Марта - Элиза Ожешко

— Мама! С кем это из наших работниц идет пан Александр?

Швейц отошла от окна.

— Со Свицкой, — проговорила она, подходя к столу. На лбу почтенной матроны собрались грозные тучи: фамилия Марты так и зашипела на ее губах.

Работницы помоложе украдкой переглядывались: выражение лица и голос хозяйки не сулили ничего хорошего.

Одна из них тихо сказала:;

— Будет нагоняй!

— А может, она даже ее уволит! — заметила другая еще тише.

— Ну вот! — шепнула третья совсем тихо. — Я думаю, теперь это Марту не испугает.

В это время в мастерскую вошла Марта. Выражение ее лица могло бы привлечь все взгляды, если бы они и без того не были устремлены на нее. Глаза, словно угасшие, обведены были темными кругами, на впалых щеках кроваво-красными пятнами горел румянец, между бровями пролегла глубокая складка. Входя, она подняла набухшие веки, и взгляд ее встретился с множеством устремленных на нее глаз. Она не выразила ни удивления, ни какого-либо иного чувства. Сняв платок с головы, она взяла полотно, приготовленное для нее на табурете, и молча принялась за дело. Руки ее дрожали, как в лихорадке, когда она развертывала полотно и вдевала нитку в иголку. Низко наклонив голову, с растрепавшимися косами, она углубилась в работу. Ее дрожащая, красная от холода рука быстро поднималась и опускалась, словно в такт с лихорадочно скачущей мыслью. Она дышала тяжело и часто, несколько раз открывала рот, чтобы глотнуть воздуха, которого ей, казалось, не хватало. За круглым столом две пары ножниц позвякивали как-то особенно резко.

Швейц бросала из-за очков косые взгляды на Марту. Уголки ее оттопыренных губ опустились книзу, что означало дурное расположение духа. Она перестала кроить и, не выпуская ножниц из морщинистых рук, своим тягучим голосом негромко проговорила:

— Пани Свицкая, вы вчера не были в мастерской.

Услышав свою фамилию, Марта подняла голову.

— Вы мне что-то сказали?

— Пани Свицкая, вы не были вчера в мастерской!

— Да, у меня были дела в городе, и я не могла прийти.

— Неаккуратное посещение мастерской приносит ущерб делу.

Марта низко склонила голову. Она шила и молчала.

Теперь за круглым столом лязгала и скрипела только одна пара ножниц, но все резче и резче: возмущение девицы, не вышедшей замуж по милости непобедимого Олеся, все возрастало.

Ее мать стояла, повернувшись лицом к мастерицам, ножницы были неподвижны в ее смуглой руке.

— Я вас вчера видела, пани Свицкая. Вы стояли у ступеней костела с двумя людьми.

Марта все еще не отвечала. Что она могла сказать?

— И я знаю мужчину и даму, с которыми вы, пани Свицкая, разговаривали вчера на улице. Эта женщина несколько лет тому назад работала в нашей мастерской. Однако недолго, очень недолго, потому что я сразу заметила, что поведение этой особы может подать дурной пример другим. Пани Свицкая, вы хорошо знаете эту женщину? Ее общество может быть очень опасно.

— Не для меня, — отозвалась, наконец, Марта.

Она не подняла головы от работы, но в ее дрожащем голосе прозвучало глухое, едва сдерживаемое возмущение.

— Ах! — Швейц протяжно вздохнула. — Нельзя быть такой самоуверенной! Гордость — мать всех пороков. Лучше избегать, гораздо лучше избегать таких опасных друзей… А пан Александр Лонцкий тоже ваш близкий знакомый, пани Свицкая?

Ножницы перестали звенеть. Некрасивая девица, привлекшая когда-то внимание покорителя мира, подняла голову.

— Мама, он, должно быть, ее близкий знакомый, если пани Свицкая с ним ежедневно гуляет.

Можно было подумать, что эти слова, как змеи, обвились вокруг Марты, вонзили свои жала в каждую клеточку ее тела, — так стремительно она выпрямилась, подняла голову и впилась широко раскрытыми глазами в лицо девицы Швейц.

— Что это значит? — сказала она глухим шепотом, обводя всех взглядом.

Мастерицы, даже те, которые обычно сидели неподвижно, ко всему равнодушные, теперь подняли головы и смотрели на нее. Их лица выражали различные чувства: жалость, любопытство, насмешку. Марта на минуту словно окаменела. Алые пятна на ее щеках стали расплываться и залили лоб и шею.

— Не надо сердиться, пани Свицкая, не надо сердиться! — начала Швейц. — Уже более двадцати лет и содержу мастерскую, в которой работает всегда двадцать девушек и больше, так что опыт у меня немалый. Притом я знаю свои обязанности по отношению к душам, которые провидение отдало под мою опеку; я не могу оставаться равнодушной, когда одна из них добровольно подвергает себя опасности. К тому же у меня есть дочери и молоденькие внучки. Что подумали бы и них люди, если бы в нашей мастерской, упаси боже, были испорченные девушки! Наконец, на наш двор выходят окна квартиры одной состоятельной и богобоязной дамы, покровительницы нашей и подлинной благодетельницы. Что бы подумала эта святая женщина, увидев под ее и моими окнами одну из моих работниц с молодым светским кавалером! А быть может, она уже и видела! Не знаю, что и ответить нашей покровительнице, если она меня спросит об этом. Ответить ей, что я уволила эту работницу? Но, может быть, это будет не по-христиански?

— Скажите ей, что работница, которая имела несчастье встретить во дворе этого молодого светского кавалера, ушла отсюда сама, добровольно.

Слова эти, сказанные громко и внятно, были слышны во всех углах комнаты. Марта встала с места и, высоко подняв голову, смотрела прямо в лицо Швейц. Ее губы дрожали.

— Я очень бедна, — продолжала Марта, — но я честная женщина, и вы не имели никакого права так говорить со мной. Не провидение отдало меня под вашу опеку и привело сюда, а моя беспомощность. Я пришла сюда, потому что для работы в другом месте у меня не хватало умения: вы это очень хорошо знаете, и вы использовали мое положение с большой выгодой для себя. Мой труд стоит в несколько раз больше того, что, вы мне платите… Но не об этом я хочу говорить. Я добровольно согласилась на ваши условия. Терпеть нужду я вынуждена, но выслушивать оскорбления… нет, этого я, несмотря ни на что, еще не могу! Прощайте!

Сказав это, Марта накинула платок на голову и направилась к двери. Работницы смотрели ей вслед, молодые — с симпатией и даже восхищением, пожилые — с жалостью и крайним изумлением.

Все, что пережила Марта со вчерашнего дня: разочарование, испытанное у книгопродавца, горькое чувство зависти, впервые овладевшее ею при виде Казимировского дворца и студентов, полных надежд на будущее, свидание на Крулевской улице, оскорбительное предложение, сделанное ей там, бессонная ночь, которую она провела в слезах, воспоминания о пережитом унижении и, кроме всего этого, встреча с человеком, который (она знала это) преследовал ее с оскорбительными для нее намерениями, — все это привело ее в состояние лихорадочного напряжения, которое не могло долго продолжаться и при малейшем толчке неминуемо должно было перейти в страшную бурю. Таким толчком были слова Швейц и ее дочери. Натянутая до предела струна лопнула в груди Марты — и не с жалобным стоном, а с воплем возмущения. Хорошо ли она сделала, что, поддавшись неудержимому взрыву женской гордости и человеческого достоинства, бросила к ногам оскорбившей ее женщины последний кусок хлеба? Она не думала об этом, когда бежала через длинный двор к воротам на улицу.

Но, подойдя к воротам, она отшатнулась, словно увидела какой-то омерзительный призрак, и на лице ее появилось выражение смертельной обиды. У ворот еще стоял Олесь, разговаривая вполголоса с каким-то молодым человеком. Марта бросилась в сторону. Она надеялась незаметно проскользнуть вдоль стены, но может ли быстрая серна укрыться от глаз опытного охотника?

— Пани! — повернувшись к ней, воскликнул Олесь. — Какой сюрприз! Я не предполагал, что вы так рано выйдете сегодня из этой ямы, ставшей для меня, — тут он понизил голос, — с некоторых пор раем, куда меня влечет моя мечта!

Мужчина, разговаривавший с Олесем, вышел на улицу и, бросив беглый взгляд на женщину, к которой обратился его собеседник, стал напевать веселую арию из «Флика и Флока», чтобы скрыть двусмысленную улыбку. Марта стояла у стены, выпрямившись, бледная, глаза ее метали молнии. Веселый Олесь подошел к ней, улыбаясь и томно глядя на нее.

— Что вам от меня нужно? — воскликнула Марта.

— Пани! — перебил ее покоритель сердец. — Четверть часа назад вы сурово оттолкнули меня, однако я не теряю надежды, что мое постоянство…

— Что вам от меня нужно? — повторила женщина, когда к ней вернулся голос. — Да, — продолжала ома, — я ушла из этой ямы и потеряла единственную возможность заработать кусок хлеба для меня и моего ребенка. А ушла я из-за вас. По какому праву вы, господа, встаете на нашем пути, который и без того очень тяжел? Будь у вас хоть немного совести и жалости, вы не стали бы преследовать женщину, которая и так не знает, как ей прожить на свете. Вам-то ничего не грозит. Вас за это только похвалят, нас — будут чернить. Мм лишаемся честного имени, а нередко и последнего куска хлеба, вы — отлично позабавитесь…