Красный сфинкс - Александр Дюма

— Почему?

— Полагаю, он отправился в путешествие, откуда мало шансов вернуться.

— Ах, да, понимаю, ведь это его убили.

— Именно так, монсеньер; в первый миг его сочли мертвым, но он пришел в себя и потребовал священника, так что я оказался там как раз кстати.

— Опять Провидение, дю Трамбле! И вы, я полагаю, приняли его исповедь?

— До последнего слова.

— Сказал он вам что-нибудь важное?

— Монсеньер сможет об этом судить, — с улыбкой ответил капуцин, — если соблаговолит освободить меня от соблюдения тайны исповеди.

— Хорошо, хорошо, — сказал Ришелье, — освобождаю.

— Так вот, монсеньер, Этьенн Латиль был убит за то, что отказался убить графа де Море.

— Но кому может быть нужно убийство этого молодого человека, не участвовавшего — по крайней мере, до сегодняшнего дня — ни в одном заговоре?

— Соперничество в любви.

— Вы об этом знаете?

— Я так думаю.

— И вы не знаете, кто убийца?

— Ни я, монсеньер, ни сам Латиль: он знает только, что его противник горбун.

— У нас в Париже среди отъявленных дуэлянтов только два горбуна: маркиз Пизани и маркиз де Фонтрай. Пизани исключается — он сам получил вчера в девять часов вечера у дверей особняка Рамбуйе удар шпагой от своего друга Сукарьера; значит, вам надо установить наблюдение за Фонтраем.

— Я так и сделаю, монсеньер; но пусть ваше высокопреосвященство соблаговолит немного подождать: мне осталось рассказать самое необычайное.

— Рассказывайте, рассказывайте, дю Трамбле, меня чрезвычайно интересует ваш отчет.

— Самым необычайным, монсеньер, было вот что: в то время как я исповедовал умирающего, граф де Море собственной персоной вошел в комнату, где проходила исповедь.

— Как? В гостиницу «Крашеная борода»?

— Да, монсеньер, сам граф де Море вошел в гостиницу «Крашеная борода» переодетый мелкопоместным баскским дворянином; он подошел к раненому, бросил на стол, где тот лежал, полный золота кошелек, сказав: «Если ты выживешь, вели отнести себя в особняк герцога де Монморанси. Если ты умрешь, не беспокойся о своей душе: в мессах за ее спасение недостатка не будет».

— Похвальное намерение, — сказал Ришелье, — а все-таки скажите моему медику Шико, чтобы он осмотрел беднягу. Важно, чтобы он поправился. Но уверены ли вы, что граф де Море не узнал вас?

— Совершенно уверен.

— Что он мог делать, переодетый, в этой гостинице?

— Может быть, нам и удастся это узнать. Ваше высокопреосвященство не догадывается, кого я встретил на углу улиц Платр и Вооруженного Человека?

— Кого же?

— Да еще переодетую пиренейской крестьянкой.

— Говорите скорее, дю Трамбле; уже поздно, и у меня нет времени отыскивать разгадки.

— Госложу де Фаржи.

— Госпожу де Фаржи, выходящую из гостиницы? — воскликнул кардинал. — Она была одета по-каталонски, он по-баскски. Это было свидание.

— Я сказал себе то же самое, но свидания бывают разные, монсеньер. Дама не очень строгих нравов, а молодой человек — сын Генриха Четвертого.

— Нет, это не любовное свидание, дю Трамбле. Молодой человек возвращается из Италии, он проезжал через Пьемонт. Голову даю на отсечение, что у него были письма к королеве или даже к королевам. О, пусть он поостережется, — добавил Ришелье, и лицо его приняло угрожающее выражение, — два сына Генриха Четвертого уже сидят у меня под замком.

— Короче говоря, монсеньер, таковы результаты моего вечера; я счел их достаточно важными, чтобы доложить вам.

— И правильно сделали, дю Трамбле; так вы говорите, что молодой человек живет у герцога де Монморанси?

— Да, монсеньер.

— Уж не замешан ли и он в заговоре? Может быть, он уже забыл, что я отрубил голову одному носителю этого имени? Он хочет стать коннетаблем, как его отец и дед. Он и стал бы им, если б не Креки, вообразивший, что этот титул принадлежит ему как мужу одной из Ледигьер. До чего же, выходит, легко его носить, меч Дюгеклена! Но, во всяком случае, герцог — верный и преданный рыцарь. Я пошлю за ним. Его меч коннетабля находится под стенами Казаля, пусть он за ним туда отправится. Как вы сказали, дю Трамбле, вечер сегодня удачный, и я надеюсь хорошо его завершить.

— Какие приказания будут у монсеньера?

— Наблюдайте, как я вам сказал, за гостиницей «Крашеная борода», но не слишком явно; не спускайте глаз с вашего раненого, пока он не окажется в земле или не поправится. Что касается графа де Море, он, думаю, занят другой женщиной, а не этой Фаржи, у которой уже есть Крамай и Марийяк. В конце концов, дю Трамбле, существует Провидение и, как вы сказали, оно занимается этим делом. Но вы знаете, что Провидение не может со всем справиться в одиночку.

— А на этот случай создана поговорка или, вернее, максима: «Помоги себе сам, и Бог тебе поможет».

— Вы весьма проницательны, дорогой дю Трамбле, и для меня было бы большим несчастьем вас лишиться. Так что дайте мне время оказать папе услугу, избавив его от испанцев, которых он боится, и от австрийцев, которых он ненавидит, и мы устроим, чтобы первая же красная шапка, прибывшая из Рима, размером пришлась по вашей голове.

— Если бы она оказалась мне мала или велика, я попросил бы монсеньера подарить мне свою старую в знак того, что, каких бы милостей ни удостоило меня Небо, я никогда не буду считать себя равным вам, а всегда останусь вашим покорнейшим слугой.

И отец Жозеф, сложив руки на груди, смиренно поклонился.

В дверях он встретил Кавуа; тот посторонился, давая ему дорогу, как сделал это и при входе капуцина.

Когда Серый кардинал скрылся, Кавуа сказал:

— Монсеньер, он здесь.

— Сукарьер?

— Да, монсеньер.

— Значит, он был дома?

— Нет, но его слуга сказал, что, вероятно, он в игорном доме на улице Вильдо, куда нередко заглядывает; там я его и нашел.

— Пригласите его.

Кавуа, опустив глаза, не двинулся с места.

— В чем дело? — спросил кардинал.

— Монсеньер, я хотел обратиться к вам с просьбой.

— Говорите, Кавуа; вы знаете, что я вас ценю и рад буду доставить вам удовольствие.

— Я хотел узнать: когда господин Сукарьер уйдет, позволено ли мне будет провести остаток ночи дома? Со времени нашего возвращения в Париж, монсеньер, вот уже пять дней или, точнее, пять ночей я не ложился в постель.

— И вам надоело бодрствовать?

— Нет, монсеньер, это госпоже Кавуа надоело спать.

— Следовательно, госпожа Кавуа до сих пор влюблена?

— Да, монсеньер, но влюблена в своего мужа.

— Прекрасный пример для придворных дам! Кавуа, вы проведете эту ночь со своей женой.