Достойный жених. Книга 1 - Викрам Сет

чтобы проехать между телегами с волами, рикшами, велосипедами и пешеходами, заполонившими дорогу и тротуар, который они делили с уличными цирюльниками, гадалками, хлипкими чайными лотками, овощными ларьками, дрессировщиками обезьян, чистильщиками ушей, карманниками, заблудшей скотиной, случайным сонным полицейским, прогуливающимся в выцветшей форме цвета хаки, мокрыми от пота амбалами, несущими на спинах неподъемные грузы меди, стекла и макулатуры и вопившими: «Поберегись!» – зычными голосами, каким-то образом пробивавшимися сквозь грохот, лавками сукна и изделий из меди, хозяева которых завлекали покупателей криками и жестами, резным каменным входом в открывшуюся во дворе переоборудованного хавели[114] прогоревшего аристократа школу «Тайни Тотс» с изучением английского и нищими – молодыми и старыми, злобными и кроткими, прокаженными, искалеченными или слепыми, с наступлением вечера тайком от полиции пробирающимися на Набигандж, чтобы промышлять в очередях в кинозалы.

Вороны каркали, оборванные мальчишки носились по поручениям. Один из них балансировал шестью маленькими грязными чайными стаканчиками на дешевом жестяном подносе, пробираясь через толпу. Обезьяна болтала и прыгала вокруг огромного фикусового дерева с дрожащими листьями и подкарауливала неосторожных покупателей, выходящих из хорошо охраняемой лавки с фруктами, женщины, укутанные в паранджу или в ярких сари, в сопровождении мужчин или без оных, несколько студентов из университета, развалившихся вокруг тележек с чатом[115] и кричавших друг другу с расстояния в тридцать сантиметров то ли по привычке, то ли чтобы их услышали, грязные собаки огрызались и получали пинка, скелетообразные кошки мяукали и уворачивались от брошенного камня. Мухи копошились везде – на кучах зловонного гниющего мусора, на неприкрытых лакомствах на лотках торговцев сластями, где на огромных изогнутых сковородах с маслом гхи шипел вкуснейший джалеби[116], на лицах наряженных в сари, но не одетых в паранджу женщин, на ноздрях лошади, трясущей своей ослепленной головой и пытавшейся пробраться через Старый Брахмпур в сторону Барсат-Махала.

Ман прервал свои размышления, увидев Фироза, стоявшего возле уличного киоска. Он тут же остановил тонгу и сошел к нему.

– Фироз, долго жить будешь – я как раз думал о тебе. Примерно полчаса назад!

Фироз сказал, что он просто бродил по округе и решил купить трость.

– Ты себе или отцу?

– Себе.

– Мужчина, вынужденный купить трость в свои двадцать, может и не прожить долгой жизни, – сказал Ман.

Фироз, поопиравшись на разные трости под разными углами, выбрал одну из них и, не торгуясь, купил.

– А ты что тут делаешь? Едешь навестить Тарбуз-ка-Базар? – спросил он.

– Не будь таким гнусным, – весело сказал Ман; Тарбуз-ка-Базар был улицей певиц и проституток.

– О, но я совсем позабыл, – лукаво сказал Фироз. – Зачем тебе дыни, если можно вкусить персики Самарканда?

Ман нахмурился.

– Какие новости о Саиде-бай? – продолжал Фироз, который с задних рядов наслаждался предыдущей ночью.

Фироз, хоть и уехал к полуночи, ощутил, что, несмотря на помолвку Мана, в жизнь его друга снова вошла любовь. Должно быть, он знал и понимал Мана лучше, чем кто-либо.

– А чего ты ожидаешь? – немного угрюмо спросил Ман. – Все будет идти своим чередом. Она даже не позволила мне проводить ее домой.

«Это совершенно не похоже на Мана», – подумал Фироз, которому редко доводилось видеть друга в подавленном настроении.

– Так куда ты едешь? – спросил он его.

– В Барсат-Махал.

– Чтобы положить этому конец? – осторожно спросил Фироз. (Парапет Барсат-Махала находился прямо у Ганги и каждый год становился местом романтических самоубийств.)

– Да-да, чтобы все это закончилось, – нетерпеливо сказал Ман. – А теперь скажи мне, Фироз, что ты мне посоветуешь?

Фироз засмеялся.

– А ну повтори. Я просто ушам своим не верю! – сказал он. – Ман Капур, брахмпурский красавец, к ногам которого так и падают женщины из хороших семей и, наплевав на репутацию, вьются вокруг него, словно пчелы вокруг лотоса, ищет совета у сурового и безупречного Фироза о том, как поступать в делах сердечных. Ты ведь не моего юридического совета спрашиваешь, а?

– Если ты собираешься и дальше продолжать в таком духе… – недовольно начал Ман. Вдруг некая мысль поразила его. – Фироз, почему Саиду-бай зовут Фирозабади? Я думал, она местная.

– Ну, семейство ее в самом деле родом из Фирозабада, – ответил Фироз. – Но и только. А на самом деле ее мать Мохсина-бай давно поселилась в Тарбуз-ка-Базаре и Саида-бай выросла в этой части города. – Он указал тростью в сторону неблагополучного района. – Но, разумеется, сама Саида-бай теперь, когда она вскарабкалась на вершину и живет в Пасанд-Багхе – и дышит тем же воздухом, что и мы с тобой, – не любит, когда люди вспоминают, где она родилась.

Ман пару секунд обдумывал услышанное.

– Откуда тебе так много известно о ней? – озадаченно спросил он.

– О, даже не знаю, – сказал Фироз, отгоняя муху. – Подобная информация просто в воздухе витает. – Не обращая внимания на изумление в глазах Мана, он продолжил: – Но мне пора. Отец хочет, чтобы я познакомился со скучным человеком, который явится на чай.

Фироз прыгнул в тонгу Мана.

– Слишком много народу, чтобы кататься на тонге по Старому Брахмпуру. Лучше прогуляйся пешком, – сказал он Ману и уехал.

Ман бродил, размышляя – но не очень долго – о том, что сказал Фироз.

Напевая строчки из газели, засевшие у него в голове, он остановился, чтобы купить пан (он предпочитал более пряный, темно-зеленый пан всем прочим сортам), маневрируя, перешел через дорогу сквозь толпу велосипедистов, рикш, тележек, людей и скота и оказался в Мисри-Манди, неподалеку от небольшой овощной лавки рядом с тем местом, где жила его сестра Вина.

Чувствуя укоры совести за то, что он спал, когда она приходила в Прем-Нивас накануне днем, Ман импульсивно решил навестить ее и своего зятя Кедарната и племянника Бхаскара. Ман очень любил Бхаскара и обожал подкидывать тому арифметические задачки, словно мяч дрессированному тюленю.

Когда он вошел в жилые районы Мисри-Манди, переулки стали уже, прохладнее и немного тише, хотя там одни люди сновали туда-сюда, другие просто бездельничали или играли в шахматы на выступе возле храма Радхакришны, стены которого все еще пестрели разноцветьем Холи. Полоса яркого солнечного света над его головой теперь была тонкой и ненавязчивой, и мух стало меньше. После поворота в еще более узкий переулок, всего три фута в ширину, едва увернувшись от коровы, которая решила помочиться, Ман прибыл в дом своей сестры.

Это был очень узкий дом – трехэтажный, с плоской крышей, примерно по полторы комнаты на каждом этаже и центральной решеткой в середине лестничной клетки, пропускающей солнечный свет до самого низа. Ман вошел через незапертую дверь и увидел старую госпожу Тандон, свекровь Вины, жарившую что-то на сковороде.