Тайна имения Велл - Кэтрин Чантер

Я всегда думала, что ты лучше меня. Надеюсь, что ничего не изменилось, хотя теперь я ни в чем не уверена.

Я сейчас обдумываю все то, что произошло здесь. Я решила разобраться в случившемся. Я твердо это решила. Каким-то образом мы должны докопаться до правды, а затем сложить все имеющиеся у нас кусочки головоломки. Цельная картина не может быть столь же отвратительной, как груда отдельных кусочков. Ты должен написать мне то, что знаешь. Ты должен!

И еще! Если ты знаешь, как дела у Энджи, пожалуйста, напиши мне. То, что я ничего о ней не знаю, сродни второму приговору.

С любовью, Р.

P. S. Я могу многое рассказать тебе о Велле. Кусты новой живой изгороди, которую ты посадил, выросли. В этом году сад цвел как никогда. Человек невиновный может начать здесь все с начала. Эта земля примет любого.

Возьми это, Мальчишка, и передай, если хочешь спасти мир.

Я иду спать, и Марк поджидает меня в нашей постели. Тень его витает где-то рядом, заполняя душу болью, вызванной в равной мере как горем, так и страхом.

Теперь я взяла привычку готовить ужин пораньше, чтобы иметь возможность раньше уйти к сестрам. Сначала мы ставили наши тарелки и стаканы на старом карточном столе под деревьями в саду. Я ограничивалась стаканом воды, а вот Марк выпивал больше половины бутылки нашего домашнего вина. Ранние ужины нравились мужу. Он говорил, что фермеру нужны долгие летние вечера. Теперь он вел себя так, словно уже не считал меня хоть в какой-то мере фермером. Марк приходил с поля, умывался, ужинал, а потом возвращался на поле. Его мысли занимали упаковочный пресс и строительство односкатного навеса от дождя для сена. А еще он составлял ответы на все получаемые от правительства официальные письма, стараясь держать чиновников подальше от нашей земли. Мы теперь были едины в том, что уезжать отсюда нельзя, вот только нас побуждали к этому разные мотивы. Я в то время мыслями была далеко и совсем не интересовалась тем, что ем. Я ела все меньше и меньше, разделяя омлет на неравные части, а несъеденный жареный картофель выбрасывала в мусорное ведро. Я предпочитала молиться на голодный желудок, а позднее, испытывая легкое головокружение от долгих религиозных бдений, превращалась в бестелесный дух, лишенный какого-либо аппетита.

«Ты не доела».

«Ты похудела».

«Ты заболеешь».

Мое вечернее путешествие из одного мира в другой превратилось в небольшой ритуал. Я вставала спиной к дому, уставившись на тропинку, вьющуюся передо мной. Трогаясь в путь, я начинала считать до пяти. Пять раз по пять шагов… пять раз по пять шагов… В конце я произносила строку из молитвы к Розе.

В ту неделю стояла ужасная жара, невообразимо ужасная. Безжалостно высокая температура наконец добилась того, что засуха стала выглядеть как засуха. На смену серым скучным небесам и температуре, не превышающей средние для этого времени года показатели, пришел фон для съемки апокалиптических фильмов. В туннелях лондонской подземки участились чудовищные аварии. Пожилые люди умирали от тепловых ударов, и соседи узнавали об этом только по ужасному смраду, проникавшему из-за дверей их квартир в многоэтажках. В изнывающих от жары городах спорадически возникали массовые беспорядки. Фотографии высохших бассейнов были похожи на ванны, из которых спустили всю воду, оставив лишь пену и волосы. Эти фотографии стали символом нашего комфортного прошлого.

В Велле мы переживали жару более традиционно. Марк и Люсьен, раздевшись до пояса, по утрам ремонтировали старый сарай. Загорелый Люсьен очень радовался тому, что может быть полезен. Внук подавал дедушке инструменты и сортировал гвозди по размеру. Иногда он ходил вместе со мной к сестрам, но в их присутствии очень стеснялся, иногда прятался за дубом, растущим посреди поля, и выглядывал из-за ствола, а не шел вместе со мной в лагерь. Однажды он получил тепловой удар. В обеденное время осы стали нашим проклятием. Плечи мои обгорели, а бретельки блузки немилосердно натерли кожу. Я не могла нормально выспаться несколько ночей. Я то натягивала на голое тело тонкую простыню, то сбрасывала ее с себя, испытывая облегчение. Напротив Марк вставал за стаканом воды, а потом вновь шлепал в малую спальню. Автофургоны превратились для сестер в пыточные камеры. Сестра Амалия сказала мне, что она вынесла свой матрас наружу и спит под звездами. Часто к ней присоединяются Ева и Джеки, которая и без жары засыпает с большим трудом. Когда я просыпалась в доме, то испытывала сильную потребность пойти повидать сестер.

Однажды поздно вечером мы, как обычно, сидели, образовав круг, и молились. Глаза прикрыты. Джеки сидела слева от меня. Ее потная и скользкая рука коснулась моего обручального кольца, а потом наши пальцы сплелись. Справа Дороти поудобнее устраивалась на земле, расправляя плечи и спину. Помню, как камешки на земле впились в мои лодыжки, но пересесть уже было нельзя. Мы настроились на молитву, выдохнули напряжение, вдохнули вдохновение… Наши тела постепенно расслаблялись, убаюканные тишиной.

На этот раз начинала сестра Ева:

– Как кисть кипера, возлюбленный мойу меня в виноградниках Енгедских.О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна!Глаза твои голубые.О, ты прекрасен, возлюбленный мой, и любезен!И ложе у нас – зелень;Кровли домов наших – кедры, потолки – кипарисы.

Когда солнце заходило, сестры прекращали молиться, переходя к беседе либо пению, в зависимости от того, к чему лежала душа. Я присоединилась к их дискуссии, ощущая, как осторожно погружаюсь в темные воды их богослужения, но при этом держалась чуть в стороне. Не думаю, что сделала какой-нибудь вклад в тот вечер. Я вообще редко проявляла инициативу. Не помню, чтобы Джеки читала строки Писания. Помню, что сестра Амалия высоко подняла розу над головой, я была с ними, когда круг замкнулся. Все мое самоощущение растаяло, когда я почувствовала руки на моей талии, тела прижимались к моему телу, мои пальцы касались красивых волос Амалии. Молитва каждой из сестер звучала на миллионах языков миллионами голосов. Модуляция повысилась и перешла в полифонию. Гласные и согласные звуки встречались и расставались, образуя сочетания настолько гортанные, что они, переставая быть словами, не теряли своего смысла. Уверяю вас, в них был свой смысл. Когда это случилось, а такое случается время от времени, хаос отдельных молитв, подобно песку на ветру, обрел форму и мы, прежде чем поняли, как и почему, стали единым целым.

Внезапно общность конечностей единого тела разрушила рука, взметнувшаяся в воздухе. Сжатый кулак Джеки с силой ударил меня по подбородку. Я отшатнулась. Крик боли разрезал вечер. Джеки вцепилась в хлопчатобумажную ткань своей серой сорочки-рясы и рвала ее до тех пор, пока одеяние не спало с ее плеч на утоптанную землю. Я наблюдала за происходящим так, словно смотрела фильм. Почти полностью голая женщина откинула голову назад под невообразимым углом. Глаза ее едва не вылезли из орбит. Руки раскрылись в таком широком объятии, что казалось, кости вот-вот вылетят из ключиц, которые, в свою очередь, уже никак не могут быть соединены с шейными позвонками. Все ее конечности зажили своей жизнью, отдельно от остального тела. Сестры замерли на месте, превратившись в статуи, служащие фоном безумной пляске Джеки. Внезапно она рухнула вниз. Долю секунды казалось, что ее выпирающие ребра и позвоночник должны треснуть, ударившись о твердую землю. Джеки корчилась на земле. Ее крики сменились рыданиями. Где-то глубоко в горле зародился булькающий звук, похожий и в то же самое время ужасно далекий от человеческой речи.

Глядя на извивающееся животное у моих ног, я стояла, парализованная страхом и бессилием. А потом Голос приказал мне ее успокоить. Дурнота прошла. Я, словно в трансе, ступила вперед, пала на колени подле ее тела и обхватила ладонями невнятно бормочущую голову Джеки. Я держала ее так до тех пор, пока ее тяжелые вздохи не превратились в музыку, которая через ладони полилась мне в душу. Я ощутила необыкновенную легкость. Я слышала песню и Голос. Сначала я не узнала этот Голос, потом в нем зазвучали знакомые нотки, и наконец он стал Голосом всех тех, кого я когда-либо слушала. Голос сказал мне, что это только начало.

Я долго сидела вот так. Голова Джеки покоилась у меня на коленях. Я гладила ее волосы. Сестры, опустошенные и преображенные Божьим вмешательством, лежали, словно утомленные дети, в высокой траве, на которую уже упала роса. Джеки почти ничего не помнила из того, что с ней случилось. На нее снизошли мир и спокойствие, подобно тому как море летом накатывает волны на прибрежные скалы. Никогда прежде она не испытывала такого умиротворения.

– Это умиротворение снизошло на нее через тебя, – позже сказала мне сестра Амалия. – Ты стала каналом, через который в нее вошел Дух Розы.