типа с животом, как пивная бочка, и открываю шоу словами: «Да как ты смеешь, подлец!» Зрители начинают перешептываться. Он садится, глаза его яростно горят. «Вот только не надо здесь!»

Ну и сцена тут разыгрывается! Между тем тайка достает из сумочки какие-то подштанники и начинает их штопать. Меня это взбесило.

— Да что вы о себе возомнили? — Я иду в наступление. — Вы ничтожество, жалкий, трусливый человек, который не дорос до европейской женщины и предпочел самый легкий путь, ну конечно, куда вам!!! — Я не сбавляю оборотов.

Он сидит весь красный и грозит мне кулаком.

— Моя жена счастлива, — хрипит он, потом разражается кашлем. — Чего ей еще желать: есть крыша над головой, есть горячий обед и телевизор!

Во мне все кипит. Да как он смеет так измываться над женщиной!

— Как вы все чудесно придумали! То есть, по-вашему, цель брака в том, чтобы была крыша над головой и горячий обед? Неплохо! А вот насчет телевизора, это я могу понять: уж лучше смотреть передачу «Вокруг света», чем на ваше заплывшее жиром лицо!

Марта Гифей-Рипс включается в нашу беседу.

— Ойген, — говорит она мягко, — прошу вас, задумайтесь над тем, что такое брак. Институт семьи предполагает равноправие супругов, у каждого партнера есть свои желания, потребности, и никто не должен никого притеснять. Иначе брак обречен.

— Да нет у нее никаких желаний! — оправдывается Ойген.

— Вот уж не надо: просто она не может их высказать, так ведь? — спрашиваю я его жену, которая между тем ставит заплатку на штаны мужа.