Ярость жертвы - Анатолий Афанасьев

— Мне грустно на тебя смотреть, — сказал я Валерии, — потому что у меня сын такой же выродок, как ты.

Сморенный водкой и усталостью, Четвертачок мирно прикорнул на своем пиджачке, зато девушка, напротив, оживилась. Мои слова ее задели.

— Смешно тебя слушать, юноша, — сказала с какой-то старушечьей гримаской. — Не знаю, кто твой сын, может, насчет него ты прав, но я-то не выродок. Это тебе я кажусь такой. Понимаешь?

— Не совсем.

— На самом деле я обыкновенная девушка, а вот вы оба психи. Вам обоим надо было помереть в прошлом веке. Вы думаете, вы герои, а вы просто олухи.

Спасибо вам, конечно, за веселый денек, но он скоро кончится. Ваш поезд ушел позавчера. Немного даже вас жалко. Папочка не станет с вами цацкаться. Он совершенно лишен чувства юмора. Но я могу помочь, хотите? У меня есть запасная квартирка, дам ключи, и вы там отсидитесь, пока гроза утихнет. Можно проще. Я никому не говорю про это нелепое похищение, а Четвертушку сейчас замочим. Хватит ему колобродить, он и так зажился. Вот уж кто выродок — это точно.

При этих словах Четвертачок проснулся и обвел нас мутным взглядом:

— Саня, не нальешь еще чуток?

— У меня нету.

— А у тебя, старик?

— Очень сожалею, — Гречанинов пожал плечами. Мы разводили тары-бары второй час, но не было заметно, чтобы наставник куда-нибудь торопился. Похоже, как и меня, его очаровала юная извращенка, в которой зло проступало в чистом, прекрасном, волнующем обличье.

— Саша! — Она словно подержала мое имя во рту. — Тебя зовут Санечка? У тебя красивый лоб, и умные глаза, и крепкие руки. Санечка! Хочу тебя попробовать. Поедем со мной. Не пожалеешь, миленький. Хоть немного порадуешься напоследок. Хочешь, дяденьку возьмем с собой? Старый конь борозды не портит. Побалуемся втроем, плохо ли?! Но сначала Четвертушку удавим. Ты готов, Четвертушечка?

— Стерва! — вздохнул Миша. — Какая же ты стерва, Лерка. Разве я виноват, что они нас накрыли?

— Санечка! — промурлыкала Валерия. — Ты же мой рыцарь. Не позволяй этой скотине оскорблять девушку. Дай ему в глаз.

Гречанинов бодро произнес:

— Ну что, шалунья, позвоним папочке?

— Господи, ты все об одном! Ну давай позвоним, давай, если не терпится. Только сначала пошли Санечку за вином. Пусть Четвертушка выпьет перед смертью.

Гречанинов подвинул ей телефон:

— Звони, озорница. Потом выпьем.

Опять скрестились их взгляды, и девушка нежно улыбнулась.

— Ничегошеньки ты не понял, дяденька! — Набрала номер, подождала минуту, две, три, ни на кого не глядя, и плаксиво пропищала в трубку: — Папочка, ты можешь разговаривать?

Голос, который ей ответил, принадлежал очень занятому, но очень доброму человеку.

— Пигалица, чего тебе приспичило? Я в комитете по премиям… Говори быстро…

— Папочка, меня злодеи похитили!

— Не шути так, котенок!

Гречанинов отобрал у нее трубку:

— Шота Иванович? Добрый день.

— Здравствуйте. Кто это?

— Ваша дочь сказала правду. Нам необходимо встретиться.

Наступила гулкая тишина, и в этой тишине Четвертачок сполз с койки и почапал в угол, где у него стоял горшок.

— Перезвоните через пять минут, — холодно сказал Могол. — Только попрошу без глупостей.

Через пять минут Валерия снова набрала номер, трубку держал Григорий Донатович. Могол отозвался мгновенно:

— Слушаю. Кто ты?!

— Шота Иванович, мои условия такие. Встречаемся в полночь, я скажу где. Но вы приедете без охраны. Иначе разговор не получится.

— Хочешь денег?

— Нет, просто поговорить.

— О чем?

— Это при встрече.

— Хорошо, двигай прямо сейчас в контору. Лера скажет куда.

— Шота Иванович!

— Дай трубку ей.

— Пожалуйста.

Лера брезгливо подула в трубку, прежде чем заговорить.

— Папочка!

— Что происходит, котенок? Кто это такие?

— Два каких-то психа. Один весь в бинтах. Сначала поймали Четвертушку, потом меня заманили в какой-то подвал.

— Что-нибудь с тобой сделали?

— Пока нет.

— Но могут?

— Папуля, я же говорю, психи. Вытащи меня, пожалуйста, отсюда. Тут сыро, холодно. Вдобавок Четвертушка обкакался. Прямо дышать нечем. Вонючий кусок дерьма. Папочка, надобно его поглубже в землю зарыть.

— Так и сделаем, котенок. Передай трубку этому… как его?

Мне понравилось, как Могол разговаривал по телефону: безо всяких эмоций. Робот, да и только. Гречанинову сказал:

— Я встречусь с тобой, паренек. Где хочешь и когда хочешь. Но прошу тебя, девочку не обижай. Она у меня одна. Понимаешь, на что намекаю?

Гречанинов назвал место встречи и время — полночь. Все тем же бесстрастным тоном Могол уточнил кое-какие детали. Поинтересовался, не прихватить ли сразу сколько-нибудь деньжат. Гречанинов ответил: пока не надо.

— Не знаю, кто ты, — заметил Могол, — но чувствую, человек разумный. Обо всем можно договориться, пока не пролилась кровь. Согласен?

— Именно так, Шота Иванович… Не забудьте — без охраны…

— Не беспокойся. Дай еще Леру.

Дочери он сказал:

— Ты правда в порядке, котенок?

— Абсолютно, папа!

— Потерпи еще чуток, ладно?

— Это все пустяки, папочка!

Вот и все переговоры. Четвертачок слез с горшка, но на койку не вернулся. Робко жался у двери. Горшок аккуратно прикрыл газеткой.

— Ничуть и не пахнет, — заметил подобострастно, глядя на Леру. Трудно было поверить, что это тот самый человек, который преследовал меня неутомимо: бил, увечил, пугал, загнал в больницу, изнасиловал любимую женщину и собирался по нелепой прихоти оборвать мои земные дни. Тот был страшен, я его возненавидел, этот был смешон, но я ему не сочувствовал. Смешон он или страшен, но это он вовлек меня в гнусную, проклятую карусель, хотя те-перь-то мы могли с ним и подружиться, потому что мало чем уже отличались друг от друга.

— Надеюсь, — высокомерно произнесла Валерия, — вы не оставите меня наедине с этим животным?

— Как раз оставим, — возразил Григорий Донатович. — Некуда тебя больше деть.

Против ожидания Валерия восприняла печальное известие спокойно:

— Вы же не хотите, чтобы он надо мной надругался?

— По правде говоря, нам это безразлично, но раз уж обещал твоему отцу… Что ты предлагаешь?

— Привяжите его к койке, чтобы не егозил.

— Нет, не хочу! — заорал Четвертачок. — Архитектор, не делай этого!

— Сашенька, — проникновенно обратилась ко мне Валерия. — И вы тоже, дяденька. Разве не видите, как он притворяется? Это же зверь. Стоит вам выйти, как он набросится. Как посмотрите в глаза папочке?

— Может, действительно?.. — обратился я к Григорию Донатовичу, но не встретил у него поддержки. Он равнодушно махнул рукой:

— Оставь, Саша. Пусть у них будут равные шансы.

Валерия рыдала, утирая слезы ладошками:

— Грех вам, дяденьки! Он же мужчина все-таки. Как с ним справиться? Опять на горшок залезет, я от вони задохнусь… От тебя не ожидала, Сашенька. Ты такой красивый, сладенький… Не бросай меня, милый! Честное слово, отслужу!

В машине Гречанинов продолжил свои рассуждения. По его словам, самый вероятный исход нынешнего криминального режима именно такой: при очередной разборке паханы взаимно истребят друг друга. Все к этому идет. Еще Платон писал, что демократия, на которую так падок плебс, неизбежно ведет к первобытной деспотии — иного пути нет. Колоссальная, непомерная власть сосредоточивается в руках одного человека, и когда этот человек — тиран, узурпатор — ослабеет (как раз наш период) и выпустит бразды правления из рук, наступает беспредел. Гречанинов объяснил, что такое беспредел. Это утрата всякого разумного порядка в государстве. Сейчас его (порядок) из последних сил поддерживают уголовные авторитеты, но и их уже, как я, наверное, заметил, отстреливают по десятку в день. Дальше — хаос, безвластие, немотивированные убийства, большая кровь, льющаяся из всех щелей, полное торжество сатанинского начала. Страшнее ничего не бывает на свете. Беспредел — это не просто физическое истребление, это — хуже. Это разрушение всех основ бытия, слепой бунт дикой человеческой сущности против Божественного начала. Иными словами, замысел Творца, вывернутый наизнанку. Беспредел нам предстоит испытать на собственной шкуре, но сокрушаться и терять присутствие духа не следует. Будет много страданий, которые выше человеческих сил, но следующий этап — очищение и воскресение. Кто уцелеет, тот оглянется назад с отвращением и проклятием.

Мы подъехали к больнице, и Гречанинов остался ждать в машине.

Прежде чем идти к отцу, я заглянул к завотделением Робинсону В. Г. Он меня встретил приветливо, может быть, отчасти из-за тех пятисот долларов, которые я ему обещал. Но только отчасти. Сейчас я его разглядел лучше, чем в первый раз, когда голова была набита гудящей ватой. Это был солидный человек, уверенный в себе, излучающий благодатную энергию тайных медицинских знаний. Таких врачей раньше можно было встретить в любой районной поликлинике, но с наступлением рыночного рая они все разбежались в коммерческие структуры, где за бешеные бабки лечат бизнесменов и предпринимателей, страдающих от ожирения и пулевых ранений. Доктор Робинсон уверил, что отец вне опасности, но недельки две еще побудет в больнице. От радости я чуть не поцеловал ему руку, но ограничился тем, что угрюмо пробурчал: