Одного поля ягоды (ЛП) - Браун Рита Мэй

- Играйте-играйте, я еще с ног не валюсь!

Поворот - и она оказалась весьма близка к тому, чтобы свалиться, так что благоразумно передала ребенка Фейри. А Фейри, пританцовывая под музыку, задумалась о том, почему это Маркс ни разу ничего не написал об эмоциях и чувствах.

Кора и ее порода все делали не так, как люди, подобные Фейри. Танцуя со Споттс, она не могла отделаться от немного тревожного чувства - ну почему она не одна из этих людей? В них была какая-то изюминка, живость, непосредственность. Из размышлений ее вытащил голос Айдабелл:

- А ну-ка, девочка, сейчас моя очередь заняться нашей почетной гостьей!

Выпутавшись из аккордеона, Айдабелл принялась ухать и ахать над новорожденной что-то пугающее, а потом вручила ее Ив Мост, на руках которой ребенок смотрелся инородным предметом. Следующей была Орри, и дитя молча уставилось на нее, наверное, из-за ее огненно-рыжих волос.

Орри передала ребенка Кертису.

На первых порах Кертису было неловко. Он повернулся, глубоко вдохнул и попытался проникнуться музыкой. Он чувствовал, что собравшимся здесь людям небезразлична его дочь, да и он сам, чувствовал, как его сердце раскрывается навстречу новому человечку. А дальше Кертис забыл обо всем и затанцевал, словно ангел. Споттисвуд ухватила и сжала в своей крохотной ладошке его указательный палец. Кертис смеялся. Может быть, в этом сбивающем с толку мире все-таки существовала радость? Может быть, основным человеческим инстинктом все же была любовь, а не ненависть? Он знал, что никогда не найдет ответа, но сейчас, здесь, у самого обычного крыльца Коры, наполненного смеющимися людьми, и со своим драгоценным ребенком на руках, он желал жить вечно. Он хотел любить и слышать, как его любовь эхом отзывается в вечности. Кертис не знал, что у него на глаза навернулись слезы. Рамелль поднялась и обняла его. Так они и танцевали вместе с мисс Споттисвуд Чальфонте Боумен.

14 февраля 1921 года

Рамелль согласилась каждый год проводить месяцы с января по март в Калифорнии, с Кертисом. Селеста чувствовала, что Споттисвуд нужно проводить время с отцом, а сама она была спокойна и уверена, что Рамелль вернется. Она даже шутила сама с собой на тему Персефоны[47], возвращающейся из подземного царства и приносящей с собой весну.

Днем она не так сильно скучала по Рамелль, но вот по ночам чувствовала, как растет ее одиночество. Она стала больше читать, но вместе с чтением пришла бессонница.

Сегодня вечером легкий, но устойчивый снегопад приглушил все звуки. Казалось, что на окружающий мир набросили одеяло. Селеста устроилась полусидя в постели и начала читать первый том "А la Recherche du Temps Perdu".[48]

Грейс Петтибон очень высоко отзывалась об этой книге в письме. Сигурни, ее любовница, недавно закончила еще одну книгу, которую Селеста дочитала предыдущей ночью и отнесла к разряду слабеньких эссе с элементами автобиографии. "Избавьте меня от лесбиянок в литературе", - подумала она про себя, но все же вынуждена была признать, что в душе ее всегда будет раздражать Сигурни - ведь Грейс была возлюбленной Селесты в колледже. "Увы, где мои юные года?" - подумалось ей.

Через два часа она дочитала "По направлению к Свану"[49]. Французский затуманил ей голову и лишил способности рассуждать здраво. Она потянулась за Аристофановыми "Лягушками" на греческом и всю книгу просмеялась в голос. А когда та закончилась, Селеста села в кровати и стала смотреть в окно. На часах было три ночи, уснуть она не могла.

"Уснуть и видеть сны"... Ее мысли совсем разбежались. "Может, позвонить Фанни Джамп Крейгтон? Нет. Фанни сейчас в постели, спит с каким-нибудь беспутным юнцом, как обычно. Господи, я больше не могу читать. В постели... Я так скучаю по Рамелль. Я, конечно, всегда могу завести ни к чему не обязывающую интрижку... Но найдется ли в Раннимиде юная леди, на которую я могу положить глаз? Или подходящий для этого дела юноша? Нет уж, оставим охи и вздохи для Перли и Луизы".

Она взбила подушку, улеглась на спину и сложила руки на груди.

"Сегодня прекрасная ночь для того, чтобы заниматься любовью. В том, как падает снег, скрыт обволакивающий эротизм... Надо это записать".

Она нацарапала несколько слов в блокноте, всегда лежавшем у ее кровати.

"Хмм... не найти в этом городе женщины, что была бы красива и умна одновременно. Рамелль вернется через шесть недель. Как же ужасно долго! Когда луна стояла высоко, я тигров целовала... Никогда меня не привлекали мужчины в постели, но несколько раз я все же уступила собственному любопытству. И я могу понять, почему Рамелль любит моего брата. На самом деле, мужчины хороши в постели. Но едва постель заканчивалась, мне становилось с ними смертельно скучно. К Кертису это не относится. Он... с ним не заскучаешь. Мы, Чальфонте, можем довести до бешенства, но с нами не соскучишься. Даже с чертовой Карлоттой. Она ездила в тур по Европе и вернулась со слезами девы Марии для своей академии. Ослиная моча, не иначе... Я не ревную к Кертису. Я просто соскучилась по Рамелль. Так почему я надеюсь, что в него ударит молния и наглухо заплавит ему ширинку? Это пройдет... Я выше ревности.

В конце концов мне сорок три года. Мое либидо должно бы угасать... но кажется, оно движется в противоположном направлении. Как там это было? О жаре женской кожи? Пьянящий. Любить женщину - это касаться краешка небес. Карлотта бормочет мне своим церковным шепотком, что если бы я отказалась от присущего мне греха... присущего мне греха, лицемерная пустомеля! - если я откажусь от этого удовольствия, то попаду на ее небеса. И буду проклята Богом, вкусы которого поразительно совпадают со вкусами моей сестры. Нет уж, спасибо! Я устрою себе рай на земле. И пусть Карлотта носится со своими тараканами в голове.

Интересно, Фанни еще не спит? Нет, я не могу ей звонить. Это слишком грубо".

Селлесту охватил ужас. И она не могла понять, в чем дело. Было три часа ночи, она сидела в тепле и уюте, на своей огромной кровати... Каждый вдох давался с трудом, словно стервятник присел ей на грудь и при любом движении раздирал ее своим смердящим когтем. Да что же такое? Она была абсолютно разумной, высокообразованной, великолепной женщиной. Приступы иррационального ужаса - нет, этому в дорогих школах не учили. Ее не только никто не предупредил, что такие моменты встречаются в жизни каждого человеческого существа, нет, сама ее натура резко противилась любому проявлению уязвимости, которая для Селесты граничила со слабостью. Смертельно перепугаться посреди зимней ночи, когда в камине ревет пламя? Одна-одинешенька... Чепуха!

Конечно же, отказ принять страх только ухудшил ситуацию. Она набрала номер Фанни, но повесила трубку еще до того, как раздался гудок. Глядя на снег, она думала обо всех поэмах, о давних произведениях западной культуры, сравнивавших зиму со старостью. "Метафоры - это способ видеть мир, - размышляла она. - А связаны они с реальностью или нет - это уже другой вопрос. И кроме того, я не старая. Вряд ли я сойду за "увядших лилий бледный цвет"[50], когда настанет конец. Смерть еще далеко. Боже, как я ненавижу эти ночные рапсодии! И почему я не могу уснуть? Вот выключу сейчас этот проклятый свет и усну. Сейчас же!"

Она погасила свет. Голова горела. Дышать было трудно. Колющая боль угнездилась в сердце.

"Сердечный приступ! - она включила свет и села прямо. - Я еще слишком молода... - ее ладони взмокли. - Нет, у меня не сердечный приступ. Господи, я вся дрожу. Да что со мной такое?"

Селеста снова подняла телефонную трубку и снова опустила ее на место. Потом подошла к шкафу и оделась. Быстро спустилась по лестнице и вытащила из шкафа свое самое теплое пальто из меха соболя. А потом прошла по снегу в гараж, завела автомобиль и направилась к Бамблби Хилл. Весь город был погружен во тьму.