Легенды Оромеры. Великий Орёл. - Александр Игнатьев

с трюмо ночной хрустальный канделябр и с наигранно восхищенным видом приблизился к Сокровищу. — Я бы предпочёл уладить дело иначе, но пусть оно будет решено так...

Он резко, без замаха опустил тяжелый подсвечник на тонкую, ещё не окрепшую скорлупу и та начала рассыпаться белыми оскольчатыми многоугольниками. За его спиной беззвучно ахнула Мадам. На полу корчился не золотой, а лиловый змеиный зародыш. Благородный отпрыск чужого отца!

— Ну вот, всегда все можно решить на месте, — проговорил король.

И перевел взгляд на лицо супруги.

В приоткрытое окно доносился обычный вечерний гул дворцовых служб — резкие крики офицеров, суета мелкой знати, шум подготовки к ужину.

«Смииирна-а, равнение на середину!»…

«Ах, дорогой, неужели к балу ты не сможешь разучить новое па, мы будем опять выглядеть несовременно»…

«Эй, поторопитесь с десертом...»

Он повернулся, плавно изгибаясь частично преображенным телом огромной змеи, перетек к ней, будто капли ртути, остановившие свой бег и слившиеся воедино у ее ног.

— Дайте мне вашу руку, Мадам...

Она зашипела в ответ, преображаясь. Через секунду над ним возвышала свой капюшон молодая Нагайна. Два белых кинжала зубов наполнились синим, светящимся сквозь эмаль ядом.

В душе Ангеррана поднялось подобие сожаления. Он ценил красоту.

Последовал бросок - и через пару минут король отворил дверь покоев.

— Приберите, — бросил служкам фразу Повелитель. Затем немигающим взглядом вертикального зрачка подозвав первого министра, произнёс.

— Нам нужна новая Мадам...

Глава 20 ЭМИЛИЯ. В путь! (Оксана Лысенкова)

Утром Эмилия проснулась с чувством глубокого отвращения к вчерашнему дню. И с чувством полной неуверенности в дне завтрашнем. Но делать нечего, пришлось вставать и приводить себя в порядок после того, как накануне легла, не распустив сложную прическу. Выпутав, практически выдрав, накладные пряди, девушка тяжело вздохнула, оделась и поплелась искать отца, чтобы исправить вчерашнюю несдержанность.

Генри обнаружился в малой столовой, они с Луизой неторопливо завтракали. Эмилия вытянулась перед ними практически по стойке «смирно» и бодро отрапортовала:

- Доброе утро, папа и мама! Я нашла приличные слова. Вот так: «Господин Майлз несомненно не подходит мне как муж по причине интимных предпочтений особей своего пола». Эмилия договорила заранее придуманную фразу и выдохнула, справилась, мол.

Родители переглянулись – ситуация складывалась более чем серьезная. Оборотень с настолько неправильными генами автоматически исключался из сферы надежды клана на возрождение.

- Откуда ты это узнала? – осторожно спросил Генри, - Такое обвинение можно выдвигать только при наличии доказательств.

- Я подслушала. Нечаянно, я просто гуляла, - Эмилия, зная, что подслушивать нехорошо, затеребила в руках юбку, комкая ткань и поднимая подол. Луиза хлопнула дочь по рукам.

- Руки убери! И рассказывай.

Эмилия рассказала. И про олушу, и заодно на баклана пожаловалась. Еще раз, вдруг вчера не услышали.

Генри резко поднялся:

- Все вышесказанное лишний раз свидетельствует о вырождении рода, поэтому проблема твоего замужества встает с еще большей остротой. Надо решать со старейшинами, у меня одного нет таких полномочий. Девочки, я вас покину, к ужину вернусь.

Генри вышел и буквально через минуту со двора раздался его голос, отдающий приказ оседлать коня. Луиза налила дочери чаю:

- Милая, ты же понимаешь, что с этими двумя у вас могли получиться хорошие дети? Которые может быть, смогли бы прервать вырождение рода. Может, подумаешь? Олуша отпадает, так, может, баклана приведешь в соответствие с нормами приличий? Или же фиг с ним, для души любовника заведешь…

Эмилия, уже укусившая кусочек ветчины, поперхнулась, расплескав чай, и круглыми глазами посмотрела на мать:

- Мама, это ужасно!

- Да. Но продолжение рода стоит небольшого неудобства.

- Да, мама. Я подумаю, мама, - Эмилия бережно поставила чашку на стол, положила недоеденную ветчину обратно на тарелку и бочком выбралась из-за стола, - мне надо побыть одной, мама, - словно спасаясь от роя пчел, Эмилия вылетела в двери.

Луиза довольно покивала ей вслед и отхлебнула душистого напитка из фарфоровой чашечки.

В комнату к себе Эмилия влетела, пыхтя от возмущения: «Баклан? Перевоспитать? Любовника? Для души? Продолжение рода? Я вам всем сделаю продолжение рода!».

Эмилия вытащила на середину комнаты самый большой саквояж и, продолжая бурчать, принялась скидывать в него платья.

«Я поеду к Великому Орлу и не отстану до тех пор, пока он не снимет свое дурацкое проклятие! Подумаешь, критики испугался, надо учиться правильно выражаться, а не уроки в школе прогуливать! А я теперь страдай с глистом бесхвостым, нет уж!!!»

Немного попрыгав на не закрывающейся крышке туго набитого саквояжа, Эмилия вдруг поняла, что внутреннее клокотание улеглось, желание разбить пару тарелок о голову невоспитанного жениха исчезло, и стало возможным трезво подумать над происходящим. Решение ехать к Великому Орлу не ушло, но, оглядев разворошенную комнату и трещащий по швам саквояж, девушка поняла, что собираться придется заново. Хотя бы по той простой причине, что поднять эту, с позволения сказать, ручную кладь, не было никакой возможности.

Повздыхав, Эмилия вытряхнула содержимое большого саквояжа на кровать, и на этот раз принесла маленький. Нет, не этот, не самый маленький однодневный, а вот этот, средний, с которым на ярмарку на три дня ездили. На самое дно уложила тщательно завернутый в носовой платок тренажер для крыльев. Потом гребень, мыло и зубную щетку. Несколько штук белья, запасное платье. Расшитый бисером кошелечек со своими сбережениями. Немного, конечно, но лучше, чем ничего. Сверху уложила книгу семейных сказаний, подаренную дядюшкой Одбеллом. Все. Оставалось только запастись продуктами хотя бы на пару дней, чтобы не разговаривать с деревенскими жителями, которые могли ее знать. И с утра можно ехать. Только записку написать. А до тех пор тс-с-с…

Эмилия оглядела комнату, запихнула саквояж под кровать, рассовала по местам все то, что повытаскивала в процессе сборов и, довольная собой и своим хитрым планом, пошла гулять в оранжерею.

***

Наутро мистер Чудак был во всеоружии. Одетый в свежий тёмно-зелёный френч, апельсиновые бриджи, такие же чулки, зелёные ботинки и светло-бежевый цилиндр, Оддбэлл наводил своим видом на размышления скорее о попугаях, нежели о совах. Высокая строгая трость глубокого индигового оттенка и коричневые лайковые перчатки дополняли сходство с тропическими птицами. Оддбэлл придирчиво оглядел своё отражение в зеркале, подхватил плотно набитый коричневый кожаный портфель, и, на ходу крикнув в гулкую пустоту коридора несколько распоряжений, покинул «улиточный»