Россия, кровью умытая - Артем Веселый

— «То-то… (зевок) варищ ко-ма… (зевок) командируется за ору-жи-ем (зевок). Под-держка ре-во-лю-ци-он-ной вла… (зевок) власти на местах», — вслух читал комендант, потом потер на мандате помуслявленным пальцем печать и, развалившись в мягком кресле, сдвинул на нос шапку. — Не от меня зависит.

— Как так?

— Та-ак… — А сам и глаз не показывает.

— Да как же так?

— Эдак, — мычит сквозь сон.

— Да какой же ты комендант, коли оружия в запасе не имеешь?.. А ежели экстренное нападение контры?

— Мэ-мэ, — тихо мекает он и, уронив на стол голову, давай храпеть во все завертки.

— Га, чертов сынок! — плюнул Максим через коменданта на стенку и, выбрав у него из пальцев мандат, ударился в город.

НОВОРОССИЙСКИЙ СОВЕТ РАБОЧИХ, СОЛДАТСКИХ, КРЕСТЬЯНСКИХ И КАЗАЧЬИХ ДЕПУТАТОВ

На лестницах и в залах народу — руки не пробьешь. Черноморские молдаване хлопотали о прирезке земельных наделов; немцы-колонисты искали управы на самовольство казаков; фронтовики, матросы и рабочие шныряли по своим делам, и тут же неизвестный солдат продавал серебряные ложки.

Толкнулся Максим в одну комнату — заседанье, не продохнешь; толкнулся в другую — совещание с рукопашным боем; в третьей комнатушке местный комиссар финансов, на глазах у обступивших его восхищенных зрителей, из простой белой бумаги делал деньги.

Встал Максим в дверях и давай самых главных за руки хватать:

— Оружие…

Иному некогда, иному недосуг, все кричат и мимо бегут, и никто с делегатом говорить не желает. «Что тут делать? — думает Максим. — Хоть садись и плачь или обратно в станицу с таком поезжай…» С горя пронял его аппетит, пристроился на подоконнике, хлеба отломил и только было взялся за сало — глядь, Васька Галаган.

— Здорово, голубок.

— Да неужто ж ты, дорогой товарищ, живой остался?

— Э-э, меня не берет ни дробь, ни пуля…

— Ах, друг ситный, рад я ужасно!

Подманил Васька товарищей и ну рассказывать, как они на автомобиле мимо дороги пороли, как у попа гостевали, как он, Васька, в трубе ночевал… Ржали матросы — штукатурка с потолка сыпалась, советские обои вяли, стружкой по стенам завивались.

— Зачем, годок, в город притопал? Максим показал мандат.

— Оружия тебе, солдат, не достать, — смеется Галаган. — В совет здешний всякая сволота понабилась: и большевики, и меньшевики, и кадеты, и эстервы.

— Какой такой совет, коли силы-державы не имеет?.. А ежели экстренное нападение контры, они и усом не поведут?

— Не по назначению попал.

Уцепил Максим дружка за рукав бушлата и давай молить-просить:

— Васек, товарищ подсердечный, не могу я без оружия в станицу и глаз показать… За что мы скомлели, терзались на фронтах?.. И зачем нам допускать в советы кислу меньшевицкую власть?.. Долой золотую шкурку… В контрах вся Кубань, тридцать тысяч казаков.

— Успокой свое сердце, оружия тебе добудем.

— Верно?

— Слово — олово.

— А совет?

— Совет — чхи, будь здоров, погремушка с горохом… Вся власть в наших руках: хоромы, дворцы и так далее.

От радости Максим стал сам не свой. Сала кусок и хлеба горбушку на подоконнике забыл.

Матросы, подцепив друг друга под руки и, распевая песни, шли во всю ширину дороги.

Максим с мешком на горбу следовал за ними.

Миновали улицу, другую и всей ватагой ввалились в гостиницу «Россия». Барахла кругом понавалено горы. Сюда повернешься — чемодан, туда — узел, двоим не поднять. Картины, диваны и занавески — чистый шелк. На полу валялись пустые бутылки, на столах ковриги ржаного хлеба, целые кишки колбас, вазы были наполнены фруктами, а раззолоченные блюда — солеными огурцами и кислой капустой.

Проголодавшийся Максим набросился на жратву. Васька расстегнул бутылку шампанского. Вспомнили, как на автомобиле мимо дороги чесали, выпили; про трубу вспомнили, еще выпили; за поповский сапог наново выпили. Вывел моряк гостя через стеклянную дверь на балкон и показывает:

— Вон немцы в Крыму… Вон Украина, страна хлебородная, всю ее покорили гады, а флот наш сюда отсунули.

— Немцы?

— Немцы, хлесть их… Шлём-блём, даешь флот по брест-литовскому договору… Шалишь… Распустили мы дымок, сюда уплыли. Выпьем вино до последнего ведра, дальше двинемся, разгромим все берега и с честью умрем, но не поддадимся.

— Вася, зачем умирать?

— Я?.. Мы?.. Никогда сроду… Будем жить бессчетно лет… Все прошли с боем, с огнем… Полный оборот саботажа, весь путь под саботажем… Зато и задали же мы им дёрку… Гайдамаков били, раду били, под Белградом Корнила шарахнули, на Дону с Калединым цапались, в Крыму с татарами дрались, на севастопольском рейде офицеров топили в пучине морской: камень на шею и амба, вспомнили мы им, драконам, «Потемкина» и «Очаков».

— С корню долой!

— Справедливо, дядя… Раз офицер — фактически контрик… Бей с тычка, бей с навесу, бей наотмашь, хрули гадов, не давай лярвам пощады ни на рыбий волос… Про Мокроусовский отряд слыхал? Наш отряд, Черный флот… Офицеров своих аля-аля — пополам да надвое, теперь сами себе хозяевы… В судовых комитетах поголовно наша бражка, ни одного в очках нет. Дни и ночи у нас собрания и митинги, митинги и собрания… На дню выталкиваем по тыще резолюций: клянемся, клянемся и клянемся — бей контру, баста!..

Кованое море было полно ленивой, играющей силы.

На рейде, выстроенные в кильватерную колонну, разукрашенные праздничными флагами, дымили корабли. По утрам с дредноута «Воля» по всей эскадре малым током передавалось радио: политические новости, приказы, поздравления или извещения вроде следующего:

В сем всемв семсего днявечеро мвгорсадуот крытаясценана вольномвоздухек онцертмитингшампа нскоебалдоутравходс вободныйвоенморыпригл ашаютсябезисключениядаз дравствуетдаздравствуетдол ойдолойдолойдаздравствуетсво бодныйЧерноморскийфлотТройка

Максим в бинокль разглядывал могучие туши кораблей, грозные башни, прикрытые чехлами орудия и дивился:

— Силушка…

— Весь Черноморский флот, — приосанясь, сказал Васька, — а команды на берегу… Двенадцать тысяч моряков на берегу, подумай, сколько это шуму?.. Хоромы, дворцы трещат, гостиницы и дома буржуйские от моряков ломятся… О совете здешнем лучше не говорить и слов не тратить. «Качай шампанского», — и кислый совет из подвалов Абрау-Дюрсо перекачивает на корабли шампанское. В неделю по два ведра на рыло. И цена подходящая, твердая цена. Ночью загоняем всех рысаков, перетопим лихачей в вине и керенках, до смерти захочется на автомобилях покататься, а автомобилей в городе нет. Ватагой подступим к совету и давай его штурмовать. «Гони авто! Тыл, штатска провинция, душу вынем! Го-го-го, отдай, а то потеряешь!». Высунется в окошечко дежурный член, в шинель одетый, а у самого золотые зубы от страха стучат: «Товарищи…» — «Долой…» — «Товарищи, я сам три года кровь проливал, но автомобилей в совете нет. Вы, как сознательные, должны…» — «Ботай! Куда подевали? Пропили? Немцам бережете?.. Душу выдерем и рукавичек нашьем…» — «Товарищи, — плачет член, — не терзайте меня, у меня мать старуха…» А мы авралим, а мы для забавы кверху стреляем… Член думает, что в него промахиваемся, то за стенку спрячется, то опять в окошко выглянет и крутится, вредный, и вертится, как змей в огне: «Я, кричит, не против, я, кричит, сам фронтовик… Вместо машины в награду за вашу храбрость совет выставит шампанского по бутылке на брата…» — «Мало. Тоже фронтовик, нажевал рыло-то…» Рядимся-рядимся, получим по две бутылки на брата да по две на свата и с честью отступим.

Моряк без умолку рассказывал о порядках в городе, о фронте, вспоминал чудачества и геройские подвиги друзей.

Внизу по улице с лютым воплем, гармонью и бубенцами промчался свадебный поезд…

Васька перевесился через перила балкона, облизнул потрескавшиеся красные губы и заговорил еще с большим азартом:

— Девочки-мармулёночки все до одной за нами… Свадьбы вихрем, сплошная гульба… Свадьбы каждый час, каждую минуту… Невесты — за пучок пятачок… Шафера, подруженьки, все честь честью. И колец хватает, колец мы нарубили с пальцами у корниловских офицеров… Во всех церквах круглые сутки венчанье, лохмачи осипли, музыка крышу рвет… Власти много и денег много, все пляшут, все поют, пыль в небо… Пьянка, гулянка, дым, ураган, — ну, жизня на полный ход!..

— Вася, — прервал его Максим, подвертывая бинокль, — никак не разберу, что такое болтается?

— Где?.. — Матрос припал к биноклю и расхохотался. — Так это ж лапоть…

— Чего?

— Покарай меня бог, лапоть… Он доказывает наш свободный дух… Расступись, ботиночки, сапожки, лапоть топает…