Крестьянский бунт в эпоху Сталина: Коллективизация и культура крестьянского сопротивления - Линн Виола

Некоторые крестьяне не показывали в письмах своих истинных эмоций, выбирая нейтральный тон и выражая должное почтение «властям предержащим». Примечательно, что писем, где авторы прибегают к традиционному образу «мужика», немного. Тем не менее сам факт, что крестьяне писали Калинину, можно истолковать как знак формального признания его роли «всесоюзного старосты», особенно если допустить, что крестьяне относились к этой роли Калинина менее серьезно, чем он сам. Образ Калинина-«старосты» был на руку и советскому руководству, которое могло им манипулировать и при необходимости с его помощью смягчать гнев крестьян. Марк Александров, бодрый старичок из деревни в Псковской области, адресовал свое письмо «всероссийскому старосте». После целого ряда расшаркиваний в начале письма он пожаловался на поведение местного председателя, сравнив его с царским жандармом, и закончил следующими словами: «Я старик, 73 года от роду, маломощный середняк… Я живу 13 год при Советской Власти и того насилия я не видел, как этот раз»{492}. В селе Льгов Брянского округа 252 крестьянина также подготовили письмо Калинину. Оно было написано в резко самоуничижительном ключе и в основном посвящено тем сложностям, с которыми столкнулись сельчане, особенно в вопросе о добровольности вступления в колхоз. Авторы просили Калинина положить конец угрозам и страданиям, которые они терпят от местных властей. Затем добавили, чтобы до конца развеять сомнения Калинина, если таковые у него имелись: «Мызная план и задания пятилетнего плана, утверждаем его полностью», — тем самым демонстрируя свою политическую осведомленность (или хитрость). Далее они писали: «От коллективного хозяйства и его строительства в категорической форме не отказываемся». Проблема же заключалась в следующем: «Но как мы темные, нам нужен показательный путь темной массы, какие имеются права в колхозах». Они повторили вопрос о добровольности вступления в колхоз и затем спросили, имели ли местные власти право отбирать «у наших жен холсты, пряжу свиты, полушубки…»{493}. Читая эти строки, так и слышишь голоса тех жен, которые требовали включить эти вопросы в текст письма. Это можно интерпретировать и по-другому: мужики нарочно переключали внимание с собственных проблем на жалобы своих жен, чтобы вызвать сочувствие или же придать письму бытовой характер, подчеркивая аполитичный, по определению, образ «бабы».

Письма Сталину в неменьшей степени демонстрировали наивный монархизм крестьян, будь он искренний или же навязанный сверху. Всегда чувствовалась надежда, что где-то еще сохранилась справедливость, хотя крестьянам, разбиравшимся в ситуации, было ясно, что за коллективизацию отвечал сам Сталин. Тем не менее у этих писем, написанных обычным языком с должной долей робости, была своя цель. Возможно, это не что иное, как просто письмо крестьянина«мужика» с соблюдением всех правил, в том числе стилистики, для общения с советской властью, — форма, которую крестьяне использовали задолго до появления органов по рассмотрению петиций. Даже если дело обстояло именно так, крестьяне осознавали не только пользу от такой формы письма, но и тот факт, что это относительно безопасный и исключительно бытовой, далекий от политики способ вести диалог с советской властью. То, что на первый взгляд кажется раболепством, можно рассматривать как защитный механизм, основанный на крестьянской традиции притворяться и лукавить перед власть имущими. Гораздо больше крестьян писали свои жалобы в новой манере, в так называемом стиле советского крестьянина-бедняка. Типичное письмо такого рода в основном состояло из биографии, за которой следовали некие условные фразы, соответствующие социально-политическим стандартам. Такие биографии совершенно не обязательно были неправдивыми — во многих случаях это жизнеописания, типичные для того времени. Следует подчеркнуть, что крестьянам удавалось манипулировать ситуацией, используя правильные классовый и биографический дискурсы в отношениях с властью. Жалобы крестьян неизбежно были связаны с бедностью: чаще всего они писали, что в молодости работали батраками, во время Гражданской войны служили в Красной армии и при этом всегда хранили непоколебимую верность советскому режиму. Крестьяне понимали важность незапятнанного прошлого (как отдаленного, так и не очень), которое местные власти имели обыкновение тщательно проверять на предмет подозрительных фактов. Скорее всего, они знали, что семьи, члены которых служили в Красной армии или были заняты на производстве, освобождались от раскулачивания. Например, после того как крестьянина И.М. Ванюкова официально объявили кулаком, он написал в «Крестьянскую газету» из своей сибирской деревушки. Подробно описав все свое имущество, он ясно дал понять, что до 1917 г. его семья была бедной и что он служил в Красной армии. Он утверждал, что «если мы кулаки, то у нас вся Сибирь кулаки»{494}, и это, видимо, больше соответствовало действительности, нежели вся официальная риторика. Крестьянин М.И. Нефедов из Хоперского округа на Нижней Волге тоже отправил в «Крестьянскую газету» жалобу на то, что его причислили к кулакам. Было это правдой или нет, но, как и Ванюков, и бесчисленное множество других крестьян, Нефедов написал, что он выходец из бедноты и с 9 до 22 лет работал батраком. В 1915 г. он стал калекой по вине несчастного случая, из-за чего во время Гражданской войны они с сыном (об этом он упоминает очень осторожно) не служили в Красной армии, но принимали активное участие в деятельности коммунистической ячейки у себя в деревне. В период НЭПа ему «благодаря советской власти» наконец удалось добиться кое-каких экономических успехов — еще одна распространенная тема в такого рода письмах. Учитывая свое прошлое и статус инвалида, Нефедов чувствовал, что несет теперь наказание за свои достижения{495}. Еще один крестьянин подал Калинину петицию с просьбой о пересмотре своего кулацкого статуса. Письмо писала его невестка, так как сам он был неграмотен. В нем он рассказывал, как рос в бедности, затем смог выбиться в люди и в 1920-е гг. наконец добился некоторых успехов. Потом случилось несчастье — пали все 3 лошади, — и ему пришлось нанимать работников, чтобы собрать урожай. Предположительно именно из-за этого его и посчитали кулаком. Однако смерть тяглового скота стала настоящей катастрофой, и у него не было другого выбора, кроме как нанять кого-то, иначе пришлось бы потерять все, над чем он трудился целый год. В заключение крестьянин отметил, что он всегда платил налоги, исполнял свои обязанности перед государством и — по традиции — что его сын Иван служил три года в Красной армии{496}. Наконец, 31 бедняк из Балашовского округа на Нижней Волге написали Калинину, что местные власти отказались принять в колхоз их товарища, тоже из бедняков. По их словам, это был «честный труженик, произошел из семьи батрака», до революции работал, а точнее, находился в эксплуатации у одного торговца, а затем участвовал в революции 1905 года{497}.

Некоторые авторы писем апеллировали к классовой справедливости, якобы имеющей первостепенное значение для советской власти, хотя, скорее всего, сами в это не верили. Анна Семеновна Стрельникова из своей деревни в Козловском округе Центрально-Черноземной области написала жалобу Калинину: местные чиновники не разрешили ей и ее маленьким детям вступить в колхоз из-за того, что ее мужа обвинили в хулиганстве за участие в пьяной драке в 1926 г. По словам Стрельниковой, драка не имела никакого отношения ни к контрреволюционной, ни к антисоветской деятельности. Она надеялась, что Калинин поможет ее семье, потому что советская власть «не является мстительницей трудящимся из-за отдельных личностей в семье, а функционирует только в интересах трудового крестьянства СССР»{498}. Один крестьянин из Ленинградской области отказался вступить в колхоз, за что впоследствии был экспроприирован и арестован. Он писал Калинину дважды. Первое письмо начал стандартно: «Я бедняк», сообщил, что служил в Красной армии, но затем написал: «В колхоз пойти не желаю, потому что хочу быть вольным, как говорят и говорили, когда мы шли в бой против белой Петлюровской банды… Но интересно, куда дели лозунг наши партийные организации вождя Ленина». Во втором письме, составленном неделей позже, он смело утверждал, что «запугивания крестьян со стороны партийных и советских работников быть не должно. Страна Советов, а не страна старого отгнившего строя»{499}. Письма этих двух авторов являются примерами того, как крестьяне обращались к обещаниям и риторике советской власти, дабы оправдать свои жалобы, хотя, как видно особенно по второму письму, слабо верили в эффективность советского правосудия.