Первые радости (Трилогия - 1) - Константин Федин

- Мы люди хоша и городские, - сказала она, - но от крестьянского вопроса в большой зависимости. Возьмите наше дело - красный товар. То мужик и сарпинку нипочем не берет, а то подай ему что ни есть лучшего ситца. Сейчас деревня - первый покупатель.

Такие рассуждения были по плечу только Меркурию Авдеевичу, но он не мог себя увлечь их теоретической прелестью и говорить свободно, без оглядки.

- Да, - ответил он, подумав, - деревня в настоящий момент охорашивается. Но не всякая специальность может заприходовать у себя деревенское оживление. Наша, например, москатель, как прежние годы была не в ходу, так и нынче.

- Как же такое, - вмешалась Настенька, - что вы говорите! А я все хожу, смотрю и только удивляюсь: на каждой улице дом растет! Да какой красоты необыкновенной! В парадных лестницах - подымательные машины, прямо на самый верх, и ног не надо. Вместо полов - бетонный паркет, будто это не дом, а собор. Одних банков сколько настроили, куда ни глянь - все банк да банк. Кто-нибудь да деньги туда кладет? И все постройки, постройки...

- Да, - сказала Дарья Антоновна, - постройка, что большая, что маленькая, без вас, Меркурий Авдеевич, не обойдется. Уж за чем-нибудь к вам да заглянут.

- Так ведь это - город, а разговор о деревне.

- Да деньги-то, Меркурий Авдеевич, что в городе, что в деревне - одни.

- Нет, Дарья Антоновна, не одни. Мужик-то лютее за копейку держится.

- Как ни держись, а мужику тоже надо окошечко покрасить, иному горницу шпалерами обклеить. А там - монопольку открывают, земскую школу строят, церковку обновляют, все к вам да к вам.

- Земству я не поставляю, так что какой мне интерес в школах, отвечал Мешков, - воздвигаемые церкви - те тоже не вольны, а покупают, где укажет епархиальное ведомство. А мужик скорее бабе лишний отрез купит, чем по окошку олифой мазнет. Получается, что деревенскую копилку-то вытряхивают вам, Дарья Антоновна, а не мне.

"Да, вижу, вижу, что ты прижимист", - говорили трезвые и усмешливые глаза Шубниковой. Она, как вошла, успела приметить, что обойчики на стенах бедненькие, полы давно не крашены: "своего товара на себя жалеет".

- Я не отказываюсь, - произнесла она, опуская взор в землю, - мы торгуем слава богу. Но и ваше дело окупчивое, и товар ваш бойкий, Меркурий Авдеевич.

- Товар боек, да покупатель торопок.

- С достатком и смелость приходит, Меркурий Авдеевич. Вы сами изволили сказать, что мужичок нынче куда стал порядочнее.

Беседа требовала поворота: Настенька чересчур уж проницательно улыбалась, - понимаю, мол, что Меркурий Авдеевич будет прибедняться, чтобы ничего не обещать в придачу к своей красавице, а Дарья Антоновна дорожиться, чтобы чувствовали, что ее сокол реет над золотыми горами.

- Да, - сказал Меркурий Авдеевич, поерзав на стуле, - мужичкам убавили прыти, они и раскусили, что трудолюбием достанешь больше, чем поджогами имений. Народ требует руки предержащей.

- Деревню приструнить легче, чем город, - заметила Дарья Антоновна, мужичок куда пугливее городских.

- Справедливо, - согласился Мешков, настораживаясь.

- В городе куда ни шагни - лихой завистник, - сказала Шубникова.

- Широкая нива для зависти, - признал Мешков без особой охоты.

- Столько всякой неприязни кругом. Живешь, живешь с человеком, сочувствие ему изъявляешь, из беды его выручишь, а потом... - Дарья Антоновна вдруг приклонилась к Мешкову: - Потом - на тебе: своею щедротной дланью пригрел, можно сказать, ядовитое гнездо.

- В каком отношении, то есть, ядовитое? - недоверчиво спросил Мешков.

- Да взять хоша бы вашу неприятность. Я уж вас так пожалела, Меркурий Авдеевич, прямо ночь напролет уснуть не могла. Надо же, думаю, случиться: богобоязненный, уважаемый человек, дочка в доме на выданье, - какой, думаю, страх!

- Вы, собственно, имеете в виду... - начал Мешков, намереваясь строго отклонить всякую неясность, но с нарастающим беспокойством.

- Да я про вашего подпольщика-то, - совсем простодушно заявила Шубникова.

Она с горечью развела руки открытыми ладонями к Мешкову и, наклонив набок голову, замерла наподобие модели, позирующей растроганное сочувствие. Настенька вся так и собралась в комочек от нетерпения, и лицо ее решительно готово было принять любую мину, в зависимости от того, что доведется услышать. Лиза с матерью и Виктор Семенович глядели на Мешкова боязливо и пристально.

Он помрачнел от прилившей к голове крови и несколько секунд не двигался и не мигал. Потом большим пальцем подобрал с губ усы и раздвинул бороду, отчего вид его стал вразумительнее и несколько праздничнее.

- Моего подпольщика? - проговорил он, снизив голос. - У меня никаких подпольщиков не бывало, да и не могло быть.

- Ну, которого изловили в вашем доме, - еще шире развела руки Дарья Антоновна.

- Мой дом господь миловал от людей, которых надо бы изловлять. Бог с вами!

- Да ну, на участке, что ли, у вас, - ведь весь город говорит про это.

- Мало ли носят по городу сплетен? В соседнем флигеле взяли как-то жену одного смутьяна. Так, что же, я за нее ответчик?

- Да кто же вас хочет, Меркурий Авдеевич, ответчиком сделать? Я говорю только, какая вам неприятность.

- А почему же неприятность, если меня это не касается? - уже отыскав опору, начинал забирать повыше осанившийся Мешков.

- Уже по одному тому неприятность, что говорят.

- Да вам-то, как доброй знакомой моей, а ныне - и всей моей незапятнанной семьи, вам-то, Дарья Антоновна, не вторить следовало бы тому, что говорят, а пресечь разносящих сплетню.

- Что вы, в самом деле, Меркурий Авдеевич, - сказала неожиданно приказательно Шубникова, резко поправляя складки шумящего платья, - разве кому я позволю намекнуть на вас каким-нибудь словом сомнительным или подозрением, что вы? Я только думаю, какие у вас заботы были, когда взяли эту самую смутьяншу.

- Какие же заботы, если моя совесть чиста и перед богом и перед людьми?

- Кабы вы - один, а то ведь у вас дочь. Материнское-то сердце Валерии Ивановны так и взныло поди от боли, что, может, Лизонька соприкасалась с опасными людьми?

- Ах, лучше и не вспоминать! - от чистого сердца воскликнула Валерия Ивановна.

- Зачем моей дочери касаться опасных людей? - устрашающе взвел брови Мешков.

- Сами ведь изволили сказать, Меркурий Авдеевич, что бунтовщицу взяли у вас со двора? - опять невинно и простовато вопросила Шубникова.

- Хоть бы и со двора, - рассерженно ответил Мешков, - да дочь-то моя не на дворе живет, слава богу, а в доме, и притом - с отцом и матерью, Дарья Антоновна.

- Разрешите, я скажу, как было, - в испуге заговорил Виктор Семенович, желая сразу привести всех к соглашению и накопив к тому достаточно решимости своим молчанием, которым терзался. - Тетушка очень возмутилась, когда узнала, что у вас во дворе обнаружили подполье. То есть как раз в том смысле, как вы, Меркурий Авдеевич, выразились, - она сразу пожелала пресечь. И говорит: замолчи... если, говорит, не знаешь, то и нечего болтать языком... То есть, потому что я ей об этом рассказывал. А я и правда слышал только пересуды. У нас просто так приказчики болтали и болтали, что вот, мол, у Мешковых скрывался один революционер, который будто имел громкое дело... ну, как это теперь называют, заслуги в девятьсот пятом году. То есть это не мои слова: какие могут быть заслуги, если это бунтовщик? Ну, и его схватили. И все. При чем здесь может быть Лиза? (Он повернулся к ней всем корпусом.) Если бы могли вас в чем, извините, подозревать, так это разве какое-нибудь общение... ну, будто вы замешаны с молодежью. Но тогда и всякого... и меня самого можно заподозрить (он сделал движение, которым, вероятно, хотел показать, что - если понадобится благородно возьмет на себя какую угодно вину, чтобы только снять ее с Лизы).

- Ну что вы говорите, Витенька! - вмешалась, как-то вся мгновенно развернувшись, Настенька. - Ведь можно подумать, что в пересудах, о каких вы рассказываете, поминалась Лизонька.

- Совершенно ничего подобного! - подскочил Виктор Семенович.

- Ну конечно, ничего подобного, - спела Настенька, с проникновением заглядывая в лицо отвернувшейся Лизы. - Кому придет в голову непорочную ангельскую чистоту мешать с земными напастями? Витенька как раз при мне имел разговор с тетушкой. Помните, Дарья Антоновна, вы еще на вашей половине кофеем меня угощали? И не успел Витенька передать эти самые слухи про подпольщика, как Дарья Антоновна сказала: "Довольно!"

- Я и сейчас про это заговорила, только чтобы из ваших уст опровержение услышать, Меркурий Авдеевич, - обиженно сказала Дарья Антоновна.

- Я что же, - тихо произнес Мешков, - я сообщаю вам, что есть.

- Ну, вот и хорошо, все начистоту и разъясняется, - неудержимо продолжала Настенька. - Тогда же Витенька и рассказывает, что в городе арестовали гимназистов и техников и что даже в духовной семинарии нашлись, которые прокламации разносили по городу против царского правительства, одним словом, вредная молодежь. Дарья Антоновна тогда перекрестилась и говорит: благодарение господу, ты у меня, Витенька, не такой. Но берегись, говорит, ради бога, как бы у твоих приятелей не оказалось кого знакомого с теми арестованными. Вот и весь разговор, как он был, Меркурий Авдеевич. Никаких сплетен про вас не собиралось, а Лизоньку никто даже и не назвал по имени.