Зелёная ночь - Решад Гюнтекин

Ходжа впереди, Шахин за ним, держа лампу в руке, вошли в комнату. Женщина по-прежнему лежала на диване, закрыв глаза, изображая глубокий обморок. Ходжа подошёл к ней и грубо крикнул:

— Эй, ты!.. А ну-ка вставай!.. Женщина не шелохнулась.

— Тебе говорят, шлюха! Поднимайся! Быстро!.. Шахин не успел опомниться, как Афиф-ходжа отвесил непрошеной гостье две звонких пощечины. Женщина мгновенно вскочила и бросилась на ходжу, обливая его площадной бранью. Если бы не вмешательство Шахина, они наверняка бы сцепились и разодрали друг друга в клочья. Женщина неистовствовала. Совсем недавно она уверяла, что не в состоянии пошевелить пальцем, а теперь с ней не могли справиться двое мужчин.

— Ах ты сводня стриженая!.. — в неистовом гневе вопил Афиф-ходжа. — Мало тебе наших юнцов совращать, — так ты хочешь опозорить достойных мужей. Клянусь аллахом, вечным и всемогущим, разорву тебя на куски...

Женщина не унималась, она налетала на ходжу, продолжая ругаться самыми непристойными словами. Слава богу, около школы не было жилых домов, а то сбежался бы весь квартал, несмотря на ночное время.

Кое-как, с превеликим трудом Шахину-эфенди и Афифу-ходже удалось выпроводить женщину из школы.

Дверь захлопнулась, но с улицы ещё неслись отборные ругательства. Тут ходжа пришёл в ярость. Он схватил палку и выскочил на улицу. И если бы он поймал в тот момент женщину, то не миновать ей смерти или увечья. Но, пробежав всего несколько шагов, ходжа споткнулся о камень и растянулся на земле, ободрав колено и руки, а самое печальное — разорвав шаровары.

Афиф-ходжа не желал больше возвращаться в школу.

— Брат Шахин-эфенди, эти негодяи и подлецы считали меня своим сообщником и хотели использовать в своих гнусных целях. Однако слава аллаху! Всевышний раскрыл мне глаза. Позволь мне уйти, я должен сказать им несколько слов.

Шахин-эфенди схватил ходжу за руку.

— Боюсь, что несколько слов, которые ты хочешь сказать им в столь поздний час, дадут такой же результат, что и разговор с этой злосчастной женщиной. Зайди лучше в дом,— настаивал Шахин,— передохнёшь, выпьешь кофе, успокоишься.

Потирая нывшее колено, с грустью поглядывая на порванные шаровары, ходжа вздохнул.

— Ну как я могу у тебя кофе пить? Какими глазами на тебя смотреть?

— Не надо, не говори так. Я теперь перед тобой в неоплатном долгу. Ты не только мою честь спас, но и доказал, что ты справедливый, совестливый человек. Нет теперь между нами никаких недоразумений. Тебе говорили, что я безнравственный вероотступник и безбожник. Ты убедился, сам видел, как на меня клевещут! Ну, а насчёт моего неверия... думаю, у тебя нет никаких доказательств... Будь справедлив!.. Скоро год как вместе работаем. Слыхал ли ты, чтобы я сказал товарищам или детям хоть одно слово против веры, против обрядов?..

Шахину-эфенди удалось ввести ходжу в дом, усадить в кресло, потом он запер дверь, приготовил кофе.

Около двух часов длился разговор по душам. Шахин прекрасно понимал, что Афиф-ходжа из тех людей, которые легко подпадают под влияние других и живут чужим разумом. Ему уже бесполезно внушать передовые мысли и идеи,— возраст не тот. Но если завоевать его доверие, можно заставить его работать на пользу общего дела. Долго Шахин разговаривал с ходжой, человеком старых воззрений. И говорил он только о том, что ходжа мог понять и усвоить, говорил просто, на том языке и с той логикой, которым он научился в медресе, и которые в случае необходимости применял с большим успехом.

В ту ночь пополнились ряды союзников Шахина-эфенди. Он приобрёл нового друга, готового отныне делать всё, что ему скажут. Ходжа стал верным другом не потому, что понял Шахина и стал разделять его мысли: нет, совсем нет!

Он поверил в Шахина, как в человека.

Однажды тёмной осенней ночью в Сарыова произошло событие, заставившее всех содрогнуться от ужаса. Под утро жителей городка разбудили пушечные залпы, возвещавшие о пожаре. Горела тюрбэ — гробница святого старца Келями-баба[68].

Тюрбэ стояла на вершине крутого холма, расположенного вдоль дороги, ведущей на кладбище, и была видна из города со всех сторон.

Для жителей Сарыова гробница давно уже стала святыней святынь, а Келями-баба поклонялись настолько усердно, что, даже укладываясь спать, заботились, чтобы пятки не были обращены в сторону тюрбэ,— не дай господь оказать неуважение святому старцу! Со всеми делами своими и нуждами народ обращался к святому. Все страждущие и болящие в поисках исцеления прежде всего простирались ниц перед священным покрывалом Келями-баба. Перед тем как прошение или какую-нибудь другую бумагу подать властям или в суд, их несли в тюрбэ и смиренно просили у святого благословения и помощи. А те, кому посчастливилось выиграть судебный процесс, выйти из тюрьмы, остаться целым и невредимым при катастрофе или спастись от какой-нибудь другой беды, первым делом бежали с пучком свечей к святому, чтобы отблагодарить его. Короче говоря, гробница Келями-баба стала «государством в государстве».

Святой — да будет его милость вечной! — занимался всякими делами, начиная от выдачи замуж девиц, потерявших надежду найти себе мужа, и исцеления больных, страдающих неизлечимыми недугами, кончая сдачей домов, оставшихся без жильцов, и спасением от разорения лавочников, у которых мало покупателей. Святой оберегал город от всевозможных бедствий, таких как вражеского нашествия, землетрясения, наводнения, пожара и так далее.

Ещё недавно жители Сарыова преспокойно спали, не забыв, конечно, помолиться святому старцу и отдать себя под его защиту, а теперь, разбуженные выстрелами, они увидели, что тюрбэ объята пламенем, и словно обезумели. Зловещая картина пожара, полыхавшего в величественном обрамлении мрачных кладбищенских тополей, залитых красным светом, повергла людей в оцепенение, потом над Сарыова к небу поднялся всеобщий вопль отчаяния. Везде было полным-полно народу — на улицах, в окнах, на крышах домов. Все плакали, кричали, стонали, рыдали. С минаретов мечетей неслись тоскливые призывы к молитве...

Пожар предвещал, конечно, что городу грозит великое бедствие. Безнравственность и безбожие, расцветавшие в Сарыова с каждым днём всё пышней, наконец привели в ярость святого Келями-баба. И быть может, ещё до рассвета судьба города будет решена: багровые тучи, раскалившиеся от пламени пожара, засыплют его дождём молний или же произойдёт землетрясение и обрушит на дома окрестные горы...

Жители города выскакивали из домов в одних белых ночных рубахах и бежали в направлении тюрбэ; по улицам стремительно текли людские потоки, сливаясь в бурную реку, белую, словно от пены.

Уже четыре дня Шахин-эфенди лежал в больнице после серьёзной операции уха. Чувствуя, что он не может больше находиться в палате, Шахин быстро оделся и, как был с повязкой на голове, выбежал на улицу и смешался с толпой. В своей жизни Шахин-эфенди ещё не видел столь страшной картины. Люди громко читали молитвы, слышались возгласы:

— Бог велик! Аллах экбер!.. Из окон домов неслись женские рыдания, крики: — На кого ты нас покидаешь?.. Отец наш!.. Свет очей наших!..

Место пожара оцепили жандармы и полицейские. Тушить огонь было бесполезно. Здание гробницы, сухое, как порох, вспыхнуло сразу со всех сторон, и теперь оставалось только ждать, когда оно сгорит дотла и превратится в пепел.

В ужасе смотрел Шахин на толпу обезумевших жителей города, которые давили друг друга, не в силах прорвать железное кольцо полицейского заслона. Человеческие голоса, стонавшие, вопившие, кричавшие слова молитв, проклятий, призывов к богу, смешались в грозный гул. В красном зареве пожара скопище одетых в белые рубахи людей казалось с ног до головы залитым кровью.

Полицейские и жандармы вынуждены были пустить в ход приклады и штыки, чтобы остановить наиболее рьяных фанатиков, которые пытались пробиться к пылающей гробнице, как будто для того чтобы сгореть на этом костре вместе со своим святым...

Начало светать. Огонь погас. Подобно сиротам, потерявшим отца и покровителя, брели люди назад в город к своим домам...

Гробница Келями-баба представляла своего рода исторический музей пророков. Там хранились громадная кость якобы от той рыбы, которая проглотила пророка Юнуса, и палка, которая, как говорили, принадлежала пророку Мусе. Там можно было увидеть кусок доски, оторвавшейся от ковчега, построенного пророком Нухой, и деревянное ложе, на котором спал пророк Эйюб[69], когда ещё был бедняком.

Эйюбова кровать обладала чудодейственной силой: стоило хоть раз полежать на ней больному проказой, чесоткой или ещё чем-либо в этом роде, как болезнь, с божьей помощью и по велению аллаха, словно рукой снимало. Кроме того, в гробнице были собраны некоторые весьма ценные реликвии — подарки османских халифов.