Не голова, а компьютер - Ганна Ожоговская

Завтракали они молча и без аппетита.

Ничего непоправимого как будто не произошло, но настроение было препоганое.

— А этот четвертый кто такой? — неожиданно спросил дедушка.

— Четвертый? Дедушка, ты Альбу подозреваешь? — растерялся Марцин.

— Вас двое. Третий — Немек. Его я знаю, он всегда заходит поздороваться, а когда пани Виктория едет в Варшаву, спрашивает, не нужно ли чего привезти. А вот про четвертого — он несколько раз к нам приходил — вы мне ничего не говорили, — с упреком сказал старик.

Мальчикам стало стыдно.

— Это Альба. Его полное имя — Альбин, — объяснял Костик. — Он немного чудной…

— Живет на Лесной, там, где начинаются незастроенные участки, — подмигнул Костику Марцин.

— Ты сказал «чудной», что это значит? — обратился дедушка к Костику.

— Он нас обо всем выспрашивает, да, Марцин? О родителях, о братьях, о сестре…

— Да, — подтвердил Марцин. — Стоит нам пойти куда-нибудь вместе или присесть отдохнуть, сразу же начинает допытываться: «У меня сегодня на обед грибной суп. А твоя мама что готовит на обед? А по воскресеньям? А твои любимые блюда готовит?» Или: «Ты любишь в кино ходить? С кем? С отцом? Он с тобой разговаривает о картине? А деньги на кино дает? Часто?»

— Или вдруг спрашивает, — вмешался Костик, — «У тебя мама высокая? А глаза у нее какие? А петь она любит?»

— Да, да! Один раз даже попросил показать мамину карточку. Ей-ей… А когда я сказал, нету, не поверил. Правда, дедушка!

— А о себе ни гугу! Марцин спросил как-то про его маму, а он быстро перевел разговор на другое: «Смотрите, говорит, сизоворонка!» — и давай зубы заговаривать. Ой, елки-палки! — вскричал Костик, взглянув на часы. — Я на работу опоздаю.

Все предвещало, что день опять будет знойный и душный. Жара стояла давно, и все с нетерпением ждали дождя. Но едва наползут свинцовые тучи — предвестницы дождя, как ветер их разгонит. Может, хоть сегодня дождь натянет?

Как выброшенная на берег рыба, Марцин открытым ртом хватал раскаленный воздух. Он задыхался. Или, может, ночная кража плохо влияла на самочувствие.

В калитку вошел почтальон, прислонил к дереву велосипед и снял фуражку, отирая мокрое от пота лицо носовым платком. Дедушка, догадавшись по звуку, кто приехал, забыл от нетерпения об осторожности и вышел на террасу: он ждал писем от Стефана и Елены.

— Добрый день! Как здоровье? — любезно осведомился почтальон. — Сейчас сразу почувствуете себя лучше: три письма вам. То ни одного, а то вдруг три, — повторил он, протягивая два белых конверта и один голубой.

Дедушка обрадовался, как ребенок.

— Давай прочту, — предложил Марцин.

Дедушке нельзя было напрягать зрение, хотя в последний раз доктор нашел значительное улучшение.

— Прочти. Но сначала скажи, откуда письма. На штемпель посмотри.

— Ополе, — с трудом разобрал Марцин.

— От Елены!

— Вроцлав…

— Это от Стефана!

— Оленья Горка…

— Оленья Горка? Кто же мне может оттуда писать? — недоумевал дедушка, а Марцин между тем рассматривал конверт.

— Это Костику! Вот написано: Костику Пшегоню, Зеленая Седловина, Центральная улица, 31. Внизу адрес отправителя. От Янека Собирайского! Это одноклассник наш!

— Ладно! Читай письма, адресованные мне.

Вести были хорошие. Скарлатина у мальчиков в легкой форме, они в больнице и надеются, что скоро их выпишут, хотя к дедушке в этом году не приедут: каникулы уже кончаются.

Письмо от Стефана дедушку тоже порадовало.

Марцин читал чисто механически, как робот, не вникая в смысл; у него от страха поджилки тряслись: а вдруг дедушка захочет прочесть письмо от Собирая? Тогда они пропали.

— Письмо Костику положи на подоконник. Придет обедать — прочтет, — сказал дедушка, и у Марцина гора с плеч свалилась.

— А если там важное что-нибудь? Дедушка, можно отнести ему, это недалеко…

— Важное? От товарища из лагеря? Не думаю! Странно, каким образом он свой адрес сообщил, если на поезд опоздал…

— А может… ну, конечно, он ему отсюда написал! — вывернулся Марцин.

— А, да! Мне это как-то в голову не пришло, — сказал повеселевший дедушка.

Наверное, его привели в хорошее настроение письма от детей. И он ушел к себе в темную комнату слушать радио.

Письмо от Собирая было краткое:

«Две трубочки с кремом — за тобой! Открытку твоей маме послал. Вчера тебе пришло письмо. Оно у Скочелёвой. Бирюк видел его. Здесь здорово, только пирожных нет. А как у вас?»

— От кого же письмо? От мамы?.. — гадал Костик. Это предположение его встревожило, но он тотчас успокоился: — Хорошо, что мама письмо написала, а не открытку. Не то Скочелёва прочла бы и — скандал!

— Здесь тоже все на волоске. Дедушка спрашивал, откуда у Собирая твой адрес.

— Осел этот Собирай, каких свет не создавал! Кажется, ясно было сказано: пиши на имя Марцина. Не мозги у него в голове, а заварной крем! — разозлился Костик. — Ну авось обойдется!

Но день не сулил ничего хорошего. Атмосфера была наэлектризована.

Футбол не состоялся, потому что Немек уехал в Варшаву с пани Викторией и вернется восемнадцатичасовым автобусом или даже позже (Марцин с Костиком обещались его встретить). С Альбой они условились, что зайдут к нему после обеда: он оставит им печеной картошки, а потом сводит в лес показать, где он собирает грибы.

Но Альба понуро сидел на бревне у погасшего костра, не отвечая на приветствия и шутки.

— Альба! Что с тобой? — дотронулся до его плеча обеспокоенный Марцин. Его охватило недоброе предчувствие. — Альба! Что случилось?

Альба поднял голову. Взгляд его выражал отчаяние. Лицо было в темных подтеках, словно он ревел. Они никогда еще его таким не видели.

— Меня обокрали! Все… унесли…

— Сегодня ночью?! — вскричал Костик.

— У нас этой ночью помидоры оборвали, — поспешил сообщить Марцин.

— Ночью я услыхал бы, я чутко сплю. Кто-то подкараулил, когда я ушел по грибы. — Альба встал, провел их в фургон. — Замок с петлями вырвал. И все подчистую забрал.

Не было ни одеяла на куче еловых ветвей, ни рюкзака на гвозде.

— А еще что стащил?

— Двести семьдесят злотых в постели было запрятано, и то разыскал! В рюкзаке — рубашка, свитер, полуботинки, — перечислял Альба. — Неплохо поживился! Притаился и ждал в кустах, пока я уйду. Мерзавец! Нашел у кого воровать! — с возмущением и отчаянием вырвалось у него. — Только то и осталось, что на мне! Как я зиму в драных кедах прохожу! — и он быстро отвернулся, чтобы скрыть слезы.

— Зиму? — удивился Костик и, взглянув на Марцина, повторил: — Зиму?

— А что? — все еще отвернувшись, спросил Альба. — Мне по дешевке обещали старую печку и трубу. Щели бы законопатил. Не беспокойся, тепло было бы. Я и щенка себе уже присмотрел, тоже согревал бы мою конуру. А теперь как я его возьму?!

— Ты щенка хотел взять? — Костика, казалось, больше всего огорчило, что Альба останется без щенка. — Ну да, здесь никто бы не запретил…

— Альба! — потрясенный случившимся, воскликнул Марцин. — Надо что-то предпринять! Пойдем заявим в милицию. Может, поймают.

— В милицию? — быстро обернулся Альба. Глаза у него моментально высохли. — Не хватало еще, чтобы милиция сюда нагрянула!

Искаженное страхом лицо Альбы навело Марцина на подозрение.

— Ты почему боишься милиции?.. И откуда у тебя деньги?

— Ты что, Марцин! — вмешался Костик, не меньше встревоженный, но одновременно и возмущенный этим подозрением.

Альба не обиделся и не возмутился, как опасался Костик.

Он посмотрел на Марцина в упор и сказал с глубоким вздохом:

— Я не вор и никогда им не был. Я, брат, точный учет веду: сколько, когда и от кого за работу получил. Когда вы подбивали меня в садоводческое хозяйство наняться, я отказался. Думаете, почему? Да потому, что там надо адрес сообщать. А у меня нет адреса. И в милицию обращаться не хочу по той же причине. Вора они так и так не поймают. Укатил небось гад далеко на мои денежки. Ищи теперь, свищи! А в милиции заладят, как зовут, где живешь, да отчего, да почему? Все равно ничего им не скажу.

— Ты из дома убежал? — спросил Костик.

— Убежал… Ты ведь тоже убежал!

— Тебя родители разыскивают?

Вопрос принадлежал Марцину.

— У меня… нет родителей, — Альба подошел к потухшему костру, разгребая палкой пепел, словно ища тлевший уголек.

— Ему плохо было, — шепнул Марцин Костику, но Альба расслышал.

— Плохо?.. Сыт, своя кровать, в школу ходил. И одежду выдавали. Все общее, все между собой делили… Плохо? — повторил Альба, подходя к мальчикам и садясь рядом на бревно. — Нет, не плохо. Но надоело быть… ничьим. И ничего своего не иметь, никакого живого существа: ни собаки, ни кошки. Я приручил мышь, она ела у меня из рук. Они поставили мышеловку…