Россия и Германия: Вместе или порознь? СССР Сталина и рейх Гитлера - Сергей Кремлев

И поэтому хотя Гитлера привели к власти, укрепил свою личную власть он уже сам, сделав ее базой не Капитал, а Массу. Поэтому к концу 1930-х годов он выработался в такого лидера-индивидуалиста, который на страну частных собственников мог наложить и накладывал отпечаток своей личности в не меньшей мере, чем это смог сделать коллективист Сталин, руководивший страной, где централизация управления была естественным результатом экономической сути строя.

К СОЖАЛЕНИЮ, реальный Гитлер этого так и не понял. Но это не отнимает у него чисто человеческого и политического масштаба. Вчитаемся в строки, где авторство его личности бесспорно и где она проявляется ярко и выпукло…

Откроем «Майн Кампф» и перелистаем без каких-либо комментариев ее страницы… И будем помнить при этом, что эти мысли принадлежат еще не государственному лидеру, а тридцатитрехлетнему начинающему политику, не имеющему реальной власти.

«Я убежден, что, как правило, — не говорю о случаях исключительной одаренности, — человек должен начать принимать участие в политической жизни не раньше 30-летнего возраста. В громадном большинстве случаев только к этому именно времени человек вырабатывает себе, так сказать, общую платформу, с точки зрения которой он может определять свое отношение к той или иной политической проблеме. Только после того, как человек выработал себе основы такого миросозерцания и приобрел твердую почву под ногами, он может более или менее прочно занимать позицию в злободневных вопросах. Лишь тогда этот более или менее созревший человек имеет право принимать участие в политическом управлении обществом.

В ином случае существует опасность, что человеку придется либо менять свою точку зрения в очень существенных вопросах, либо остаться при старых взглядах тогда, когда разум и убеждение давно уже говорят против них. Чем менее сам он теперь намерен серьезно защищать свои откровения (человек не склонен умереть за то, во что сам перестал верить), тем более настойчивые и в конце бесстыдные требования начинает он предъявлять своим сторонникам. Наконец дело доходит до того, что он теряет последнее качество вождя и становится просто „политиканом“, т. е. примыкает к тому сорту людей, единственным принципом которых является беспринципность, сочетаемая с грубой навязчивостью и зачастую развитым до бесстыдства искусством лжи.

Ну а если такой все еще продолжает оставаться руководителем целого общества, то вы можете наперед быть уверены, что для него политика обратилась в „героическую“ борьбу за возможно более продолжительное обладание местечком. Уже по одному этому каждый человек, обладающий здоровым политическим инстинктом, будет казаться ему личным врагом. В каждом новом движении он видит возможное начало своего собственного конца. В каждом более крупном человеке — угрозу своему личному существованию.

Прежде всего парламентаризм — причина того невероятного наплыва самых ничтожных фигур, которыми отличается современная политическая жизнь. Для сборища таких „народных представителей“ всегда является большим утешением видеть во главе человека, умственные качества которого стоят на том же уровне, что их собственные. В самом деле, посмотрите на такого политического воришку, как он в поте лица „работает“, чтобы кое-как наскрести большинство и получить возможность в любой момент спастись от ответственности. Но чем меньше становится ответственность отдельного руководителя, тем больше будет расти число таких типов, которые не обладая даже минимальнейшими данными, тем не менее чувствуют себя призванными отдать в распоряжение народа свои „бессмертные таланты“. Результатом всего этого становится ужасающе быстрая смена лиц на важнейших государственных должностях.

Проходят выборы, и господа теперь целых пять лет рады, что они избавились от надоевшей возни с плебсом. Спустя года четыре господами овладевает неукротимая энергия. Как личинка майского жука в определенный момент не может не превратиться в самого жука, так и они покидают подмостки кукольного театра и все, как на крылышках, летят в разные концы страны — опять к „возлюбленному народу“. А так как известно, что глупость человеческая неизмерима, то не приходится удивляться тому, что господа, несмотря ни на что, опять достигают своей цели. Обманутая прессой, ослепленная соблазнами „новой“ программы голосующая скотинка — как „буржуазного“, так и „пролетарского“ происхождения — вновь возвращается в стойла своих господ и опять отдает голоса старым обманщикам.

Нет ничего более тягостного, чем наблюдать этот систематически повторяющийся обман масс»…

«То, что мы постоянно обозначаем словами „общественное мнение“, только в очень небольшой части покоится на результатах собственного опыта и знания. По большей части так называемое „общественное мнение“ — результат так называемой „просветительной“ работы.

Политическое воспитание, которое хорошо обозначается словом пропаганда, падает на прессу. Она в этом случае представляет собою как бы школу для взрослых. Беда лишь в том, что „преподавание“ в данном случае находится не в руках государства, а в руках зачастую очень низменных сил. В течение нескольких дней печать ухитряется из какого-нибудь пустяка сделать величайшее государственное дело; и наоборот, в такой же кратчайший срок она умеет прямо как бы выкрасть из памяти массы такие проблемы, которые для массы, казалось бы, имеют важнейшее жизненное значение.

Глубочайшие интересы народа и государства требуют недопущения того, чтобы народные массы попадали в руки плохих, невежественных и просто бесчестных „воспитателей“. Обязанностью государства было бы взять на себя контроль за этим воспитанием и систематически бороться против злоупотреблений печати. Никакие крики относительно так называемой свободы печати не должны были бы останавливать государство, которое просто обязано обеспечить нации столь необходимую ей здоровую умственную пищу. Здоровое государство должно по-настоящему поставить печать на службу своей нации»…

— Ага, — вскричит читатель, — что и требовалось доказать! Вот он — образ мыслей будущего тоталитариста-диктатора. Он против свободной мысли!

— Ну что ж, милый мой читатель, — отвечу я, — придется тут отступить от принятого мной же обязательства не комментировать мысли Гитлера и дать некоторые пояснения. Не одни тоталитаристы относились к так называемой «свободе печати» со скепсисом. Но я позову на помощь одного соотечественника:

— Пожалуйте, сударь!

— Благодарю… Итак, вы говорили о печатном слове? Да, писатели во всех странах мира суть класс самый малочисленный из всего населения. И очевидно, что аристокрация самая опасная — есть аристокрация людей, которые на целые поколения накладывают свои страсти, свои предрассудки… Никакое правление не может устоять противу всеразрушительного действия типографского снаряда. Уважайте класс писателей, но не допускайте же его овладеть вами совершенно.

— А как же свободная мысль?

— Мысль?… Великое слово! Что же составляет величие человека, как не мысль! Да будет же она свободна…

— О, о!

— Да, да будет же она свободна, но как должен быть свободен человек: в пределах закона и при полном соблюдении условий, налагаемых обществом…

— Но к чему же предварительная цензура? Не излишня ли она?

— Нет, законы противу злоупотреблений книгопечатания не предупреждают зла, резко его пресекая. Одна цензура может исполнить и то, и другое…

— Что ж, спасибо вам, Александр Сергеевич, за беседу…

И Пушкин, раскланявшись, опять садится в карету, чтобы продолжить то путешествие из Москвы в Петербург, когда эти мысли пришли ему в голову впервые…

Что ж, тут есть над чем подумать… Ведь Пушкина ни в «нацисты», ни в «сталинисты» не зачислишь!

А теперь из «Путешествия из Москвы в Петербург» вернемся к «Майн Кампф»…

«Не случайно то, что человек легче справился с чумой, нежели с туберкулезом. Чума проявляется в страшной, чрезвычайно пугающей и отталкивающей человека форме; туберкулез — в гораздо менее отталкивающей, но не менее опасной форме изнурительной болезни. Чума внушает человеку великий ужас, туберкулез же ввергает его в постепенное безразличие.

То же можно сказать и относительно заболевания целых народных организмов. Если заболевание не принимает катастрофического характера, человек постепенно привыкает к нему, а общество со временем все-таки погибает. При такой ситуации приходится считать прямо счастьем, когда процесс медленного гниения внезапно сменяется бурным проявлением болезни настолько, что народ, по крайней мере, отдает себе отчет в том, как опасно его положение. Но и в этом последнем случае для того, чтобы приступить к успешному лечению болезни, надо прежде всего правильно понять источник ее».