Свадьба палочек - Джонатан Кэрролл

Дверь открылась, и в палату важной начальственной поступью вошел Маккейб.

— Привет, Франсес. Как у вас тут дела, девочки? Может, я некстати и мне надо обождать в соседней комнате с этой атлеткой?

Что-то донеслось до моего слуха. Я не знала, что именно, но инстинктивно чувствовала — это что-то плохое. Так голова сама отворачивается от источника вони, прежде чем мозг успевает его засечь.

Звук стал громче.

— Что это?

Все посмотрели на меня. Женщины обменялись взглядами.

Маккейб пожал плечами.

— Вы это о чем?

— Вы разве не слышите? Звук чьего-то дыхания. Очень громкий.

Он озадаченно потер подбородок и улыбнулся.

— Не-а.

Франсес и врач не улыбались. Вид у них был такой же озабоченный, как и у меня.

— Миранда, тебе пора. Немедленно уходи отсюда. Вместе с Фрэнни. Возвращайся в Крейнс-Вью. В дом.

Маккейб стоял лицом ко мне, спиной к Франсес и Забалино.

— Что здесь происходит? — Вид у него был глуповато-озадаченный, словно его разыгрывали, а он не возражал.

У него за спиной Франсес назвала его имя. Он повернулся к ней. Между ними ничего не произошло — ни обмена взглядами, прикосновениями, словами, жестами. Но он внезапно повернулся ко мне — на лице безумная тревога.

— Нам надо отсюда отчаливать! Пошли, Миранда! Пошли! — Он схватил меня за руку и попытался увлечь к выходу.

Но я, несмотря на испуг, решила кое-что выяснить.

— Что это, Франсес? Что это за дыхание? Вместо нее скороговоркой затараторила Забалино:

— Это вы. Это часть вас, ожидающая снаружи. Вам надо уйти отсюда и отыскать ответы на все вопросы. Никто не пострадает, ни вы, ни мы, если вы немедленно уйдете.

— Но Франсес сказала, что я могу прийти сюда, если случится беда…

— Позже. Не теперь. Пока вы не выясните кое-что, а потом не решите, что вам делать, ваше присутствие здесь опасно для всех нас. Оно ждет. Оно не может коснуться вас, пока вы здесь. Оно настолько близко, насколько это возможно, и хочет, чтобы вы знали об этом. Фиберглас — это убежище, но пока не для вас. Франсес не должна была приглашать вас сюда. Вам прежде надо узнать, кто вы. А до тех пор оно… — Забалино указала наружу, где пугающая и неизвестная часть меня громко дышала у стен этого непонятного заведения.

От ужаса на моих ногах словно повисли тяжеленные гири. Странным образом в памяти у меня вдруг возникла строчка из детской сказочки; она с каким-то надрывом прокручивалась снова и снова. Это были слова угрозы, обращенные серым волком к трем поросятам. Он стоял поочередно перед их домиками, голодный и исполненный убийственной уверенности в том, что вот-вот наконец полакомится свининкой: «Вот сейчас как дуну, как плюну, ваш домик и развалится».

— Миранда, идем! — Маккейб тянул меня за руку. Я высвободилась.

— Франсес, причина смерти Хью во мне?

— Нет. Определенно нет.

— Вы должны мне помочь. Я не понимаю, что происходит!

Шум снаружи усилился. Дыхание участилось и стало каким-то хрипловатым.

— Возвращайся в Крейнс-Вью, Миранда. Там все ответы. Если это не так, значит, я ничего не понимаю. Но это все, чем я могу тебе помочь. — Она хотела еще что-то добавить, но Забалино предостерегающе тронула ее за руку. Франсес провела языком по своим тонким губам и посмотрела на меня с жалостью. И с тревогой.

В детстве я подхватила менингит. Однажды летом, вернувшись домой после прогулки с Зоуи Холланд, я пожаловалась матери, что у меня болят голова и шея. Не отрывая глаз от телеэкрана, она велела мне лечь в постель. Пообещала, когда программа закончится, прийти померить мне температуру. Я пошла к себе в комнату, легла в постель и быстро заснула. Когда мама наконец пришла, она не могла меня добудиться. Самым необычным во всем этом было то, что, пребывая в коме, я чувствовала абсолютно все, что происходит вокруг меня. Просто не могла на это реагировать. Слышала я и как мать впала в панику оттого, что ей было меня не добудиться. Просто я не могла ни открыть глаза, ни разжать губы, чтобы сказать ей: «Ма, не кричи так, я здесь».

Я помню, как приехала «скорая помощь», как надо мной трудились врачи, а потом меня вынесли из дому и повезли в больницу на машине с воющей сиреной. Мне казалось, что я не сплю, а скорее нахожусь за стеклом или за тонкой прозрачной завесой, в каком-нибудь полудюйме от нормальной жизни. Через два дня я вышла из комы — мне захотелось в туалет.

На обратном пути в Крейнс-Вью я вспоминала в машине Маккейба о тех днях, о том, что я чувствовала, находясь в коме и в то же время пребывая в сознании. Здесь и в то же время не здесь; воспринимаешь все, а возможности реагировать — ноль. Теперь со мной происходило что-то очень похожее. После того как увидела празднование дня рождения несуществующего мальчика, я постоянно наблюдала за течением собственной жизни словно с другой стороны чего-то. Чего-то таинственного и непроницаемого. Моя жизнь протекала там, а не здесь, где находилась я. Или же это была жизнь, подобная той — во время болезни. И я ничего не могла сделать, чтобы в нее вернуться. Чем мне поможет возвращение в Крейнс-Вью? Но разве у меня был выбор?

Авария наверняка произошла всего за несколько минут до того, как мы проехали поворот. Из-под смятого серебристого капота все еще поднималось облако густого дыма. Пахло раскаленным маслом и искореженным металлом. Из машины доносились звуки песни «Салли, обойди розы». Вокруг не было ни души. Странную тишину, царившую на этой узкой дороге в нескольких милях от Крейнс-Вью, пронзала только мелодия песни.

Выругавшись, Маккейб съехал на обочину в сотне футов за изувеченной машиной. Покрышки заскрежетали по грунту, разбрасывая камушки и комья земли. Не говоря ни слова, он выскочил из машины и побежал через дорогу, к врезавшемуся в телефонный столб «БМВ». Удар был так силен, что передняя часть автомобиля фута на два поднялась над землей. Сзади из машины не переставая капала какая-то неприятная жидкость. Я думала, это вода, пока не заметила, какая она темная. Я подняла глаза к вершине телефонного столба. Странно, но на черных проводах сидели птицы, деловито озираясь по сторонам и перекликаясь между собой. Провода едва заметно подрагивали под их почти невесомыми телами.

Маккейб подбежал к машине с правой стороны и склонился к окошку. Я следовала за ним по пятам, прижимая руки к бокам.

Он заговорил спокойным голосом, обращаясь к тем, кто мог его слышать внутри. Его голос звучал так тепло и участливо, что я не могла не восхититься этим.

— Вот и мы. Мы здесь, чтоб вам помочь. Кто-нибудь ранен? Кто-нибудь… — Он внезапно замолчал и отступил на шаг от машины, — Худо дело. Хуже некуда. — Прежде чем он ко мне повернулся, я сама увидела, что творится в салоне.

Ось рулевого колеса насквозь прошила грудь Хью Оукли. Голова его была повернута в другую сторону, и я, слава богу, не видела его лица. Шарлотта Оукли не пристегнула ремень и со всего лету врезалась в ветровое стекло. Стекло ее остановило, но она с такой силой ударилась головой, что оно все покрылось паутиной трещин. То, что осталось от ее прежде прекрасного лица, было похоже на расплющенную сливу. На коленях у нее лежал обломок руля, перекрученный, как какой-то диковинный инструмент. Ребенок, их сын, сидел сзади. Он тоже погиб. Он лежал на спине, закинув руки за голову, один глаз открыт, другой зажмурен. На нем была футболка с изображением Уайла Э. Койота с шашкой динамита, зажатой в лапе. Голова мальчика была вывернута под неестественным углом. Но самое главное — он был старше, чем час назад, когда я видела его в коридоре Фибергласа. Он вырос.

Глядя в салон с тремя мертвыми телами, я поняла, что это значит.

Что бы произошло, если бы Хью не умер, а бросил меня и вернулся к Шарлотте? Вот это.

У них родился бы сын, и несколько лет они прожили бы счастливо. Одиннадцать или двенадцать, может, тринадцать. Однажды они поехали бы на загородную прогулку в своей новой элегантной серебристой машине. И все кончилось бы вот этим: лицо как раздавленная слива, Уайл Э. Койот, зловещая красота паутины трещин на ветровом стекле.

Маккейб побрел назад к своей машине, чтобы взять мобильник и вызвать кого полагается, а я все еще пребывала в защитной «коме». Иначе, увидев, что стряслось с Хью Оукли, я сошла бы с ума. А так я просто стояла у машины и слушала беззаботно-веселую песенку, доносившуюся из салона. Я не ощущала ни дурноты, ни головокружения, ведь я понимала, что все это не на самом деле, что все было не так. Он умер тихо, когда мы были вдвоем, и его ладонь лежала на моем затылке, и только что отгремела летняя гроза. И так, по-моему, было гораздо лучше, правда? Умереть тихо, с сердцем, исполненным любви, с надеждами на будущее, живя с женщиной, любившей его такой любовью, в какую она прежде и поверить не могла. Я все готова была ему отдать; достала бы Луну с неба, чтобы наша жизнь сложилась. Я посмотрела на него. Мне надо было задать ему вопрос, на который он не мог ответить, потому что умер. Умер везде. Умер здесь и умер в моей жизни.