Жду ответа - Дэн Хаон

— Шутка, — сказала она. Глаза задержались на его лице, выражение дрогнуло, когда мысли, видимо, пришли в порядок.

— Вы его родственник, — сказала она. — Вижу сходство.

Так.

Он опешил. Странное ощущение через столько лет.

За все годы, в течение которых он показывал старое фото Хейдена, никто никогда не улавливал этой связи. Он онемел на время, а потом возникло очередное небольшое, но навязчивое сомнение.

Они близнецы — сходство явно имеется, — так почему ж его кто-то заметил лишь через столько лет? Майлс предполагал, что повзрослел иначе, чем Хейден, — набрал вес, лицо огрубело, обрюзгло, — и все-таки ему было немного обидно, что никто не связывает его собственный облик с мальчиком на листке объявления.

Поэтому он испытал облегчение, даже утешился, услыхав от нее слово «сходство». Будто его тело обрело плоть впервые… уже даже не помнится, с каких пор.

Майлс выпустил из груди воздух.

— Он мой брат, — сказал он, наконец, чувствуя освобождение, избавление. — Я давно его разыскиваю.

— Понятно, — сказала Лидия Барри. Разглядывала его, враждебность несколько рассеялась. Заправила прядь волос за ухо и закрыла глаза, словно погрузилась в медитацию. — Тогда, Майлс, по-моему, у нас с вами есть кое-что общее. Я его тоже давно ищу.

Он одинок: вот что Майлс сказал себе позже, когда забеспокоился, что надо было быть осторожнее, уклончивее. Он одинок, устал, потерял ориентацию, по горло сыт глупыми играми, и какое это имеет значение? Какое имеет значение?

Они сидели в баре отеля «Маккензи», он снова пил пиво, а Лидия Барри джин с тоником, и он ей все рассказал.

Ну, почти все.

Трудно излагать историю словами. Их невероятное детство — даже в самом общем кратком описании — превращается в комикс. Фокусник-клоун-гипнотизер отец. Атлас. Завихрения Хейдена, прошлые жизни, духовные города, разнообразные люди, которыми он побывал, электронные сообщения, письма, подсказки, отмечающие путь искателя сокровищ, за которым годами гонится Майлс. Возможно, труднее всего признать, что он идет по следу десять с лишним лет, нисколько не приближаясь к цели.

Как объяснить? Достаточно ли сказать, что они братья, что Хейден последний из живущих на свете, кто разделяет с ним воспоминания; последний, кто помнит, как они были счастливы в тот или иной момент; последний, кто знает, что все могло быть по-другому? Достаточно ли сказать, что Хейден — канал, по которому можно пройти назад во времени; последняя нить, которая связывает его с тем, что он еще считает своей «реальной» жизнью?

Достаточно ли сказать, что даже сейчас, даже после всего, он по-прежнему любит Хейдена больше, чем кого-либо другого? По-прежнему каждый день тоскует по бывшему Хейдену, по брату, которого знал мальчишкой, даже понимая, что это звучит дико. Отчаянно. Патологически.

— Честно, не совсем понимаю, что я сейчас делаю, — сказал он и сложил руки на стойке бара. — Зачем я здесь? Фактически не знаю.

Много лет воображал, как рассказывает кому-то свою историю: возможно, мудрому психотерапевту; другу, с которым сблизился, — возможно, Джону Расселу, если бы выдалось время и тот очутился поблизости; подруге, когда они лучше узнали бы друг друга и возникла уверенность, что он не сбежит. Девушке в «Чудесах Маталовой», Авиве, внучке миссис Маталовой, с крашеными черными волосами и скелетными серьгами, с острыми сочувствующими знающими глазами…

Но никогда даже не представлял, что в конце концов откроется кому-нибудь вроде Лидии Барри. Мало кто не годится на эту роль настолько, насколько эта зоркая, как филин, натянутая, как струна, женщина в таких перчатках, в таком пальто, с такой бледной ухоженной кожей.

Тем не менее говорить с ней легко. Она слушает напряженно, но, кажется, не сомневается в его словах. Ничто ее не удивило, сказала она, прослушав до конца.

Лидия Барри ищет Хейдена три с лишним года — точнее, ищет свою младшую сестру Рейчел.

Хейден ее жених. Во всяком случае, был.

— В Миссури, — сказала Лидия Барри. — Сестра училась в университете в Роли, ваш брат был ее преподавателем. Майлс Спейди, аспирант-математик. Предположительно британец. Рассказывал, что поступил в Кембридж, где его отец был профессором антропологии, и, по-моему, всем нам слегка вскружил голову, когда в декабре явился в дом вместе с ней.

«Нам», то есть пяти женщинам. Это Рейчел, я, наша средняя сестра Эмили, тетя Шарлотта и наша мать. Отец умер, когда мы были маленькими, и поэтому вышло так, что мужчина в доме оказался новинкой.

Вдобавок мать была тяжелобольна. Боковой амиотрофический склероз: к тому времени она была прикована к инвалидной коляске. Все мы знали, что скоро умрет, поэтому — не знаю — хотели устроить самое чудесное Рождество, и я уверена, он это понял. Обращался с матерью очаровательно, мило. Она уже не могла говорить, а он сидел рядом и вел с ней беседы, рассказывал о своей жизни в Англии и…

Я ему верила. По крайней мере, он был весьма убедителен. Оглядываясь назад, понимаю, что его акцент показался мне несколько нарочитым. Он производил впечатление очень умного и приятного человека. На мой взгляд, слегка эксцентричный, слегка выставляющийся напоказ, но я в нем не увидела ничего подозрительного.

Безусловно, я не слишком вдавалась в подробности. Жила в Нью-Йорке, домой приезжала на праздники на несколько дней, у меня была своя жизнь, с Рейчел мы особенно близкими не были. Между нами разница в восемь лет, она всегда была… очень тихой и скрытной девочкой, понимаете? В любом случае, думаю, было глупо с их стороны объявлять себя помолвленными, поскольку они не собирались жениться, пока она не закончит учебу, а до этого оставалось еще больше года. Училась она в то время на предпоследнем курсе.

В октябре следующего года, примерно через пять месяцев после смерти нашей матери, они оба пропали.

Лидия Барри на время умолкла. Уставилась в свой стакан с джином. Майлс раздумывал, надо ли сообщить, что Хейден был помешан на сиротах. Что в детстве они постоянно играли в игры, в которых были сиротами, очутившимися в опасности; что Хейден обожал детскую книжку «Тайный сад» о маленькой сиротке…

Хотя это был, может быть, не самый подходящий момент для подобного сообщения.

— Я страшно на нее злилась, — тихо продолжила, наконец, Лидия Барри. — Мы не разговаривали. Меня взбесило, что она не явилась на похороны, поэтому мы не общались, и фактически прошло какое-то время, прежде чем до меня дошло, что она больше не учится. Связаться с ней не было никакой возможности.

По всей видимости, они вместе покинули город, никто не знал, куда направились, и поэтому вполне успешно… возможно, вы не рассмеетесь, если я скажу… бесследно исчезли.

Она взглянула на Майлса большими выпуклыми глазами, он видел, какая у нее бледная кожа, почти прозрачная, как луковичная шелуха, под которой просвечивают тонкие вены. Смотрел, как она заправляет за ухо прядь волос.

— Никто из нас с тех пор не видел Рейчел, — сказала Лидия Барри.

Рейчел, думал он. Вспомнил имя, которое ему назвали приятели Хейдена с математического факультета.

Та самая девушка, которая выглядывала в дверную щель из потрескавшегося доходного дома с дверью, затянутой дырявой проволочной сеткой, с пыльным диваном под фасадным эркерным окном.

Его как громом поразило. Поразило свое собственное присутствие в истории, рассказанной Лидией. Он почти абстрактно следил за рассказом, мысленно представляя декабрьские сцены: Хейден в гостиной с безмолвной трясущейся матерью, оба смотрят в огонь в топке камина, сидя в тени мерцающей рождественской елки; Хейден завтракает за одним столом с пятью женщинами, намазывает хлеб маслом, говорит с театральным британским акцентом, который, насколько помнится Майлсу, особенно любил; Хейден обнимает Рейчел Барри за плечи, пока раздаются рождественские подарки, а из стерео звучат рождественские гимны.

Мысленно все это видел, слушая, словно просматривал старую крупнозернистую видеозапись чужой семейной жизни, и вдруг из дверной щелки на него глянул глаз Рейчел Барри.

«Я знаю, кто ты, — сказала она. — Вызову полицию, если не уйдешь».

Оба они, Майлс и Лидия, сидели за стойкой бара молча, неподвижно. Она подняла свой стакан, и, хотя в баре были другие люди, переговаривались и смеялись, хотя играла музыка, он слышал тихий ксилофонный звон кубиков льда о стекло.

— Кажется, я однажды видел вашу сестру, — сказал он. И, видя, как она вдруг загорелась, поспешно разъяснил. — В Роли. Лет пять назад. Должно быть, прямо перед тем, как они…

— Понятно, — сказала она.

Он с грустным сожалением пожал плечами, хорошо зная, как вспыхивают и гаснут искры обнадеживающей информации. Провал за провалом, отчаяние.