ЖЖурнальные рассказы - Ольга Громыко

пойти и побить бомжище, а кто-то и пошел, но вернулся весь в запахе и отсоветовал остальным ходить. В углу завязалась драка между друзьями Иванова, тощей девицей и еще парочкой поклонников водки.

Иванов незаметно вышмыгнул через задний ход. Честно оплаченный кефир лежал в авоське, но уже не радовал. Птички тоже как-то примолкли, а вишни пооблетели.

Уже сворачивая в проулок, Иванов оглянулся.

Бомжище в компании еще двух таких же сомнительных личностей распивало купленную водку на лавочке неподалеку. При виде Иванова вся компания оглянулась и глумливо захихикала, тыча в него пальцами.

— Не обращай внимания, — громко заявил один из собутыльников. — Он просто тебе завидует!

Иванов покрепче прижал к себе авоську с кефиром и опрометью кинулся домой — прятаться в спасительном интернете.

Сантехник Сидоров и дети

Сантехник Сидоров очень любил детей. Своих, правда, у него не было, да и заводить их он не собирался, полагая, что с этим справится любой дурак, а он ведь умный! Зато Сидоров в них разбирался. Прямо-таки глянет — и сразу скажет, хороший ребенок или плохой, какие у него в школе оценки и что из него вырастет.

Среди своих знакомых Сидоров имел репутацию мудрого и прозорливого человека, к которому часто обращались за советами.

И вот однажды, прогуливаясь по скверику, Сидоров встретил молодую женщину, окруженную пятью детьми-погодками. Шестого, совсем еще карапуза в голубеньком комбинезончике, она тащила в кенгурушке, а в руках держала по пузатой авоське.

Денек был солнечный, настроение прекрасное, и Сидорову захотелось сказать матери-героине что-нибудь хорошее.

— Ой, какие славные детки! — умиленно засюсюкал он, заступив дорогу дружному семейству. — Особенно вот эта, старшенькая — такая забавная! Хоть и видно, что вы ее в молодости рожали — все равно, такая душевная получилась! Следующие три тоже ничего, пусть до первой и не дотягивают, зато пятая прелесть! Ой, а это кто у нас, на ручках? ЧТО?! КАК ЭТО — МАЛЬЧИК?!

Сидоров с отвращением отшатнулся.

— Боже, какая мерзость! Ненавижу мальчиков! Как вы могли?! Какая подлость, как вы посмели так меня разочаровать — ведь после пяти девочек у вас был шанс стать лучшей матерью страны, а вы скатились до этой убогой У-хромосомы! И выглядит он у вас каким-то недоношенным. Вот если бы вы его месяцев десять, а лучше двенадцать поносили, может, и был бы какой-то толк, а так… Может, — Сидоров понизил голос до интимного шепота, — это вообще не ваш ребенок? Ну, или хотя бы не вашего мужа? А то что-то не очень он на остальных похож. Или, — догадался Сидоров, — вы просто захотели бесплатно получить квартиру? Вот и склепали его на скорую руку, для количества, а? Нет, ну я понимаю — тяжелое материальное положение, но надо ж и совесть поиметь! Вы ж его не только для себя рожали — вы ж его на улицу вытащили, где другие люди ходят! Что они о вас подумают?!

Женщина молчала и глядела на Сидорова с каким-то странным выражением.

Видимо, раскаивается и принимает критику к сведению, обрадованно подумал Сидоров, и продолжил:

— Вы, когда в следующий раз забеременеете, обязательно со мной посоветуйтесь: я гляну и решу, не лучше ли аборт сделать, пока не поздно. А друзей не слушайте, они вас любят и поэтому любого дауна простят, и уж правды точно не скажут. Но ничего, — Сидоров ободряюще потрепал женщину по плечу, — не расстраивайтесь — вы еще молодая, крепкая, у вас наверняка еще будут другие, нормальные дети… Я вот вам чего посоветую, на будущее…

Но тут женщина, худого слова не говоря, взмахнула авоськой и огрела доброжелателя по голове всеми двадцатью шестью железными и тридцати двумя стеклянными баночками с детским питанием.

…Пришел Сидоров в себя уже в больнице.

— Вот неблагодарная тетка! — разорялся он, сидя на продавленной инвентарной кровати. — Я ж ей просто глаза хотел открыть, а то так и будет клепать этих мальчиков! А другие на нее посмотрят — и тоже решат, что им можно всякую дрянь рожать!

Доктора, чтобы не нервировать больного, вежливо поддакивали и торопились удрать из палаты.

Черед две недели Сидоров подлечился и поуспокоился, но прежней любви к детям в себе, увы, не ощутил. Зато крепко подсел на попсовые книжонки в ярких обложках, которые в изобилии оставались от выписавшихся пациентов.

— Пойду-ка я, пожалуй, в литературные критики! — решил он, снова обретя вкус к жизни. — Там-то меня точно оценят!

И ведь пошел, собака…

Сотвори себе кумира

Предисловие: кофе я терпеть не могу, как и любовные романы

***

«…надвигался шторм. Смолистая гряда облаков затянула горизонт, выпуская серые щупальца смерчей. Свиваясь и развиваясь, они слепо обшаривали клокочущую воду в поисках кораблей. Разъяренное море раз за разом штурмовало неприступную скалу, истекая белой пеной. Одинокая женская фигурка в немом отчаянии застыла на узком уступе, прижавшись спиной к холодному камню. Веревка, стянувшая запястья несчастной, двойным морским узлом крепилась к увесистому кольцу, вбитому в неподатливый камень и изъеденному водой до пористой рыжины. Очередная волна накрыла ее с головой, а когда схлынула — перед лицом героини оказалась ужасная в своем безобразии морда морского дракона.

— Пришел мой смертный час, — обреченно подумала она, закрывая глаза.

И тут появился Он»

На этом месте шелест клавиатуры затихает — начинается тяжелое творческое раздумье. В конце концов, не селедку на рынке выбираем — Героя создаем. Идеал мужественности для всех женщин и даже некоторых мужчин.

«Он был красив» — наконец решается писательница, и торопливо уточняет — «как бог». Бога она никогда не видела, как, впрочем, и настоящего супермена, так что смело ставит между ними знак равенства. «Его длинные волосы цвета…»

Писательница шарит глазами по комнате и, вдохновленная рыжим котом, дрыхнущим на подоконнике, самозабвенно строчит: «…расплавленной меди с редким вкраплением седины спускались ниже подоконника… (торопливо стирает) …плеч, обрамляя суровый профиль». Или анфас? Ладно, «обрамляя суровое лицо».

Горький опыт общения с противоположным полом подсказывает писательнице — красота не главное, и, хотя никогда не помешает, должна подкрепляться чем-то еще. И она дописывает: «…под его кожей перекатывались комья мышц…».

Подумав, она стирает последнюю фразу. Слишком сильный мужчина ее тоже не устраивает — а ну как он занимался физической подготовкой в ущерб интеллекту?!

«Комья мышц» заменяются на «рельефные мышцы», а те на «довольно заметную мускулатуру». На «суровом лице» ставится «печать мудрости, живого ума и перенесенных страданий».

Писательница готовит себе крепкий кофе с лимоном и возвращается к монитору с твердым намерением выцарапать у музы