Повесть дохронных лет - Владимир Иванович Партолин

мамой, её и приняли как юродивую, она и замкнулась, в учёбу ударилась. Катька рассказала, видела у неё в комнате фолианты по химии, биологии и медицине, а на экране компа — учебные программы по нейрохирургии и нанотехнологии.

— Лезу я с головой в омут… С этой Катькиной затеей?

— Брось. Мне Доцент рассказал как-то, что Марго на тебя глаз положила, но я тогда, то ли не понял, то ли значения не придал, и забыл. А Доцент не ошибается. По Стамеске уже сох. Рыжая была под окном… когда подглядывали?

— Дама? Кажется, нет… Раз Портоса не было, значит и её тоже. Но видел бы ты нашу Мэрилин Монро! Очки сняла, глазищи выкатила, челюсть повесила — ну, лошадь! Слышал, как она Квартального с твоим отцом чистила? Ну, а когда увидала бегемота… ну, озверевшего… стояла, ну кобыла кобылой — ни «тпру», ни «но». Нас в окне заметила, давай закрывать… бегемота… Юбку в обе руки и, то передом к тебе станет, то задом. Ты отключился, а стоишь… ну и это… как встало, так и стояло. Училка подолом юбки — до того как бегемот совсем озверел — прикрыла, чистила Квартального с отцом, пока не осеклась — подол вдруг начал набухать. Казалось, тебе между ног — в юбку эту упором — оглоблю просовывают. Подол убрала, — девчонки ахнули. Ты на пол и скопытился. Лежишь, бегемот — в потолок. Квартальный, тоже мне нашёлся, снял шляпу прикрыть — на голову «зверю» надел, только на треть и укрыл… И тут в мастерскую входит Вера Павловна. Отец твой стоял, стоял, тёр уши, а тут как бросится джинсы тебе натягивать. Прежде лапти зачем-то снял. Снял с бегемота шляпу, — завуч: «Ох!». То ли за сердце, то ли за грудь схватилась — не дышала. Отец тебе джинсы подтянул, а заправлял бегемота в ширинку, молнию застегнуть не успевал: заправит, только бегунок потянет — из джинсов зверь выскочит, как болванчик на пружине. А поторопился, защемил нечаянно. Кровь пошла, чуть ли не фонтаном. Квартальный бух на колени, пытался зажать рану, но где там. Давление же. «Что вы делаете с человеком, звери!» — кричит из кафедры Мэрилин Монро. «Пустите! Дайте мне!» — отталкивает отца и директора Бактерия. Приседает над твоими коленями, снимает свои перчатки, одной рукой берёт бегемота за голову, пальцами другой щелкает ему… под дых — тот и загнулся, скукожился, упал. Завуч срывает с себя кружева, расстёгивает платье, достаёт грудь и выдавливает молока на ранку. Я за окном не слышал, зашипело ли, но кровь свернулась — запеклась на глазах в закорицу. Прямо как в старых киноужастиках… Извини, может, тебе неприятно об этом слышать… Что с тобой такое стряслось — тебя будто парализовало? В первый раз, когда нас застукал Квартальный в стойках готовых к драке — подумал, струхнул ты и финтишь. А тут, — какие финты: без трусов и с этими… юбкой и шляпой на оглобле.

— Этот третий случай. В первый мы с дядей Францем в Рождество в спарке работали. Мой джеб — дядя с катушек, а меня вот так же сковало. Дядя встал, потрепал за волосы со словами: «У тебя страх прорезался? Ты становишься настоящим мужчиной, малыш… Пойду опохмелюсь». Ушёл, а я так ещё минуты три стоял… Парадоксы переходного возраста, как думаешь?

— И не сомневайся даже. Один из моих братьев мочиться в постель начал, другой жаловался на головные боли. А я флейты из рук не выпускал… Шрамы ужасно чесались, и с новым ухом в наушник проклюнувшимся себя во сне видел. У братьев и у меня прошло — так что и у тебя пройдёт.

— Почитай, что-нибудь из своих стихов, — попросил я. И представил себе Батыя, играющего на флейте, чтобы не расчёсывать шрамы в месте уха, но все же елозившего головой по дверному косяку. Катьке заплачу, нарисует. Рядом изобразит Плохиша, подрисую ему болезнь Пейрони. Подговорю сестру, повесит до уроков на двери прибавочкой к «Сало». Не одним им дурку валять.

— Я тебе на флейте сыграю. Только она в гостиной, подожди минутку.

С уходом Салавата кто-то сделал запрос на подключение к связи. Катька заскучала, но номер оказался Сумарковых. Я его знал: иногда звонил по просьбе сестры передать, что Мальвина задерживается у нас. Если отвечали не родители, подходила Пульхерия, без подключения видео называлась: «Марго». Слушала и, ни слова больше не сказав, отключалась.

Я подключился. Как и ожидал, в возникшем третьем окне на экране викама ничьего изображения не появилось.

— Слушаю… Да слушаю же!.. Если с Батыем нужна связь, так он за флейтой вышел — сейчас будет, держи запрос, — предложил я, уверенный в том, что это Марго — она дышала. Видео я отключил.

Вошёл Салават.

Про флейту брякнул, олух, отругал я себя.

Услышав зуммер запроса у себя, Салават, спрятав флейту за спину, поспешил из гостиной. Спросил меня одними глазами, кто.

«Марго», вывел я в воздухе пальцем имя.

Салават засунул флейту за резинку шаровар на пояснице и подключил абонента.

— Да.

Молчали… и еле уловимый вздох.

Салават затравленно взглянул на меня, невпопад сказал:

— Извини, Покрышкин, — я заставил тебя ждать.

— Ерунда, — заверил я. — Ладно, в другой раз покажешь, как ты двумя пальцами перерубаешь флейту. С моим дядей все равно тебе не сравниться — он это проделывает одним. Пока.

Вот отмочил! Что, если Марго пристанет и ей показать, как под пальцами её героя флейта разлетается надвое.

Сотофон, что в кресле за валиком записывал на аудио наш в спальне разговор, я отсоединил от пульта и подумал, что завтра эту тайную запись можно «поломать» на компьютере — обнаружить монтаж, наложения — но решил этого не делать. Не врёт Батый. Раз есть флейта — играет. И запись «К Элизе» Бетховена никакой не монтаж. Может только, на флейте играл старший Хизатуллин, а Батый на бубне. Тогда, кто же на фортепьяно? Батый, выходит.

* * *

Я запер дверь на замок, принял в ванной комнате контрастный душ, повалялся десять минут на тахте и, оставив спальню, поднялся в свой закуток. Включил «PO TU», просмотрел программу чемпионата и репертуар «культурного досуга» — наша с Батыем разборка значилась первым номером. Внимание в разделе «Новинки» привлёк «общак» с названием: «Руслан и Людмила» А.С. Пушкина в снонизации Марго». Авторской снонизацией поэмы Пушкина смелые и счастливые Людмилы публично признавались в том, что влюблены в Руслана по гроб жизни. Участь Батыя и свахи — незавидная. Разволновался даже: Катька — сестра мне, а Салават