Дело «Памяти Азова» - Владимир Шигин

Сразу были ранены: смертельно вахтенный начальник и тяжело старший офицер. Командир крикнул: „Господа офицеры, с револьверами наверх!“ и навстречу восставшим матросам поднялись штурманский офицер Захаров и лейтенант Македонский. Лейтенант Захаров был убит сразу, а Македонский бросился за борт, и его пристрелили в воде. Командир, кончив раздачу патронов офицерам и кондукторам, поднялся наверх и нашел здесь смертельно раненного мичмана Сборовского.

Матросы из–за прикрытий обстреливали люк и через люки стреляли в кают–компанию; при этом убили старшего судового врача Соколовского и ученика Тильмана, стоявшего часовым у арестованного.

Офицерам приходил конец. Они прошли в кормовую батарею и спустились на баркас, стоявший на бакштове под кормой. На баркасе уже разводились пары; туда были спущены раненый Вердеревский и Селитренников. Когда пары были подняты, баркас отвалил. На крейсере остались только три офицера, судовой священник, артиллерийский содержатель, делопроизводитель штаба и штурманский подполковник.

В погоню за бежавшими матросы послали паровой катер, куда погрузили 37–мм пушку. Выстрелом из нее были убиты Вердеревский, мичман Погожев и тяжело ранен лейтенант Унковский. Но паровой катер сел на мель, и ему пришлось вернуться на крейсер.

Матросы долго обстреливали кают–компанию. Но офицеры не отвечали, и команда прекратила огонь. В 4 часа 30 мин. утра матросы арестовали офицеров, заперли их по каютам, приставив надежных часовых, и освободили Коптюха. После побудки команда собралась на баке. Первый начал Лобадин: „Ребята, вчера с провизией к нам на крейсер прибыл вольный, который вместе с нами сидел в трюме; ночью его нашел старший офицер и переписал нас. Из–за этого все и вышло. Офицеры хотели его застрелить, но Бог миловал!“.

Коптюх предложил выбрать комитет для управления кораблем. Впоследствии некоторые свидетели показывали, что он предложил выбрать совет. В члены этого комитета или совета Коптюх предложил себя, Лобадина и еще нескольких матросов. Остальных кандидатов указывал Лобадин, спрашивая мнение команды о каждом из них. Сколько выбрали в комитет, точно не определено. Коптюх и некоторые свидетели говорят, что было 12 выборных, а другие настаивают, что комитет состоял из 18–20 человек. Все члены комитета переоделись в черное, а командиром крейсера выбрали Лобадина. Лобадин заявил, что все судовые расписания остаются в силе и служба должна идти по установленному порядку. После завтрака команда получила приказание сняться с якоря и поднять сигнал прочим судам, стоявшим в Панон вике.

Тогда же обыскали всех арестованных и снова заперли по каютам. Команда показала пример редкого благородства к побежденному врагу. К раненому старшему офицеру беспрепятственно ходил фельдшер, дважды делавший ему перевязки. Священнику тоже не было отказано в посещении больного. Из каюты лейтенанта Селитренникова больному принесли вина. Матросы, которые приносили офицерам и кондукторам чай и командный обед, говорили, как бы извиняясь: „Это Лобадина распоряжение, чтобы для всех была одна пища“. На мостике набирали сигналы „Воеводе“ „сняться с якоря и подойти к борту“. „Воевода“ приказание исполнил, но „Памяти Азова“ показалось, что он подходил с открытым минным аппаратом. Пришлось поднять вновь сигнал „стать на якорь“, а минный крейсер „Абрек“, миноносец „Ретивый“ получили приказание присоединиться к „Азову“. Оба корабля подняли ответ „ясно вижу“, но с места не двигались.

Лобадин приказал правому борту открыть огонь по „Абреку“ и миноносцам орудий. Была сыграна короткая тревога, но никто не расходился по местам. Было приказано сыграть в две дроби тревогу. Прислуга встала по расписанию, но не стреляла. Только один комендор навел орудие, да и то мимо. Одним словом, Лобадин со своими единомышленниками сделали только два выстрела орудия, ибо вследствие неумелого обращения орудие заклинивалось.

После обстрела крейсер вышел в море, взяв курс на Ревель. На мостике стояли Коптюх, одетый мичманом, Лобадин, Колодин, ученики Котихин и Кузнецов. Во время хода лейтенант Лосев попросил, чтобы к нему в каюту позвали „того из нижних чинов, кто распоряжается всем“. Минут через двадцать к арестованному спустился Колодин, следователь комитета. Он успокоил офицера, что арестованным бояться нечего. Избиение офицеров произошло потому, что лейтенант Захаров первый убил матроса. Колодин предложил даже Лосеву присоединиться к восставшим, объясняя причины восстания.

Как интересно было бы послушать разговор этих совершенно разных людей. Один — офицер, выкормок буржуазии, другой — революционер, бросающий пламенные слова: Мы желаем возрождения России и флота. Мы уверены в победе, ибо в наших рядах минный отряд, броненосцы „Цесаревич“, „Слава“, крейсер „Богатырь“ и транспорт „Рига“. Затем Колодин сообщил, что в Ревеле на „Память Азова“ приведут двоих: один видный революционер, а другой трудовик, член Государственной Думы. Команда крейсера сплотилась еще до выхода из Кронштадта, разделясь на несколько революционных групп: социал–демократов, социал–революционеров и трудовиков.

В боевой рубке состоялось краткое совещание, на которое пригласили кондукторов; им даже разрешили надеть свою форму. Лобадин обратился к ним, прося поддержать революционное восстание и распределил между ними обязанности. Один из кондукторов, не надеясь на успех восставших, благоразумно попросил запереть их снова в каюту.

Вообще, между верными собаками офицеров — кондукторами и революционерами была пропасть. Кондукторам говорили о борьбе за правду и свободу, они продолжали спрашивать: „как же приниматься за дело, не зная, что делать?“. Тщетно Коптюх напоминал о восстаниях на броненосце „Князь Потемкин Таврический“ в Севастополе, о лейтенанте Шмидте и кондукторе Частнике. В заключение он стал читать революционный манифест о необходимости помочь рабочим и о 9 января.

Во время заседания в рубку вбежал телеграфный квартирмейстер Баженов и сказал: „Товарищи, команда пала духом. Нужно ее воодушевить“. Заседание было прервано, команду собрали на баке. Коптюх стал на шпиль и обратился к команде с речью. Причиной восстания был роспуск Государственной Думы и массовый арест лучших людей. Далее он упомянул о постановлении думской социал–демократической фракции и трудовой группы передать всю землю крестьянам. Вместе с „Ригой“ крейсер должен уйти из Ревеля в Свеаборг и там присоединиться к учебно–минному отряду, тоже поднявшему восстание. В заключение Коптюх прочитал команде выборгское воззвание, а также воззвание трудовиков и думской социал–демократической фракции.

Он предложил даже провозгласить „ура“ за свободу, но настроение команды действительно сильно понизилось; только после вторичного крика квартирмейстера Баженова: „ура“ его подхватили, и то очень немногие. Затем спросили команду, что делать с арестованными офицерами. Сторонников убийства оказалось мало, и вопрос был отложен. Команда получила по полчарки вина и разошлась обедать.

Около двух часов дня восставшие встретили в море „Летучий“. Миноносец, в ответ на сигнал „присоединиться“, начал быстро уходить. Тогда по нему сделали два выстрела из 6–дм орудия и несколько из 47–мм пушек. Близ Ревеля „Память Азова“ встретил какой–то коммерческий иностранный пароход. На него была отправлена шлюпка, которая привезла газеты и радостное известие, что в Свеаборге даже лайбы ходят под красным флагом.

В 5 часов дня крейсер стал на якорь на ревельском рейде. Лобадин остановил портовый пароход „Карлос“, который вел на буксире баржу. Команда пересадила на пароход раненого судового священника и двух вольных поваров, служивших на корабле. Одному из этих сомнительных людей Лобадин поручил все–таки зайти в лавочку и передать человеку в форменной фуражке и очках, которого он там найдет, приказание прислать шлюпку. Очень остро стоял вопрос с провизией. Характерно для честности революционного моряка, что Лобадин не велел трогать денежный сундук и сказал Коптюху, что „деньги на провизию надо достать с берега“.

Коптюх написал записку, но почему–то ее не доставили, она так и осталась на крейсере. Эту записку собирались везти на берег машинный содержатель Аникеев и баталер Гаврилов. Они уже переоделись в штатские костюмы одного из вольных поваров, но Коптюх колебался, не убегут ли они. В записке Коптюх писал, что к „Памяти Азова“ пока еще никто не присоединился, а Свеаборг в руках восставших матросов и солдат. Сообщал Коптюх о плане захватить Ревель и просил по этому поводу прислать положительный ответ. Он звал также на корабль члена Государственной Думы, если он уже приехал. Главное же, надо было позаботиться о провизии для крейсера.

Настроение восставших падало, потому что они чувствовали себя изолированными от масс флота. Кондуктора, которые никак не могли сочувствовать революции, намотали на ус упадок настроения большинства команды. Они задумали черное дело: овладеть крейсером и, так или иначе, подавить восстание. Действовали с подходцем, с хитрецой. Всячески обхаживали учеников перед ужином и наводили их осторожненько на мысль об ужасных последствиях мятежа.