Будни Снежной бабы - Евгения Вадимовна Галкина

О, Любава прекрасно его понимала! Она тоже мечтала стать прежней. Мечтала, чтобы мысли об удаленной груди выскочили из головы, где они засели тупой ржавой иглой.

Иногда она словно приходила в себя от забытья: с ней рядом гуляла сама Смерть, разве после этой прогулки стоит обращать внимание на такие мелочи, как потерянная грудь? Может, расценить это как жертву изначальному божеству, появившемуся сразу же с появлением Света? Расценить как плату за годы жизни, подаренные ей мимо скользящим в лодке Хароном?

И на минуту все становилось хорошо и понятно. Но реальность и быт имеют свойство делать великое мелким, а настоящее затмевать суетой. И за этой суетой Любавины мысли дробились, множились, словно стеклышки калейдоскопа, и превращались в зудящую навязчивую идею: ты была рождена женщиной, а кто ты сейчас?

Чушь, с негодованием отвечала Любава сама себе: как была женщиной, так и осталась. Простите, но кто вы, господин Внутренний Голос, господин С Претензиями?

О, отвечал внутренний голос. Ну давай посмотрим: бантики носила в детстве? Носила. Снежинкой в детском саду была? Была. Школьная форма твоя была – платьице. И оно тебя в девятом классе помнишь, как раздражало?

Помнишь. А почему раздражало? Потому что было узко в груди, расплющивало ее. Все девочки ходили в новеньких лифчиках, а ты почему-то не могла решиться попросить у матери – ни лифчика, ни нового платья. И потому твоя грудь была словно птичка в клетке, тесной клетке, где ей, растущей, как молодой луне, было больно и тесно.

И это первое, что ты помнишь о себе, как о женщине.

Так кто ты теперь?

Миллионы женщин переносят операции по удалению груди или матки, возражала Любава. И что?

Спроси у мужчин, сладко пел Внутренний Голос, спроси у них, что они думают по поводу таких… случаев.

Если бы Любава была собой, она бы спросила. Но она все еще не была собой.

– Приятно, что вы так честно обо всем… в честь вашей честности – поедемте на свидание, – сказала она. – Только прошу – без официоза, дресскода и шампанского.

– Цветы тоже не дарить?

– Нет, – сказала Любава, вспомнив предыдущие букеты, – цветы уместны в двух случаях: когда вы искренне влюблены и когда вы искренне виноваты. Ни того, ни другого в вас не наблюдается.

– Думаете, цветы нужно дарить из чувства вины? – удивился Виктор.

– Конечно. Залатать сердечные раны шелковыми лепестками. Это как у Андерсена. Так куда вы меня приглашаете?

– На лед, – не раздумывая, ответил Виктор, словно ответ был готов у него заранее. – В торговом центре «Оклахома» на третьем этаже залили большой каток. Там есть маленькие ресторанчики и кофейни.

– Значит, можно выпить кофе с корицей. А варежки там можно купить?

– Какие?

– Большие такие, как у снежной бабы.

– Думаю, не проблема, – засмеялся Виктор и снова провел пальцами по экрану своего телефона. – Заеду за вами завтра вечером. Скажем, в шесть?

– А ваша жена будет об этом знать? – спросила Любава.

Виктор заколебался.

– Н-нет, – ответил он наконец, – я не думаю, что это будет ей интересно. У нее завтра тоже встреча.

Он уехал, а Любава выпустила на стол попугая и принялась с ним вместе приканчивать шарлотку. Попугаю доставались поджаристые корочки, Любаве – все остальное. Иногда попугай покушался и на остальное, и тогда приходилось гонять его, словно курицу, громким «кыш»!

Морские свинки пищали в клетке, чувствуя, что рядом что-то едят – это привлекало их всегда, как глубоко заинтригованных в процессе, хотя сами они пирог есть, конечно, не стали бы.

– Он, несомненно, лжет, – сказала Любава попугаю, наливая себе чай в блюдечко и кидая на краешек его кусочек рафинада. Так, по-купечески, любила пить чай ее бабушка – тянула себе его через сахар. – Как Вольник с его древесным партнером.

Попугай поклонился.

– Или же – он говорит правду.

Попугай поднял лапу и показал Любаве великолепные когти.

– В любом случае, Веня, я имею право сходить на каток?

Веня был уверен, что имеет.

– Это же не Вольник с его ресторанами и розами. Принцы мне разонравились. Это обычный трудовой парень… – Любава вспомнила трехмиллионные доходы трудового парня и примолкла в задумчивости. – Мне кажется, если бы он просто хотел изменить жене, то обратился бы к профессионалкам. А я ему, наверное, для души. И он мне – для души. А еще я куплю для Снеговичихи варежки, – подытожила Любава и выключила свет в маленьком зеленом абажуре с золотыми кистями.

И все-таки ей приснился принц. О нем рассказывала ей мама Валечка.

Валечкой ее называла бабушка, и Любава, с детства уловив в этом имени любовное послание, добавила его к своему, и получилась у нее: мама Валечка.

Мама Валечка, наряжая Любаву – в сад приезжал фотограф, – бормотала:

– Какая красивая девочка Любочка, какая умница, маленькая моя принцесса… Вырастешь – приедет за тобой принц, красивый-красивый, как в сказке!

– И заберет меня? – пугалась Любава.

– Во дворец, – смеялась мама Валечка, – как в сказке: помнишь? Сначала все заколдованные принцессы живут в лесных домиках, как наш, а потом переезжают с принцами во дворцы.

– Что ты ей мелешь, Валечка, – встревала бабушка. Она была недовольна этими сказками. – У нас обычная семья, принцев сроду не водилось, откуда он для нее нарисуется? Сбиваешь с толку ребенка.

Но Любава верила маме, а не бабушке. Мама была добрая, как фея-крестная, а бабушка морщинистая и ворчливая, как злая колдунья.

Иногда Любава думала, что поселилась у Бабы Яги – она смутно помнила, что они с мамой Валечкой жили в другом месте, где была белая ванна, а из сверкающих кранов текла вода. А здесь – фу, фу, фу, русским духом пахнет! – как говорят в сказках.

По стенам висят пучки трав и фотографические портреты неизвестных усатых дяденек, часы делают «бом-бом», а сколько сокровищ спрятано по ящичкам шифоньеров! Пахучие платки с красными розами и золотой нитью, старые открытки, письма треугольничками, бутылочки и баночки с притираниями и приправами, старые пожелтевшие бусы, коробка с пуговичками, зеркальце-гребень с профилем красивой женщины на оборотной стороне, ниточки, клубочки, заколки из янтаря и снова открытки!

Любава разбирала сокровища и примеряла, что могла. Вышагивала по скрипучему полу, волоча на плечах до пола свисающий платок, склонив голову под бусами и заколками и смотрясь в зеркальце.

– Принцесса моя!

– Валечка, сколько можно вбивать в голову ребенку всякую ерунду! Люба, сымай красоту, пирожки с вареньем будешь есть, обляпаешься…

И Любава бежала к столу, на котором на подносе лежали румяной горкой бабушкины пирожки с вареньем, пухово-мягкие. Любава кусала пирожок, смотрела внутрь: много ли ягодной